ко срок наш истекает скоро.
   Не сжигайте силы свои до полуночи.  Господь  близок,  а  присные  его
спят. Господи, как было мне дождаться тебя чистым от греха.  Ты  караешь
меня орудием моей вины. Мне надлежало меньше любить, играть и  подчинять
себе людей, тогда бы я не устал прежде времени. Спрошу я тебя: с чем это
сообразно? Чтоб чувства остались неразумны, меж тем  как  дух  настолько
окрылен, что под конец способен охватить столь Великий план?  Ты  подашь
мне совет, господь, примириться со всем, как бы я ни приступал к тебе, с
проклятиями или молениями. Итак, я отхожу от тебя.  Можешь  благословить
меня после".
   - Уж скорее бы, - сказал Генрих и взглянул на скелет в обличье  паха-
ря. Час был предутренний, последняя свеча мерцала перед картиной,  нако-
нец погасла и она. - Уж скорее бы, - говорит Генрих.
   На тринадцатое было назначено коронование королевы Марии Медичи,  ре-
гентши королевства. В Сен-Дени по окончании церемонии Генрих  представил
собравшемуся народу дофина как его короля.  По  обычаю  короля  Генриха,
доступ был открыт всем без различия сословиям, всему народу, сколько  бы
его ни скопилось. Среди простолюдинов сразу же возникло  движение,  едва
Генрих выставил вперед дофина и громко произнес:
   - Вот ваш король.
   Простые люди, впрочем и почтенные тоже, не могли взять это в толк.  А
знатные подумали: он дает понять, что регентство будет преходящим. Он  и
его потомки останутся.  Это  подтвердилось  поведением  самой  регентши.
Только что собор был недостаточно  обширен,  недостаточно  высок,  чтобы
вместить ее великолепие, ее гордыню. А тут вдруг она заплакала.
   Без сомнения, в слезах излилась ее радость, ибо она знала: новый  ко-
роль Людовик, за которого будет править она, скоро уже вступит на  прес-
тол. Так как посвященных было немного, большинство дивилось. Король, ко-
торый часто совершал военные походы к намеченным целям, на сей  раз  как
будто решил отречься от власти и отправиться в поход с неизвестным  наз-
начением. И одному человеку тяжко долгое время  ждать  событий,  которые
можно назвать так или иначе, но каждое из них одинаково  страшно.  Толпе
же это совсем непереносимо. Король Генрих всегда был  близок  народу,  и
народ хочет быть спокоен за него. Нельзя безнаказанно довести  народ  до
того, чтобы он трепетал за самую дорогую ему жизнь. Многие оглядывались,
тут же в соборе ища убийцу. Они разорвали бы его в клочья, и  наваждение
кончилось бы. В интересах общественного спокойствия все  были  довольны,
что король по крайней мере назначает себе преемника, прежде чем покинуть
пределы королевства. Коронация регентши завершилась вздохом  облегчения,
сама она никак не ждала этого. При всем  своем  торжестве  она  порядком
дрожала от страха. Еще десять минут, и она не выдержала бы.
   Когда Мария Медичи с короной на голове возвращалась в Лувр,  кто  об-
рызгал ее с балкона водой и назвал при этом: "Госпожа регентша"?  В  бе-
шенстве она крикнула:
   - Вечный весельчак, можешь теперь отправляться к своей львице.
   То была некая певица, ее пение не имело себе равных, три соловья буд-
то испустили дух от зависти к ней. В довершение всего Мария узнала,  что
регентство дано ей, собственно, на словах; она становилась  лишь  членом
совета, и другие голоса значили не меньше, чем ее голос. При этом следо-
вало ожидать, что голос герцога де Сюлли будет иметь  больший  вес.  Ему
Генрих признался, что ожидает от коронования  королевы  величайших  бед.
Это он мог сказать с полным правом.
   Последний, кто предостерег его в тот день,  тринадцатого  числа,  был
его сын Ванд ом, сын Габриели. Генрих ласково взял под руку юного  толс-
тяка; повел его через всю большую залу, которая вскоре  опустела.  Прид-
ворные держались угрюмо, даже те, кто был предан королю. От избытка  по-
давленности никто и не подумал подслушивать.
   - Чего ты требуешь? - спросил Генрих сына Габриели. - Видишь ли, мать
твоя, моя бесценная повелительница, верила  всяческим  предсказаниям.  Я
разделял ее страхи даже во сне. Но в конце концов умерла она не от отра-
вы, а естественной смертью. В тайниках души она чувствовала себя созрев-
шей для смерти. Мы лишь для виду бежим наперегонки с убийцей.  Проворней
всегда оказываемся все-таки мы.
