лся Гиз: его прислал Мендоса. чтобы он заставил ко-
роля подчиниться. Гиз был готов это сделать, он сейчас же перешел к  уг-
розам, ссылаясь на то, что тридцать  тысяч  испанских  солдат  стоят  во
Фландрии. И вдруг голос: - А где стоит король Наваррский? - Тщетно  ждал
Гиз, что Валуа вмешается. Король Франции сам должен был бы это  сделать,
но за пресыщением обычно следует апатия, А голос:
   - Сир! Призовите короля Наваррского.
   Ни возражений, ни гнева. Гиз и его Лига вскоре отдадут испанцам  кре-
пость на границе с Фландрией, они будут и дальше служить врагу и притес-
нять своего короля. Но сегодня для герцога Гиза знаменательный день, ги-
бель Армады открыла ему глаза на самого себя. И опять тот же голос:
   - Король Наваррский!
   В стороне от своего войска стоит под деревом Генрих. Страна эта широ-
ка и вдали сливается с небом, оно безмолвно, лишь  море  грозно  гремит.
Генрих слышит, как его окликают по имени.


   ХОРОВОД МЕРТВЕЦОВ

   Мыслями он далеко, он слышит многое. Как прежде, он  предается  ежед-
невным трудам, но сейчас на него будет возложена куда более высокая  за-
дача. Он делает свое дело, стоя обеими ногами на привычной, тяжелой зем-
ле, а вместе с тем ждет призыва, внутренне приподнятый,  перенесенный  в
иные сферы... В эту пору ожидания Генрих находился там, куда его  приво-
дила война, но уже и не там - поистине ближе к богу. "И  я  говорю,  как
Давид: бог, до сих пор даровавший мне победы над врагами, поможет мне  и
впредь". Так говорил он и даже больше: "Я лучше, чем вам кажется" -  но-
вые для него слова.
   А в Ла-Рошели церковное собрание занималось его грехами; он,  же  уп-
ражнялся в терпении, смиренно слушал упреки пасторов и не отвечал,  хотя
мог бы ответить: "Добрые люди, мелкие души, кто  выстоял  в  школе  нес-
частья, нес тяготы жизни и не поддался духовным искушениям,  сколько  их
ни оказалось? Уже одних ваших разоблачений относительно моей дорогой ма-
тушки хватило бы, чтобы отнять у ее сына мужество, я  же  сохранил  вер-
ность от рождения присущей мне решительности!" Но  этого  он  не  сказал
пасторам в ЛаРошели и не хвалился этим перед  своей  подругой,  графиней
Грамон. Ей он сообщал только о фактах, уже совершившихся: о своих  побе-
дах над армией французского короля, а затем, что  король  убил  наконец,
всегаки убил герцога Гиза.
   Генрих уже давно на это рассчитывал;  его  сведения  о  событиях  при
французском дворе были точны, и еще яснее стал он понимать людей. Он ви-
дел Валуа на собрании его Генеральных штатов; здесь были почти одни сто-
ронники Лиги: во время выборов царил свирепейший террор. И эти люди точ-
но одержимы самой наглой и низкой ненавистью и уже не знают, что им при-
думать. Одним махом отменяют все налоги, какие только были введены коро-
лем за четырнадцать лет его царствования; но, отнимая у  него  последние
остатки сил и власти, они тем самым  отнимают  последнюю  силу  у  коро-
левства и у самих себя. Таковы последствия четырнадцатилетнего натравли-
вания черни и мнимо народного движения. Ведь и капля точит камень. Важно
только хорошенько вдолбить это в людские головы: действительность в кон-
це концов подчиняется, становится воплощенной нелепостью, и столь  долго
проповедуемая ложь вызывает пролитие настоящей крови.  Кроме  того,  все
это мещане, они тупы и глубоко невежественны в делах веры,  государства,
всего человеческого. В их глазах добродушный Валуа - тиран, а  его  бла-
гопристойное государство - сплошная мерзость. Они клянутся в том, что их
сообщество, созданное для разграбления  и  растерзания  королевства,  не
только сулит "свободу", но и даст ее. Совсем отменить налоги - вот  чего
им еще не хватает и о чем они уже четырнадцать лет кричат по всей  стра-
не.
