вом. Бельгард, слушая, все сильнее убеждался в собственном счастье,
ибо его счастье было действительностью, а не пустыми посулами.
   - Вы правы, я счастлив, - крикнул он вверх,  безмолвным  вершинам.  И
тут же начал вполголоса: -  У  меня  прекраснейшая  в  мире  подруга,  я
обер-шталмейстер Франции, хорош собой, мне тридцать лет, и  вечер  такой
тихий. Я удостоен чести ехать рядом с королем. Сир! Вам хотелось бы  от-
нять у меня мою прекрасную подругу, для вашего дворянина это была бы ве-
личайшая честь. Но Габриель д'Эстре любит меня, и вы были бы обмануты.
   - Ты будешь забыт, - так же тихо ответил Генрих.
   - И все-таки останусь для нее первым, - сказал Бельгард.  -  Еще  при
прежнем дворе, когда ей было шестнадцать лет, мы влюбились друг в друга.
Покойный король приказывал, чтобы мы танцевали вместе  и  были  одеты  в
одинаковые цвета. Мы хорошо поступили, что устояли тогда против взаимно-
го влечения. Хоть я и не коснулся ее, она была предназначена мне,  а  не
кардиналу Гизу и не герцогу де Лонгвилю. Бегство короля из Парижа разлу-
чило нас на три года, и только по чистой случайности мы  снова  встрети-
лись здесь. Но разве бывают такие случайности?
   Высокопарно свыше меры - хотелось крикнуть Генриху. Длинно и  высоко-
парно свыше меры, однако он не вымолвил ни слова. А Бельгард, чем темнее
становился лес, тем  беззаветнее  погружался  в  тихое  опьянение  своим
счастьем.
   - Мне сказали: она в Кэвре. Я скачу туда, и кто встречается мне в за-
ле? Мы смотрим друг на друга, и сразу все решено. Она ждала меня три го-
да, я остался для нее первым. Тетка надзирала за ней, я заплатил  тетке,
и дверь комнаты не была заперта в ту  ночь.  Лестница  внутри  одной  из
ажурных башенок ведет в боковое крыло, и там я спал с  ней,  -  закончил
Бельгард, сам отрезвел от этого слова, умолк и, наверно, крепко сжал гу-
бы.
   - И это все? - спросил Генрих довольно  уныло,  хотя  на  самом  деле
очень забавно, когда платят тетке и спят с племянницей.
   - Я сказал слишком много, - заметил  любовник  Габриели.  То  же  по-
чувствовал и Генрих; ему было стыдно, что он все это слышал.  Задушевные
признания того, кого я собираюсь обокрасть, вызывают во мне стыд. Он уже
забыл, что недавно, в минуту прозрения, готов был пойти на любые  униже-
ния, на добровольную слепоту и даже на позор, лишь бы добиться своего.
   Вскоре всадники выбрались на просеку, ту самую,  откуда  началось  их
приключение; сюда падал лунный свет. Каждый из них  сразу  заметил,  что
другой бледен и сосредоточен; и тут, в этом глубоком уединении, Бельгард
вдруг заговорил, как истый царедворец.
   - Сир! - умоляюще сказал он. - Не требуйте, чтобы я кичился своей мо-
лодостью. Счастливый король молод и в сорок лет. Я же счастлив  сегодня,
быть может, последний день.
   - Какой ты желтый. Блеклый Лист. Даже лунный свет не скрадывает твоей
желтизны. Кроме молодости, здоровье тоже чего-нибудь стоит. Тебе следует
поехать на воды. Блеклый Лист.


   ПРЕЛЕСТНАЯ ГАБРИЕЛЬ

   На каждом шагу, всегда и неизменно  Генриху  приходится  остерегаться
врагов. Вот между двумя вражескими полками крадется крестьянин. С мешком
соломы на голове проходит он четыре мили лесом, добирается до замка Кэвр
и через мост во двор - тут его окликает служанка.
   - Эй, старик! Кухня с той стороны. - Ей что-то суют в руку, она изум-
ленно рассматривает полученное и, наконец, исполняет то, что ей приказы-
вают шепотом. Из дому вышла Габриель д'Эстре.
   Она увидела низкорослого крестьянина, седобородого, согбенного, с об-
ветренным морщинистым лицом, какие обыкновенно бывают у простонародья.
   - Что тебе нужно?
   - Я принес вести для мадемуазель. Только господин не желает быть наз-
ван.
   - Говори или убирайся прочь.
