дабы  мы,
верные, встречали на своем пути препоны и научились тем большей твердос-
ти.
   Барневелт:
   - Понятно ли вам, почему Англия позволяет врагам своей религии и сво-
боды укрепляться на противоположном берегу?
   Рони:
   - Из миролюбия, несомненно. Кроме того, Испания - оскудевшая держава,
последние судороги которой кажутся уже не столь опасными. Гораздо  менее
желательно, чтобы мой король стоял  на  противоположном  берегу,  лучше,
чтобы две державы, оскудевшая и живая, уравновешивали друг друга на  ма-
терике, дабы не прекращалась война. Здесь это называется  -  европейский
мир.
   Барневелт:
   - О, скажите же советникам короля Якова, скажите  его  парламенту  ту
правду, которой вы владеете. Милорд Сесиль считает себя истинным  другом
мира.
   Рони:
   - Вы полагаете? Вполне чистосердечен лишь король Яков, ибо он не  об-
ладает никакой властью, не считая, конечно, коленопреклоненного  прислу-
живания.
   Только это объяснение, начатое им с целью просветить другого, оконча-
тельно вразумило и его самого. Вслед за тем он целыми днями, с привычной
ему логикой и красноречием, подкрепленным  цифрами,  излагал  британским
господам достойные их внимания обстоятельства;  не  унывал  оттого,  что
господа эти, в сущности, ничего не желали знать, нетерпеливо  пропускали
мимо ушей перечень тягот, которые навалились бы на короля Франции в слу-
чае нападения со стороны отчаявшейся Испании. Ему пришлось бы  оборонять
свои многочисленные границы сразу на море и на суше. Испания и ее васса-
лы вездесущи. Со времен императора Карла Пятого одна-единственная динас-
тия в своем стремлении к полному вселенскому владычеству держит под  уг-
розой народы Европы и все свободные страны.
   Рони обязан сказать это, таков данный ему наказ. Впрочем, он  заранее
знал, что бедствия и разлад на материке не вызывают здесь  сочувствия  и
представляются более далекими, чем Новый Свет. В том-то и  было  особое,
ей одной присущее величие Елизаветы, что она - старая женщина - думала и
чувствовала заодно с Европой, в молодости ей это еще не было дано.  Гос-
подина де Рони даже в жар  бросило,  когда  собеседники  просто-напросто
прервали его обзор мировой политики, чтобы вернуться к цифрам, - на этот
раз к своим собственным. То были займы, сделанные королем Французским  в
их стране, во времена покойной королевы. Ни один  британский  солдат  не
ступит на материк, покуда не будут погашены все займы без остатка.
   "Господи помилуй", - мысленно воскликнул Рони.  Поборник  мира,  лорд
Сесиль, возвысил голос. Его величество, король Англии, не собирается гу-
бить себя ради Голландских Генеральных штатов. Если ни  они,  ни  король
Французский не  могут  расплатиться,  тогда  придется  остаться  добрыми
друзьями, но без всякого союза, ни оборонительного, ни тем более  насту-
пательного.
   "Господи помилуй, - мысленно молился Рони. - Как бы мне вразумить их!
Дело ведь идет столько же об их существовании, как и о нашем. Они толку-
ют о займах. Орден Иисуса допущен и сюда, у них у самих Испания водвори-
лась в стране. А они взыскивают займы".
   Попав на широкое поле финансов и процентов, он вынужден был по  целым
дням торговаться с советниками короля. Он утверждал, что в качестве чле-
на финансового совета осведомлен о намерениях короля Франции. Так как  в
действительности ему одному была точно известна платежеспособность коро-
левства, он выразил намерение делать ежегодные взносы, весьма умеренные,
чтобы осталось достаточно средств для войны.
   - Если его британскому величеству благоугодно взвалить на моего госу-
даря все тяготы и жертвы войны, чему я никак не могу поверить, ибо  муд-
рость и великодушие короля Якова убеждают меня в противном, то тем более
нельзя требовать, чтобы мой монарх при столь грозном положении согласил-
ся опустошить государственную казну.
   Нет, можно. Советники короля Английского настаивали  на  этом.  Посол
объяснял их упорство желанием показать себя тверже, чем их слабый  госу-
дарь, и действовать в духе покойной королевы,  совершенно  ложно  толкуя
его.