   - Сир! Я с радостью узнаю, что вы твердо  рассчитываете  спастись  от
всех покушений. Но нынешняя ночь, ночь на четырнадцатое, может быть  ро-
ковой... - На этом Цезарь настаивал.
   Генрих хорошо провел эту ночь; королеве  же  несколько  раз  пришлось
вставать с постели. Утром четырнадцатого он молился дольше обычного. Шаг
жандармов мешал ему, он хотел даже отослать их. Королева вошла  к  нему,
что давно уже не было в ее обычае. Она рассказала, какой ее  мучил  кош-
мар, ей чудилось, будто подле нее лежит его труп.
   - И злобный я был труп? - спросил он довольно резко. Она  испугалась,
что выдала себя. Кошмар привиделся ей наяву. Вещие сны не томят тех, кто
знает слишком много и оттого не может уснуть. Генрих сказал:
   - Не тревожьтесь, мадам, о моей жизни! Еще три дня, и  я  поскачу  на
врага, а с собой возьму своих гвардейцев и жандармов.
   Королева пошатнулась и огляделась, ища опоры, но руки своего  супруга
она не приняла.
   - Всего три дня? - повторила она. Поведение ее могло быть  следствием
тревоги за его жизнь, если не считать, что причиной его были другого ро-
да страхи. Как легко упустить время, когда для рискованного  предприятия
осталось всего три дня.
   Она была в разладе с собой. Неожиданно она стала просить Генриха весь
нынешний день провести дома. Его сын Вандом настаивает на этом. Ее тяну-
ло остеречь его от опасности, она хотела удержаться, не могла и свалива-
ла все на другого. Генрих возразил, что роковая ночь миновала.
   Мария:
   - По-настоящему роковым надо считать нынешний день, - говорит ваш сын
Вандом, а знает он это от врача Лаброса, которого вам  следовало  выслу-
шать.
   Генрих, про себя: "Пожалуй, следовало выслушать его, он хотел описать
мне убийцу. Но куда бы в конце концов привел след?  Королеву  мне  жаль,
она несчастная женщина". Он подал ей руку. Жизни, которой ему  было  еще
больше жаль, он не мог подать руку. Вкладывая свою руку в его, Мария го-
това была склониться ниц. Стоило ей пасть на колени, как она  призналась
бы во всем. Этого он не желал, он удержал ее за локоть.
   - Мадам, - промолвил он, - незачем вам потом укорять себя, что вы ме-
ня побудили остаться дома из страха. Впрочем, мне просто хочется  отдох-
нуть.
   После обеда он на короткое время стал очень весел. Так как ни у  кого
не было охоты смеяться, он вдруг почувствовал усталость, но ко  сну  его
не клонило. Он лежал и спрашивал каждого  входящего,  который  час.  Его
жандармы и слуги входили и выходили. Один ответил:
   - Четыре часа, - и по-дружески, как говорили с ним низшие,  посовето-
вал: - Вам бы не мешало подышать воздухом, государь.
   - Ты прав. Подать мне экипаж, - приказал король.
   К постели подошел теперь его престарелый первый камердинер,  господин
д'Арманьяк; он расставил ноги, руки,  всем  телом  своим  загородил  ему
путь.
   - Государь! Вы утомлены и не в силах сесть на коня, так лучше примите
в большом дворе крестьян, которые явились сюда и ожидают вас.
   - Ты прав, - сказал Генрих и на это. - Это освежит меня.
   Внизу он сразу узнал, что это за крестьяне: те самые, за столом кото-
рых он сидел некогда на топком лугу. Прибыл к ним больной  лихорадкой  и
немилостиво обошелся с ними, потому что  они  давали  есть  за  шестерых
толстобрюхому дармоеду, сами же  голодали.  На  этот  раз  они  привезли
большой ящик: в таких обычно держат птицу. Однако сквозь щели между дос-
ками видно было съежившееся человеческое существо; на вопросы оно  отве-
чало ни на что не похожими звуками.
   Среди приехавших король заметил одного крестьянина в шерстяной одежде
грязноватого цвета; тело его успело скрючиться, что было следствием мно-
гих лет и десятилетий тех же рабочих навыков, тягот и неизменной  прини-
женности в движениях и походке. А некогда он был статен, как дворянин, и
дерзнул сразиться с дворянином за девушку. Теперь бы он этого не сделал.