   Габриель сама уже собиралась уйти. Но вовремя заметила, какой живой и
умный взгляд у посланца. Крестьянин ли это? Где я уже видала эти  глаза?
Да, следовало лучше запомнить их с того, первого раза.
   - Сир! - вскричала она, испугалась и сказала приглушенно: - Какой  вы
некрасивый!
   - Я ведь сказал, что вернусь.
   - В таком виде! Разве я не заслуживаю того, чтобы вы прибыли в  шелку
и бархате, со свитой?
   Генрих посмеивался в седую запыленную бороду. "Ага, я  был  стар  для
нее. А этот крестьянин куда старше, чем вообще может быть король. Я  уже
кое-чего добился. Если в следующий раз я прибуду  с  подобающей  помпой,
она, пожалуй, найдет меня красивей Блеклого Листа".
   Габриель беспокойно оглядывалась на дом; в окнах пока никого не  было
видно.
   - Пойдемте! Я покажу вам пруд с карпами.
   Она побежала, а он пошел размашистым шагом, пока оба не обогнули угол
дома. Генрих посмеивался в бороду. "Она уже гордится царственным поклон-
ником и ни за что  не  хочет  показать  его  своим  в  обличье  чумазого
крестьянина. Дело идет на лад".
   Позади строений  сад  постепенно  шел  под  уклон,  там  было  удобно
скрыться от наблюдателей. Среди древесной чащи  к  пруду  вела  усеянная
желтыми листьями широкая лестница. Внезапно, в  два-три  прыжка,  Генрих
оказывается внизу. Выпрямившись, уже не низкорослым крестьянином,  стоит
он и ждет, чтобы Габриель спустилась, как в первый раз, когда она,  едва
сделав шаг, уже ступила ему на сердце.
   Она задержалась наверху, но вот уже  опускает  ногу  на  первую  сту-
пеньку. Одна рука ее держит жемчужную нить, по перилам скользит  другая:
точь-в-точь как в первый раз. Длинные темные ресницы опущены. Она  шест-
вует. И чудо достоинства, непринужденности,  гибкости  и  величия  вновь
открывается ему. Сердце у него бурно бьется, на  глаза  набегают  слезы.
Это будет длиться вечно, чувствует он. Когда она  приближается,  ресницы
еще укрывают ее. Но вот она подняла их, и в ее синих взорах  все  та  же
чарующая неопределенность. Знает ли она, что делает?
   Генрих не спрашивал об этом. Он видел ее волосы, ее лицо.  В  скудном
свете облачного дня на золотистых волосах ее лежал блеск,  бесстрастный,
как благодать. Оттого и цвет лица у нее казался матово-белым, и это,  на
его взгляд, было чарующе прекрасно: он тряхнул головой.
   - Сир! Ваше величество недовольны своей слугой,  -  сказала  Габриель
д'Эстре с весьма искусной скромностью, приседая перед королем, однако не
очень низко. Генрих поспешил поднять ее. Он сжал ее локоть. Впервые  по-
чувствовал он ее тело.
   Генрих чувствовал ее тело, и два ощущения приходили ему на память,  в
которых он никогда не посмел бы ей признаться. Первое:  перила  гладкого
старого мрамора, разогретые солнцем, там на юге, в его полуденном  Нера-
ке. Он гладил их и чувствовал себя дома. Второе: конь тоже из тех  дале-
ких времен, из его юной поры. Он ласкал живую трепетную кожу и был пове-
лителем и был почитателем.
   - Сир! Что вы сделали? Вы меня запачкали.
   Он отнял руку, она оставила черный след. Генрих принялся удалять  его
губами. Габриель воспротивилась, достала кружевной платочек; но, коснув-
шись его лица, платочек тоже почернел, как рука.
   - Этого еще недоставало, - сказала она с недовольным  смешком,  а  он
испытал миг упоения и любви без границ, без конца. Ее тело под его губа-
ми: "Габриель д'Эстре, твое тело, которое  я  целую,  вкусом  напоминает
цветы, папоротники в родных моих горах. Это вкус солнца и вечного моря -
жаркий и горький, я люблю сотворенное в поте лица. В тебе воплощено все,
да простит мне бог, - даже он".
   Тут он заметил ее немилостивую усмешку и засмеялся тоже, очень неясно
и тихо, чем покорил и умилостивил ее. Они продолжали смеяться без причи-
ны, словно дети, пока Габриель не закрыла ему рот рукой.  При  этом  она
оглянулась - снова незабываемый поворот шеи, - как будто их могли  заме-
тить здесь, в чаще. Но она хотела лишь подчеркнуть тайну их свидания,  и
он понял ее. Тогда он откровенно спросил ее, что предпочитает  тетка  де
Сурди - драгоценности, шелка или деньги.