   Рони решил подробно осведомить Якова, раз никто до сих пор не  удосу-
жился посвятить короля в политические взгляды его  знаменитой  предшест-
венницы. Эта задача представлялась ему необычайно сложной.  Но  последо-
вавший разговор неожиданным образом сложился сказочно просто.
   Король Яков берет посла за руку, ведет его в свой кабинет, приказыва-
ет запереть двери и просит его говорить откровенно.  Это  послужило  для
Рони знаком.
   Он высказал беспомощному наследнику всю правду. Он не  побоялся  сос-
латься на великую женщину, она не стала бы взвешивать старые долги, ког-
да на другую чашу весов положена дружба обоих королевств. Шагнув за пре-
делы правдоподобного, господин де Рони приоткрыл перед ослепленным  взо-
ром Якова нечто сверкающее ослепительным блеском,  чему  имя-бессмертие.
Он говорил целых два часа, после чего Яков сам попросил его тут  же  не-
медленно составить договор. Но в этом не было нужды. В  кармане  у  Рони
оказался набросок договора. Яков  собственной  своей  королевской  рукой
внес кое-какие малозначащие изменения; как же не быть изменениям,  когда
государь только что постиг свое призвание - пусть не больше, чем на один
день и на один этот час. Рони не обольщался относительно своего  успеха.
Для начала довольно и того, что Яков одобряет договор и сразу же  призы-
вает к себе министров, дабы они узнали его волю.
   Милорды Сесиль и Монжуа, графы Нортумберленд и Саутхемптон слышат  из
уст монарха, что он тщательно взвесил все доводы маркиза де Сюлли. И ре-
шил в области внешней политики неизменно действовать в согласии с  коро-
лем Франции. Тесный союз обоих королевств против Испании -  дело  решен-
ное. Тише! Не перебивать! Я приказываю. Голландским  Генеральным  штатам
он предлагает свою королевскую поддержку и гарантии всякого рода.
   - Ну-с, господин посол, теперь вы довольны мною?
   Рони целует руку, которая кажется ему  окрепшей  чересчур  скоропали-
тельно. Он благодарит горячо и в самых изысканных выражениях.  Это  была
его последняя речь в Англии. От всех многочисленных речей у него  откры-
лась возле рта рана, получил он ее при Иври; старая битва и победа, ока-
завшаяся непреходящей. Несколько дней он пролежал в жестокой  лихорадке,
затем явился на прощальную аудиенцию к королю Якову, получил от него ве-
ликолепную цепь, золотую с драгоценными камнями, более прочную, чем  до-
говоры; в собственноручном послании, которое король  передал  послу,  он
заверял своего брата, короля Франции, что  тот  выказал  ему  величайшее
благоволение, послав к нему маркиза де Сюлли. Так доволен остался Яков.
   Со своей стороны, Рони сделал драгоценные подарки: королю - шесть ве-
ликолепно объезженных коней, королеве - венецианское зеркало в оправе из
золота и алмазов. Не забыты были даже министры, которые посильно вредили
договору; за это они получили изящнейшие вещицы, достойные куртизанок. С
этим насмешливым намеком посол отбыл. Его государь  с  нетерпением  ждал
его, даже выехал ему навстречу.
   После бурного переезда и ночи в почтовой карете Рони увидел на берегу
под деревьями короля с господами де Вильруа, де Бельевром  и  Суассоном.
Первый из них передаст в Мадрид все, о чем сообщит посол. Второй  молчит
о своих сомнениях. Третий, в качестве королевского кузена, считает  себя
вправе высказать их.
   - Раз господин де Рони так хорошо столковался с англичанами, - сказал
граф де Суассон, - ему следовало бы привезти домой нечто  более  сущест-
венное, нежели пустые обещания, если допустить, что он получил их.
   Открытое недоверие. Однако королевский  кузен  не  остановился  перед
этим. Рони пришлось стерпеть обиду, Генрих сам дал ответ. Хулить  легко,
так заявил он недовольным, когда кто-то другой сделал все, что только  в
человеческих силах. Большего не добился бы никто.  Сам  он  удовлетворен
вполне.
   В Париже они, король и его начальник артиллерии, возобновили беседу.
   - Что же вы думаете на самом деле? - спросил Генрих.