   Жены этих избранников, этих взбаламученных Лигой аптекарей и  жестян-
щиков пляшут голые на улицах Парижа. Идея принадлежит герцогине де  Мон-
пансье, сестре Гиза, фурии Лиги: процессии должны  стать  еще  прельсти-
тельнее вследствие столь неприкрытого безумия. Но обыватели решают,  что
она зашла слишком далеко. Их много, и они вовсе не намерены  все  вместе
лезть головой вперед в адское пламя или допустить,  чтобы  их  ошалевшие
жены прыгали туда нагишом. Главное - они не хотят  платить.  И  вдобавок
они поглощены обычными жизненными противоречиями. Отсюда мимолетный бунт
против шайки жадных авантюристов, которым Париж обязан своим  теперешним
состоянием. Поэтому Гиз и  вынужден  одуматься:  необходимо  действовать
так, чтобы отступление для всех было отрезано. решающее  событие  должно
свершиться, король должен умереть.
   Король был в то время так беден, как не бывал даже Генрих Наваррский.
Его двор разбежался, последние сорок пять дворян поглядывали  по  сторо-
нам, ища таких государей, которые бы могли им  платить.  Генрих  узнает,
что Валуа есть нечего. В кухне погас очаг. "Разве я не  сам  задул  его,
когда разбил при Кутра лучшие войска короля? Я должен ему помочь. Теперь
он просит у Гиза. А тот клянчит у Лиги. Но что поделаешь с этими мещана-
ми, это самые тупоумные люди в государстве, на них-то легче  всего  опе-
реться бессовестному вожаку. Только пусть не заходит слишком далеко. Гиз
считает, что король теперь уже не человек; но Гиз не король, и он нас не
знает. Его посланцы заявляют, что нашему государству пришел конец, но из
глубины веков к нам еще притекает древняя сила. Я хочу помочь Валуа"...
   До Генриха доходит весть, что Гиз совсем обнаглел.
   Он уже забывает всякую осторожность: поселился в замке  в  Блуа,  где
живет король, чтобы покрепче держать его в руках. А почему бы  Валуа  не
держать его? Гиза все ключи - это верно; но он теперь не получает  ника-
кие сведений, ибо король хоть и поздно, а перестал наконец доверять сво-
ей матери, он выгнал, ее наушников, и она уже лишена  возможности  шпио-
нить и предавать, а ведь только этим она и жива. От души желаю тебе уда-
чи в твоих тайных начинаниях, мой Валуа. Но только ты слишком одинок для
таких, необычайных решений. Гиз ничего знать не хочет; несмотря  ни  все
предупреждения - чуть не по пять раз на дню, - он рискует жизнью; на  то
у него есть немало причин, Генрих их угадывает. Во-первых, Гиз высокоме-
рен; он, как и всегда, окружен блестящей свитой, а думать  об  опасности
не желает. Следовательно, бывают минуты, когда он  беззащитен,  и  такой
минуты достаточно. Высокомерие приведет его к гибели - не только потому,
что оно влечет за собой неосторожность. Гиз считает, что он слишком  хо-
рош для той роли, которую ему  приходится  играть:  уж  Генрих-то  знает
насквозь товарища своих детских игр. "Моего Гиза прямо сдирает от  высо-
комерия, он не выносит дыхания своих людей! Что до меня, то будь я него-
дяем и Гизом, я бы охотно терпел их запах: ведь от них  несет  чесноком,
вином и потными ногами. Но вот когда воняет Испанией - этого я не  терп-
лю. Кроме того, Гиз смешон".
   Тут мысли Генриха - сидел ли он у ночного лагерного  костра  или  под
деревом наедине с собой - доходили и, до забавной стороны  всего  этого.
Гиз надеется на свое счастье. Он не намерен скучать, вернул двор, пирует
и развлекает всех этих проходимцев, а с ними и' Валуа, вместо того чтобы
его убить. Путается с женщинами, больше чем следует, - мы-то уж изведали
это наслаждение и по себе знаем, что оно вызывает пресыщение  и  уныние.
От него очень устают, особенно такие Голиафы, как Гиз. Впрочем, кто зна-
ет, может быть, он и хочет только одного - усталости. Высокомерие,  уны-
ние, излишества - все, вместе взятое, в конце концов, только  для  того,
чтобы закрыть на все глаза и ждать удара. Мы сами совсем недавно пережи-
ли подобное искушение. Даже усы поседели.