По приказанию короля он объяснил, что в птичьей клетке сидит его  родной
брат, Жюль Симон. Тот всегда прилежно возделывал землю, пока проказа  не
разъела ему рот и глаза его не перестали видеть.
   - Вот до чего дошло? - промолвил Генрих. - Неужто  кто-нибудь  всегда
должен объедать вас? Раньше это был человек, который ел за  шестерых.  -
Он подумал: "Если бы я спросил их, бывает ли у них по воскресеньям кури-
ца в горшке, они непременно ответили бы: да. Ибо они хотят, чтобы я кор-
мил их прокаженного". Он велел  своему  первому  камердинеру  сосчитать,
сколько у него денег под рукой.
   - Семьдесят четыре экю, - сказал Д'Арманьяк, а Генрих:
   - Отдай им эти деньги.
   Тут все упали на колени, потрясенные щедрым даром,  которого  всякому
хватило бы на целую жизнь: а назначение его было облегчить одному из них
смерть. Самый старый - седые волосы падали на узловатые плечи, и с  виду
ему было лет семьдесят - король мысленно скинул двадцать  -  итак,  этот
пятидесятилетний старик из крестьян заговорил:
   - Добрый государь наш король, однажды на охоте вы мимоездом  увидели,
что дом мой вот-вот обвалится. Тогда вы велели починить его, тут же отс-
читали тридцать ливров и еще сорок су за еду.
   - Эге! - вскричал король. - Значит, я ел у тебя. В какой день и что?
   - В воскресенье, курицу.
   Генрих рассмеялся последним веселым смехом. Он кивает, собирается уй-
ти, но останавливается на месте, занеся ногу  на  порог.  Жестокое  про-
щанье, безмерность мук. Большой двор был оцеплен его жандармами. Их  на-
чальник подошел, доложил, что экипаж подан. Кавалеры, которым  приказано
сопутствовать ему, ждут.
   "Что я приказал, кого призывал?" Однако он ничего не отменил.  Госпо-
дин Д'Арманьяк попросил, молодцевато, как только мог:
   - Сир! Возьмите меня с собой.
   - Далее жандармов моих не возьму, - решил Генрих. -  Что  бы  сказали
мои крестьяне? Народ и я. А где же королева?
   Он еще раз воротился в комнаты. Марии Медичи нигде не было видно.
   Когда он уже собрался идти, какой-то однорукий офицер остановил его:
   - Сир! Под Монмелианом в меня угодила пуля. Я уволен и обременен дол-
гами, не позже как сегодня меня должны посадить в тюрьму. Избавьте ваше-
го солдата от беды и позора.
   Король:
   - Я уплачу ваши долги.
   Офицер:
   - Этого вы сделать не можете. Я прошу лишь сохранить мне свободу.
   Король:
   - Дружище, я присоединю твои долги к моим и  заплачу  за  нас  обоих.
Д'Арманьяк, ступай на старый двор в финансовое ведомство, объяви им  мою
волю. Когда вернусь, я подпишу распоряжение.
   Офицер:
   - Сир! Тогда я буду уже под замком, и вам придется вызволять меня.
   Король:
   - Надо, чтобы вас не могли найти. Капитан, где вы, на ближайший  час,
будете сохранней всего?
   Д'Арманьяк, очень тихо:
   - В вашем экипаже, сир!
   Король взглянул на него, побледнел, переступил с ноги на ногу и нако-
нец:
   - Вы поедете со мной, капитан!


   ПУТЬ К ПРИСТАНИ

   По длинным галереям Луврского дворца пронесся отдаленный крик,  в  то
время как король со своим офицером шагал к выходу - вопль ужаса и радос-
ти, в нем звучало необузданное безумие и смятение души. Д'Арманьяк  пос-
пешил за королем, он решил, что это королева, наконец-то она объявилась.
Генрих правильно распознал голос: маркиза де Вернейль - тоже существова-
ла некогда, и очень осязаемо существовала; но  теперь  сохранилась  лишь
как голос.
   По дороге короля останавливали еще не раз. Витри, капитан гвардейцев,
настоятельно просил разрешения сопровождать его. По случаю  предстоящего
торжественного въезда королевы на улицах неслыханно много чужестранцев и
неизвестных.
   - Вы хотите подслужиться ко мне, - оборвал его король. - А сами пред-
почитаете быть с дамами.
   На лестнице, ведущей от его кабинета к выходу, ему повстречались гер-
цогиня де Меркер, маршал де Буа-Дофен, а также один из его сыновей, гер-
цог Анжуйский. Для каждого у него нашлись слова, но сам он не  сознавал,
что говорит. Он думал: "Куда я, собственно? Зачем?"