   - Сир! Я думаю, что нехорошо, если чужеземный король по наследству  и
без борьбы вступает на престол. Я это понял, когда у меня от бесконечных
разговоров открылась рана возле рта; получил я ее в вашей битве при  Ив-
ри.
   - Ничего положительного? - спросил Генрих. - Ни уверенности, ни мало-
мальской надежды?
   - Мы всегда будем содействовать  победе  разума,  -  заявил  Рони.  -
Сколько бы времени это ни казалось тщетным, мы с вами знаем, на  основа-
нии честно добытого опыта, что разум рассчитывает на более долгие сроки,
нежели вырождение. Последнее спешит, потому что оно слабо.
   - Слабо... спешит, - сказал в сторону Генрих. - А потому и тяготеет к
насилию.
   Следующий год показал на деле тяготение слабости  к  насилию.  Король
Испании предложил королю Франции союз, с  целью  совместного  десанта  в
Англии, которую им следует завоевать - дабы искоренить  всех  протестан-
тов. Генрих сообщил об этом королю Якову. Тем временем пал Остенде.  Со-
рок тысяч человек потеряла Испания под стенами героического города. Ког-
да наконец генерал Амброзио Спинола победителем вступил в  него,  король
Яков до крайности испугался. Ко всем его страхам  ему  недоставало  лишь
угрозы десанта на острове. Королю Генриху, хотя тот  чистосердечно  пре-
достерег его, бедняга верил не больше, чем себе самому. Союз со  стремя-
щейся к насилию слабостью, отвергнутый Генрихом, был заключен Яковом.  С
французским договором он медлил без конца. А королю Испании он  поспешно
вручил документ.
   Он, должно быть, надеется задержать судьбу.  Против  слабых,  которые
спешат и потому совершают насилие, не помогут никакие уступки.  Испания,
разлагаясь, хочет властвовать, обескровленная, хочет побеждать и  крепче
впивается в свои последние жертвы, чем в первые. Ее предвестники и пала-
чи уже посланы в намеченную ею страну. Это английские отцы ордена  Иису-
са, от которых при таком короле, как Яков, не  приходится  ждать  ничего
хорошего, ни мягкости, ни даже сдержанности. Для этого надо быть  другим
человеком. Король Генрих тоже допустил их к себе; почему  -  знает  лишь
его Рони. Парижскому парламенту, который выдвигает оговорки, -  впрочем,
он и Нантский эдикт долгое время не принимал безоговорочно, - своим  за-
коноведам Генрих отвечал:
   - Весьма признателен, вы заботитесь обо мне  и  о  моем  государстве.
Меж: тем сопротивление иезуитам оказывают  два  рода  людей:  во-первых,
протестанты и затем - духовенство, поскольку оно невежественно  и  безн-
равственно. Сорбонна, не зная святых отцов, отвергла их,  а  последствие
то, что ее собственные аудитории пустуют. Все просвещенные умы,  что  ни
говори, обращаются к иезуитам, и за это я их уважаю.
   Тем самым он подтверждал их соответствие духу времени, их успех.  Да-
лее он доказывал, что учения об убийстве тиранов  у  них  не  существует
вовсе. Те же, кто покушался на его жизнь, к ним отношения  не  имели,  и
менее всех Шатель, хотя и утверждал противное. Чему из  всего  этого  он
верил сам? Он сознался своему Рони, что предпочитает иметь опасных людей
у себя в стране, нежели за ее пределами, где они приобретают романтичес-
кую притягательность и завоевывают себе здесь  во  Франции  восторженных
последователей, которые всецело им подчиняются и добровольно  подкапыва-
ются под государство, пока оно не взлетит на воздух. Будучи допущены  на
законном основании, иезуиты действуют в открытую.
   - Их школы поставлены образцово. Правда, с дворянскими детьми они об-
ращаются лучше. У меня они просили мое сердце в  качестве  реликвии  для
своей церкви. Возлюбите меня, ибо я люблю вас, так мы мыслим.
   Рони полагал, что это не иначе как личина. Такой бескорыстной предан-
ности малым сим не было даже у первых  учеников  господа  нашего  Иисуса
Христа, при всей их чистоте, которой не приходится ждать от их  поздней-
ших преемников.
   Генрих назвал своего начальника артиллерии неисправимым протестантом.