   Когда прискакал верховой с вестью, что герцога Гиза  убили  в  опочи-
вальне короля, а король глядел из-за полога кровати, Генрих не удивился;
он был доволен. Все подробности этого события: как был каждый из  ударов
на несся кинжалом другого убийцы и как они были разъярены и обезумели  и
сами себе не верили, что совершили наконец это дело, -  все  это  Генрих
выслушал совершенно спокойно. Бывало, он плакал на полях сражений, а тут
нет. Они повисли на ногах умирающего, и все-таки он  протащил  их  через
всю комнату, до постели Валуа, который содрогался, неистовствовал и  ли-
ковал так жутко, что мороз подирал по коже, и он действительно  наступил
поверженному Гизу на лицо, как некогда наступил  Гиз  мертвому  адмиралу
Колинья. Бог ничего не забывает, вот что понял Генрих. И если бы рухнули
все законы, его закон останется незыблемым.
   Последнюю ночь Гиз провел, с Сов; так же лежал и Генрих с этой женщи-
ной перед своим побегом. К нему у нее не было любви,  она  тогда  просто
облегчила ему бремя великого одиночества. Своего единственного владыку и
повелителя ей было суждено утомить последней, так что поутру  герцога  в
его сером шелке еще пробирал озноб, пока другие не ввергли его в послед-
ний холод. Прощай, Гиз, и привет Сов! Король торжествует. Кардинала  Ло-
тарингского он приказал удавить в темнице, третьего брата, Майенна,  ра-
зыскивают, желаю благополучно найти его! Хоровод мертвецов не останавли-
вается весь этот восемьдесят восьмой год, и самые знатные присоединяются
к нему за день до рождества. Повесь их в Париже, мой Валуа!  Уже  сутки,
как повешен президент де Нейи, глава купечества,  который  "ревел  белу-
гой". Один дворянин, находившийся под покровительством Гиза,  оказывает-
ся, торговал человеческим "мясом. На виселицу его, Валуа! Хоровод  мерт-
вецов начался с нашего отравленного кузена Конде, нас самих подстерегают
убийцы - и меня и тебя. Хотя это не мы торговали человеческим мясом. Ве-
шай смелей, Валуа!
   Так говорит тот, кто сам отпустил на волю немало своих "убойников"  и
даже пытался приучить себя просиживать с ними ночь. Но  настает  минута,
когда уже не можешь смиряться со злом, которое живет в человеческой при-
роде. В ней есть и, своя доброта, она знает об этом, и тем менее прости-
тельна ей злоба. С самого возникновения человеческого рода его  добролю-
бивые представители вели борьбу во имя разума и мира.  Оз  или  человеч-
ность - все это выглядело очень смешным; а такие слова, как "воин духа",
люди находят нелепыми, если сами они грубы и глупы  и  хотят  оставаться
такими. Вот перед вами король по имени Генрих, он мог  бы  колесовать  и
вешать сколько вашей душе угодно: ведь вы  сами  его  на  это  вызываете
слишком уж злыми издевками над его здравым разумом. Бесчинства,  неразу-
мия - вот все, на что вы до сих пор толкали этого Генриха за его  добрую
волю. Хоровод мертвецов, продолжайся! До конца года осталась  еще  целая
неделя. Я только и жду той минуты, когда мне сообщат, что покойную коро-
леву Наваррскую тоже удавили. А если еще умрет ее мать,  тогда  я  смогу
прочесть благодарственную молитву Симеона: "Ныне отпущаеши раба  твоего,
владыко" [33].
   Так говорил он и писал, таково было его настроение после  убийства  в
Блуа. Он надеялся, что Валуа отправит на тот  свет  и  свою  драгоценную
сестрицу Марго и еще более драгоценную мамашу - мадам Екатерину. А  пос-
ледняя между тем и в самом деле умерла - и даже без постороннего  вмеша-
тельства: уж слишком потрясено было все ее хрупкое существо смертью  Ги-
за, а также тем, что никто не хотел верить, будто в этом убийстве  могли
обойтись без нее. Быть обвиненной в том, на что уже нет сил, - это очень
тяжело для старой убийцы. Ей оставалось одно - покинуть сей бренный мир.
Неужели она в самом деле мертва? Эта весть поразила Генриха. Его  проро-
чество все-таки сбылось, а он не любил убивать. И ему стало  страшно  за
свою былую Марго. Хоровод мертвецов, остановись!


   СТРЕМИТЬСЯ ДРУГ К ДРУГУ

   Но этот хоровод давно уже нельзя остановить. Генрих, который  продол-
жает вести партизанскую войну, едет верхом в сильный мороз и под  панци-
рем цепенеет от стужи; приходится сойти с коня и хорошенько поразмяться,
чтобы согреться. Немного позднее, после еды, он вдруг  почувствовал  ка-
кой-то особый, странный холод. И отчетливо понял, что теперь и ему, быть
может, придется вступить в хоровод мертвецов. У него начиналось воспале-
ние легких.