   Господину де Пралену, тоже капитану гвардейцев, который предложил ох-
ранять его, он отвечал уже совсем неласково, зато удостоверился  в  при-
сутствии своего однорукого офицера. Тот был налицо и  был  неузнаваем  -
сосредоточенное выражение, осанка боевая. Он понял. "А  что  было  пони-
мать?" - про себя спросил Генрих. Вид его  спутников  мог  подействовать
лишь успокоительно. Они ожидали подле весьма  вместительного  экипажа  и
беседовали о погоде. Вот старые товарищи Лаварден и Роклор,  в  них  нет
фальши. Де ла Форс вчера сделан маршалом, он горит желанием двинуться  в
поход за Пиренеи. Еще три дружественных фигуры, и,  наконец,  последний,
д'Эпернон, лучше ему быть здесь, чем в другом месте.
   По правую руку от себя король посадил д'Эпернона,
   Лавардена, Роклора, по левую - господ де Монбазона  и  де  ла  Форса;
вместе с королем это составляло шесть  человек,  стиснутых  на  передней
скамье объемистой колымаги, которая затрещала и закачалась. Напротив ос-
тавалось место для двоих или троих. Третий попытался сесть, то был одно-
рукий офицер.
   - Кто вы такой? - фыркнул маркиз де Мирбо и толкнул его в грудь.
   - Сир! Будьте осторожны с неизвестным, - сказал Роклор.
   Король собрался  возразить,  тут  сосед  его  Монбазон  протянул  ему
письмо, и кто-то приказал трогать, возможно, другой его  сосед,  д'Эпер-
нон. Когда лошади дернули, однорукий упал. Он поднялся, побежал вслед за
экипажем. Наконец ему удалось вскочить на козлы. После этого король  ве-
лел со всех сторон открыть кожух экипажа. Он пояснил, что желает посмот-
реть, как украшен город для въезда  королевы.  Однорукий  офицер  сидел,
оборотясь к нему.
   - Какое нынче число? - неожиданно спросил Генрих.
   - Пятнадцатое, - ответил кто-то.
   - Нет, четырнадцатое, - поправил другой.
   "Между тринадцатым и четырнадцатым", -  про  себя  припомнил  Генрих.
Много слуг бежало рядом с неторопливым экипажем, меж тем как  вровень  с
лошадьми ехали верхом шталмейстеры. Один из них, вместо кучера, спросил,
куда держать путь.
   - Прямо по улицам, - приказал король. Всякий раз,  как  кучер  просил
точных указаний, король называл какое-нибудь здание,  какую-нибудь  цер-
ковь. Мысленно Генрих наметил арсенал, но это он держит про себя.  Иначе
экипаж могут опередить.
   Улица Де-ла-Ферронри узка, многолюдна и неудобна для экипажей, но во-
лей-неволей приходится  проезжать  ее.  Она  служит  продолжением  улицы
Сент-Оноре. В том месте, где одна переходит в другую, Генрих заметил не-
коего господина де Монтиньи.  Когда-то  он  признался  этому  заурядному
придворному кавалеру, что хотел бы умереть. Признался, что рад бы  уеди-
ниться, обрести истинный покой души. Но тотчас спохватился и добавил: "У
монархов на житейском море нет иной пристани, кроме могилы, и умирать им
суждено в разгар трудов". Здесь, при въезде на улицу,  которая  недалеко
от его пристани, он окликает:
   - Ваш слуга, Монтиньи, ваш слуга!
   Когда приблизилась королевская карета, улицу запрудила  толпа,  какую
редко можно было здесь увидеть. Люди оттесняли друг друга к стене монас-
тыря Невинных младенцев, словно проход и без того не был загорожен  лав-
ками и будками у подножия стены. Все обнажили головы, глядели  беспомощ-
но, как потерянные, и молчали, молчали. Перед домом, где трактир под вы-
веской "Саламандра", произошел полный затор из-за двух фур,  одной  гру-
женной сеном, а другой - вином. Кучеру кареты пришлось почти без  посто-
роннего содействия одолеть преграду, большинство шталмейстеров и  скоро-
ходов миновали ее, воспользовавшись проездом через  кладбище  монастыря.
Очень немногие из них помогли убрать фуры с дороги. Вот и задержка,  бо-
лее удобной не  дождешься,  если  предположить,  что  кто-то  от  самого
Луврского дворца следовал за экипажем и ждал благоприятного случая.  Од-
норукий офицер на козлах сидит, оборотясь  к  королю,  от  него  не  ус-
кользнет и волосок, если шевельнется, не то что человек.