Ведь отцы только и знают что лебезить и чирикать, у них  все  птички  да
цветочки. Серьезно он сказал:
   - Я знаю своих врагов. Орден Иисуса - агент всемирной державы,  кото-
рая хочет пожрать меня. Мне остается только показать им, что  моя  пасть
страшнее. Господин начальник артиллерии, прокатите-ка мои пушки по  ули-
цам.


   ТОРГОВЕЦ ЖЕНЩИНАМИ

   Пушки не могут быть вполне надежным средством,  если  повсюду  преда-
тельство, если предательство выползает все в новых образах. Женщина, ко-
торая нужна королю и от которой он не хочет отказаться, становится  ору-
дием его врагов. Вначале маркиза, чтобы сильнее разжечь  его,  играла  в
заговорщицу - по тем же побуждениям она танцевала перед своим  поклонни-
ком, извиваясь змеей и освобождаясь от последних  покровов.  Со  времени
допущения святых отцов пустой комедией уже не отделаешься. Принимайся за
дело, моя красавица, а не то берегись. Ты погибнешь еще раньше, чем  он.
Знаешь ли ты, кто мы такие? У нас много имен:  Испания,  Австрия,  папа,
император, деньги и орден Иисуса, но и это еще не все.  Безыменная  воля
обращается к вам, госпожа маркиза. Приговор века произнесен, против  на-
родов, а потому и против этого короля. Понимаете вы  это  или  нет,  все
равно служить вы должны.
   "Благочестивый отец, как ужасно. Я же думала, что все покамест  огра-
ничится игрой и танцами. Я ненавидела его за невыполненное обещание  же-
ниться на мне, но взгляните на меня, я ведь не совсем в здравом уме. Та-
кие вещи говорят, но не делают. Как? Я? На самом деле? Я вас не понимаю,
или же я и вправду... А если я немедленно расскажу ему  о  ваших  подлых
предложениях? Нет. Больше ни звука, забудьте мои последние слова. Я хочу
жить. Я повинуюсь, чтобы жить".
   Генриетта д'Этранг зашла слишком далеко. После падения Остенде  безы-
менная всемирная держава полностью вовлекла ее в свою орбиту, вся  семья
содействовала этому. Когда заговор был обнаружен, его назвали именем д'-
Этрангов. Маршал, слабый человек, и его преступный сын д'Овернь  держали
себя в последующем процессе крайне униженно.  Генриетта  имела  мужество
настаивать на  своих  правах.  У  нее  есть  обещание  короля,  ее  дети
единственно законные. Убить его? Ах, боже мой! Что она понимала  и  чего
хотела! Ее родной брат все валит на нее. Она потихоньку плакала, но гор-
до просила у судей пощады для отца, веревки для брата, а для себя  самой
требовала лишь справедливости.
   "Веревка", из всех ее просьб, была самой странной. Генрих, который не
желал убивать, старался проникнуть в самые тайники души каждого из своих
поверженных врагов. Эта женщина была привязана к нему больше, чем хотела
признаться себе в самые лучшие дни. А когда она наконец говорит об  этом
внятно для него одного, между ними все должно быть кончено. Нет. Он  по-
миловал старика, сына велел заключить в тюрьму, а опасную метрессу  сос-
лал в монастырь. Если бы он только оставил ее там и  забылся  с  другой.
Это ему не удалось; у кого еще нашел бы он ее легкое, язвительное остро-
умие, ее причудливый нрав и столько грации  в  проказах,  искусство  все
дерзать, не теряя при этом самоуважения; в ком еще так  полно  воплощено
все то, что Генрих зовет истинно французским.
   Довольно ей искупать вину, он воротил ее. Это произвело на нее  самое
невыгодное впечатление: она предпочитала терпеть опалу,  нежели  любовь,
которая не владеет собой. Он сделал больше, он признал ее  детей.  Но  к
чему это привело? "Ее дофин", как она говорила, все равно остался непри-
частен трону. Господину д'Этрангу пришлось, в виде выкупа за свою  вину,
вернуть письменное обещание брака. Человек, который унижал ее, все боль-
ше возвышая, только теперь стал ей по-настоящему ненавистен. Ей были от-
ведены покои в Лувре; с этого самого времени под его кровлей  приютилась
самая лютая злоба. Те, что, кроме нее, желали  смерти  короля,  были  по
крайней мере в своем уме; они сознавали, что в воздухе носится  какое-то
поветрие, чума заговоров, и лишь по недостатку сопротивляемости  заранее
соглашались с тем, что великий король должен пасть.