   Это было в маленькой деревушке, и заболел он столь тяжело, что  приш-
лось его оставить в доме поместного дворянина. Стекла звенели от мороза,
лихорадка все усиливалась, и, казалось, всякая надежда на то, что он вы-
живет, исчезла; только он один и не терял ее. Он говорил себе:  "Я  хочу
совершить предназначенное мне. Не напрасны были мои  труды".  Он  думал,
что говорит вслух, а на самом деле едва шептал: "Да будет воля твоя".  А
воля божия, без сомнения, в том, чтобы Генрих продолжал бороться  и  за-
вершил то, что начал, хотя сегодня он и  лежит  завернутый  в  простыню,
словно Лазарь, обвитый пеленами; и кризис, который, может быть, его  еще
спасет, должен наступить всего через несколько часов.
   В то время, как уже не раз он видел небо  разверстым,  в  королевстве
происходили события точно перед началом более светлых  и  чистых  веков:
повторялась в основных своих очертаниях какая-то страшная эпоха глубокой
древности. Хоровод мертвецов, пляска св. Витта, крестовый  поход  детей,
чума, тысячелетнее царство, белки  закатившихся  глаз,  ослепших  иногда
только от самовнушения... "Все словно с цепи сорвались. Хе-хе, говарива-
ла возвышенная духом молодежь на манер монашка "Якова,  где  ты?"  Нако-
нец-то можно с людьми не церемониться. Теперь уж не до смеху. И кто  еще
веселился во вторник на масленой, тот больше не посмеется. Не  ходите  в
церковь - так берегитесь. А коли проповедник  назвал  тебя  По  имени  -
знай: домой ты, живым не вернешься. Шпионить, доносить, выдавать, подво-
дить под топор, хе-хе! А в награду за поклепу ты займешь  место  оклеве-
танного или приберешь к рукам его дело: теперь  все  так.  Поэтому  даже
почтенные горожане стали негодяями. При иных порядках  они  будут  вести
себя в высшей степени достойно" можете не сомневаться, они всегда подчи-
няются обстоятельствам. Сейчас они бессовестные негодяи. И все это не от
них самих, причина не в них. В чем же, спрашивается?
   Этот юродивый сброд с закатившимися глазами  больше  всего  ненавидит
разум. Какой-нибудь недоучившийся студент, но который держит нос по вет-
ру, врывается в аудиторию профессора, избивает его, запрятывает в тюрьму
и садится на его место. Молодой врач объясняет старого, который ему  ме-
шает: оказывается, тот не поздоровался с прачкой.  Так  же  действует  и
мелкий чиновник: чем раньше он был покорнее, тем  больше  наглеет  перед
верховными судьями королевского парламента. Пусть подчинятся ему и  про-
возгласят новое право - от имени единой нации, единство же  она  обретет
лишь после отмены мышления. Так бывало и раньше. Поэтому же их жены пля-
шут на улицах в одной сорочке.
   Председателя суда в Тулузе чернь убила. Сначала баррикады, потом уби-
того судью тащат на виселицу, где уже болтается чучело короля. Верховный
судья противился низложению короля, поэтому они повесили и его за компа-
нию. Последний Валу а был человек слабый и несчастный, его не раз толка-
ли на преступления. И все же перед концом его жизни ему выпала  на  Долю
высокая честь - стать ненавистным не из-за всего содеянного  им  зла,  а
только из-за вражды одичавших масс к разуму и человеческому достоинству,
и даже сделаться символом этих качеств, как ни мало  был  он  для  этого
пригоден.
   Он бродил, словно призрак, в своей лиловой одежде - цвет траура,  ко-
торый носил по брату и матери. Но, казалось, он носит его по Гизу, кото-
рого сам убил. Гиз был ему не по плечу. И это деяние, единственное в его
жизни, отняло у него все силы. Будь то не последний Валу а, а кто-нибудь
другой, оно, бесспорно, толк" нуло бы его вперед. Но он думает только  о
том, что теперь надо пустить в ход крайние  меры,  надо  всех  ужаснуть,
иначе убитый настигнет его. Какое уж тут мужество, какие трезвые размыш-
ления - ведь у меня нет выбора. Мне нужны солдаты, и пока враги еще оше-
ломлены ударом, их всех нужно уничтожить. Сюда, Наварра!