   Миновали. Фуры сдвинуты вправо; карета слева медленно  объезжает  их,
чтобы не задеть. Король поднимает голову к одному из  домов,  восклицает
что-то невнятно; кучер думает - чтобы он ехал осторожнее. Все сидящие  в
экипаже смотрят вверх. Над сводом прибита вывеска  -  увенчанное  сердце
пронзено стрелой.
   Однорукий офицер спохватывается, он забылся на  миг.  Быть  настороже
следовало ему, держать наготове глаза и руку! Слишком поздно, сразу  по-
нимает он: уже свершилось. Он спрыгивает наземь, хочет схватить  убийцу.
Того уже колотят по лицу рукояткой шпаги. Герцог д'Эпернон кричит:
   - Тише! Не приканчивайте убийцу короля.
   Однорукий скован собственной яростью - значит, он  оказался  бесполе-
зен, негодный страж, испытан и признан недостойным в  единственный  день
своей жизни, который будет зачтен. К чему теперь слова, хотя он, в  сог-
ласии с очевидностью и собственной совестью, мог бы свидетельствовать  о
том, что для всех пока еще заслонено смятением и  диким  ужасом.  Убийца
выполз из-за экипажа, пока король глядел  вверх,  туда,  где  увенчанное
сердце пронзено стрелой. Вверх глядели все, кроме одного,  герцога  д'Э-
пернона, который ждал убийцу. Король, пока глаза его были подняты, обви-
вал рукой шею предателя, он дал ему прочесть письмо: это позволяло  гер-
цогу поворачивать голову и следить, идет ли его пособник.  Другой  рукой
король опирался на плечо господина де Монбазона. С этой стороны и  нанес
убийца свой удар; король сидел так, что сперва убийца легко ранил его.
   Король снял руку с плеча господина де Монбазона.
   - Я ранен, - сказал он и получил второй удар в  грудь,  которая  была
уже не защищена, а подставлена под нож. Это  был  верный,  окончательный
удар, он поразил легкое и рассек аорту. Третий, запоздалый, попросту за-
дел рукав господина де Монбазона. Тот в страхе спросил:
   - Сир! Что такое?
   Король, слабо, но явственно:
   - Ничего! - И еще раз, последний: - Ничего. - Тут кровь хлынула у не-
го изо рта, и де ла Форс закричал:
   - Сир! Молитесь богу!
   Все спутники короля, исключая де ла Форса,  бросили  его  и  внимание
свое устремили на убийцу. Окровавленный нож у него вырвали, но он голыми
руками, орудиями неимоверной силы, оборонялся против клубка тел, которые
наседали на него, но повалить не могли. Слуги и  некий  господин  де  ла
Пьер наконец одолели его; тут подоспел Монтиньи, ваш слуга Монтиньи, ваш
слуга; он посоветовал временно поместить  убийцу  в  близлежащем  дворце
Ретц. Вся свита вместе со многими другими  отправилась  туда,  конвоируя
убийцу.
   Маршал де ла Форс остался в экипаже один с умирающим королем.  Покрыл
его своим плащом, крикнул на всю улицу:
   - Король только ранен!
   Не ушел также господин де Гюрсон, он в  первый  миг  рукояткой  шпаги
разбил нос убийце. Де ла Форс поручил ему очистить улицу и повернуть ло-
шадей. Стараниями добровольных помощников это наконец удалось. Никто уже
не теснился вокруг экипажа, из которого на землю капала кровь.  Испуган-
ные и пришибленные люди, давя друг друга, пятились к стене,  под  своды.
Не было слышно ни единого звука.
   Де ла Форс велел поднять со всех сторон кожух экипажа. Он с  Гюрсоном
сопровождали короля, который лежал распростертый, глаза  сомкнуты,  лицо
подернуто желтизной. По улице Сент-Оноре везли  они  его  назад,  в  его
Луврский дворец. Они с недавних пор были приближены к нему; свой послед-
ний долг перед ним они выполняют честно. Де ла Форс выкрикнул еще раз:
   - Король только ранен, - а между тем изнутри кареты,  по  ее  высоким
подножкам на улицу стекает все больше крови.
   Народ, это кровь твоего короля Генриха. А люди молчали, молчали.  Ка-
рета закачалась, заскрипела, поехала быстрее; позади нее оставался  тем-
ный след. На пути ее умолкали сви