   В его Лувре все питали взаимную ненависть, королева, маркиза, оба ку-
зена королевы и непристойно красивый Кончини. Но его карликоподобная же-
на, молочная сестра, превосходила остальных. Все вместе рассчитывали  на
смерть короля, что отнюдь не давало оснований щадить жизнь  друг  друга.
Каждое утро все готовы к тому, что мадам де Вернейль будет найдена  уби-
той в своей постели. Королева вне себя, потому  что  король  воспитывает
незаконнорожденных отпрысков маркизы вместе с  ее  собственными  детьми,
кстати, и с детьми прелестной Габриели: он хочет иметь перед глазами все
свое потомство. Однажды дофину сообщили о рождении нового брата - у  лю-
бовницы его отца родился еще ребенок.
   - Это н-не м-мой брат, - сказал дофин, маленький заика.
   Дофин Людовик благоговел перед Генрихом, он подражал ему во всем, че-
го делать не следует: лить в суп вино, небрежно одеваться. Он  чует  его
превосходство, которого взрослые не хотят замечать, и непонятный им вос-
торг охватывает ребенка.
   - Король, мой отец. - Людовик тогда уже научился  ненавидеть,  прежде
всего придворных кавалеров своей матери, а затем и ее - конечно, с ребя-
ческой забывчивостью, между поцелуем руки матери  и  пощечиной,  которой
она награждала его.
   - Господин чичисбей, - он подслушал, как называют дамских  угодников,
- поберегитесь входить к королеве. Там король, мой отец. - Когда  краса-
вец попытался рассмеяться и позволил себе погладить мальчика по  голове,
дофин обратился к караульному у ближайших дверей  с  приказанием  высечь
его. Произошла суматоха, прежде чем придворному удалось улизнуть.  Коро-
левская чета, появившись на пороге, успела заметить, как он убегал. Ген-
рих остался доволен незадачей блистательного Кончини.
   Мария Медичи взяла себе за правило скрывать всякое чувство, в особен-
ности доброе. Дофин Людовик понес суровое наказание - впрочем,  его  ма-
тушке скорее следовало похвалить его. Кончини стал  ей  ненавистен,  ибо
она наконец поняла, что с помощью его красоты молочная сестра  водит  ее
за нос, но перед той она испытывала суеверный страх. Леонора Галигай жи-
ла в верхнем этаже, одиноко и неприступно, хотя шли толки, что по  ночам
она бродит привидением. Все ее помыслы были о деньгах, она копила  их  и
переправляла к себе на родину, на случай бегства. Очевидно, более  всего
склонны ей платить были враги короля, то трудно определимое  сообщество,
которое за отсутствием точного имени звалось "Испания". Без  своей  под-
купленной молочной сестры Мария вряд ли стала бы пособницей целого  ряда
предприятий. Она не выслушивала бы Кончини, если бы его не посылала Лео-
нора - к краю постели, не ближе. Наоборот, она позабыла  бы  в  объятиях
супруга чужие поручения, она недолго оставалась бы соучастницей  всемир-
ной державы в заговоре против него, ибо он дарил ей прекрасных  детей  и
предлагал даже больше - свое сердце.
   Нарастание ненависти происходит на глазах у всех. Наверху обитает су-
масшедшая, скрывающаяся из страха перед дурным глазом. Внизу лежат рядом
женщина без души, с нечистой совестью, и мужчина, чьей возлюбленной  она
могла бы стать. Он открылся своему Рони.
   - Она мать моего дофина, и не будь она королевой, лишь ее имел  бы  я
возлюбленной.
   Но до этого дело не дошло никогда,  по  причине  нечистой  совести  и
вследствие растущей ненависти. Мария не давала  уснуть  своему  супругу,
она досаждала ему своим ненавистным чичисбеем, своим напыщенным  красав-
цем, который, кстати, разжирел и отрастил женскую грудь, не говоря уж  о
том, сколько денег он ей стоил.
   - Мне тоже, - сказал Генрих.
   - Вышвырни его вон, - сказала Мария, в безумном страхе,  что  он  это
сделает. Коварная молочная сестра донесла бы на  королеву  ее  духовнику
или наслала бы на нее какую-нибудь болезнь. Отравление было дело  нелег-
кое, каждое блюдо открыто