   Валу а в своем лиловом кафтане, бледный и молчаливый, никого не вспо-
минал столь часто. Как призрак, бродил он по комнатам замка в Блуа, оди-
нокий и всеми покинутый: ведь он самой церковью лишен престола, и прися-
га уже не связывает его подданных. Депутаты Генеральных штатов  разъеха-
лись по городам королевства. А государя его столица не впустила  бы  или
скорее они бы там захватили и прикончили его; но так -  он  отлично  это
понимал - они поступили бы лишь потому, что люди находятся сейчас в  ка-
ком-то особом состоянии, и его не назовешь иначе, как бессилием. Бесную-
щееся бессилие. Уж Валуа-то знал, что это такое, на  собственном  опыте,
он умел отличать слабость от здоровой способности к действию.  Эта  спо-
собность есть у другого лагеря. "Наварра!" - думал он с  окаменелым  ли-
цом; но он не призывал его, не дерзал призвать. Ведь Генрих  -  гугенот,
как может король послать его  против  своей  католической  столицы,  он,
вдохновитель Варфоломеевской ночи! Наварра, конечно, вернул бы  его  об-
ратно в Лувр, но зато Валуа получил бы в придачу войну с мировой  держа-
вой, которая оставалась все такой же грозной, как и прежде.
   Гибель Армады была единственной вспышкой  молнии,  озарившей  угрюмое
небо над последним Валуа. Но он уже не успеет понять, что насмерть ране-
на и сама мировая держава. Это уже касается его наследника. А  наследник
французского престола начнет свое царствование  без  земли,  без  денег,
почти без войска; но достаточно ему в одном-единственном  и  совсем  не,
значительном сражении разбить наемников и холопов Испании -  и  что  же?
Вздох облегчения вырвется у всех народов.
   Для Валуа все это скрыто мраком, каждый звук, доносящийся извне,  за-
мирает. Вокруг нет никого, кто позвал бы Наварру. И за  стенами  никого,
кто бы трепетал, опасаясь Наварры; разве иначе они дерзнули бы отнять  у
бедного короля его последние доходы, и это после того  как  он  совершил
свое великое, единственное деяние? В комнате стало холодно, король  заб-
рался в постель. Он страдал от болей, от нелепых болей: его мучил гемор-
рой. И несколько оставшихся при нем дворян издевались  над  ним,  оттого
что он плакал.
   "Наварра! Приди! Нет, не приходи. Я плачу не изза  своей  задницы,  а
оттого, что мое единственное деяние оказалось бесполезным. Теперь ты  бы
смог показать, на что ты годен. Но и тут ничего не выйдет. А всетаки.  Я
знаю, ты тот самый, я могу тебе довериться. Тебя я объявлю  наследником,
хотя бы десять раз от тебя отрекся. Никого нет у моего королевства, один
ты остался; я дорого заплатил, чтобы это понять. Взгляни, Наварра, как я
несчастен! Никогда мое несчастье не бывало столь тяжким и глубоким,  как
после моей напрасной попытки освободиться. Совершив свое деяние, я воск-
ликнул: "Король Парижа умер, наконец-то я король Франции! ". Но не назы-
вай меня так, никакой я не король. 'Зови меня Лазарем, если  ты  явишься
сюда, Наварра. Нет, не надо! Нет, приди! ".
   Им обоим, разделенным огромными пространствами королевства, приходит-
ся трудно. Генрих меж тем благополучно перенес кризис. Он вскоре  попра-
вился - и уже больше никогда не предавался тем помыслам о насильственной
смерти, которые предшествовали его тяжелой болезни. Он говорил о кончине
господина де Гиза весьма сдержанно: - Мне с самого начала было ясно, что
господам Гизам не по плечу такой заговор и что  нельзя  довести  его  до
конца, не подвергая опасности свою жизнь. - Таковы были  его  выводы;  с
ними король Наваррский согласовал и свое поведение:  стал  еще  осмотри-
тельнее и многим казался чересчур скромным. Разве он уже отрекся от бла-
городной и смелой задачи - отбить Валуа у его врагов? Правда, этих  вра-
гов великое множество на всем пространстве, отделяющем  его  от  короля.
Друзья знавали Генриха, когда он был еще отчаянным сорванцом.  Притом  в
пустяках. И вдруг такая сдержанность, сир, в больш