   - Превыше всего ей нужна должность для господина де  Шеверни,  -  без
стеснения заявила Габриель. - И для господина де Сурди тоже, - вспомнила
она. Потом заколебалась на миг и спокойно добавила: -  Мне  самой  нужна
должность для господина д'Эстре, потому что отец ходит ужасно  сердитый.
А что приятнее мне, - драгоценности, шелка или деньги, -  я  и  сама  не
знаю.
   Генрих уверил ее, что в следующий раз привезет все. Но  чтобы  назна-
чить трех вышеназванных господ губернаторами, ему необходимо сперва зав-
ладеть многими городами, землями и еще некоей спальней. Он описал ее ме-
стоположение:
   - Лестница внутри одной из ажурных башенок ведет в  боковое  крыло...
Там я спал с ней, - закончил он неожиданно голосом своего обер-шталмейс-
тера. Габриель узнала голос и прикусила губу. Блестящие зубки впились  в
нее. Генрих глядел, не веря своим глазам, все в Габриели было прекрасно,
как день, вечно первый день. Лишь сегодня ее нос приобрел такой грациоз-
ный изгиб, а у кого еще ресницы так отливают бронзой  и  так  длинны!  А
ровные, высокие и узкие дуги бровей! Даже в голову не  придет,  что  они
могут быть подбриты.
   Габриель д'Эстре показала ему обратный путь в обход через поля, чтобы
он не встретил никого из замка. Пробираясь снова в  обличье  крестьянина
между полками врага, он помышлял уже не о чарах Кэвра, а о том,  как  бы
поскорее занять Руан. Лига навязала прекрасному  городу  начальника,  но
тот, увы, уже давно, в Варфоломеевскую ночь, утратил разум и теперь ссо-
рился с жителями, вместо того чтобы восстанавливать укрепления  и  запа-
сать продовольствие. Королю действительно следовало употребить все  силы
на завоевание Руана, что он и задумал твердо и о  чем  уже  объявил.  Но
когда он принял другое решение, люди стали  доискиваться,  откуда  такая
перемена, и без труда обнаружили клику д'Эстре и де Сурди во главе с  их
яркой приманкой. Недаром король открыто, под сильным эскортом отправился
в Кэвр.
   Для первой же встречи все семейство,  будучи  обо  всем  осведомлено,
собралось полностью: мадам де Сурди в торчащей робе на обручах,  господа
д'Эстре, де Сурди, де Шеверни и шесть дочерей, из которых лишь  Диана  и
Габриель остались с гостями. Меньшие  знали,  что  предстоит  обсуждение
важных дел, и шаловливо упорхнули.
   Мадам де Сурди с неприступным видом  взяла  кошелек,  который  король
достал из-под короткого красного плаща. То был кожаный мешочек, она  вы-
сыпала его содержимое на ладонь, и только тут лицо ее прояснилось, пото-
му что из мешочка выпали драгоценные камни  внушительной  величины.  Она
приняла их как королевское обещание презентовать  ей  еще  большие  -  в
урочный час, откровенно заявила она.  Во  время  этого  предварительного
торга почтенная дама стояла одна перед королем посреди просторной  залы,
которая вела из нижнего этажа прямо в сад; со стен глядели поясные порт-
реты маршалов из рода д'Эстре, а также оружие,  которое  они  носили,  и
знамена, которыми завладели собственноручно; все было  развешано  весьма
торжественно.
   Король думает: "Что же будет? Уж и эти несколько сапфиров  и  топазов
мой Рони неохотно одолжил мне из своего имущества. Это страшная женщина,
она так и приковывает взгляд. Такими щуплыми и сухими,  говорят,  бывают
отравительницы. Лицо птичье и притом белое, такая белизна неестественна,
- думает он с глубоким отвращением, - ибо на самом деле вполне очевидно,
что она присуща всем женщинам в  семье,  и  что  одну  делает  соблазни-
тельной, у другой напоминает о яде и смерти".
   У владельца замка была лысина во всю голову, красневшая при  малейшем
волнении. Он был охотник и честный малый.  Супруг  Сурди  отличался  не-
большим ростом, широкими бедрами и полнейшей беззастенчивостью,  хоть  и
держался хитро, в тени. Зато весьма заметен был Шеверни, отставной канц-
лер. Он был выше всех ростом и считался здесь красивым мужчиной, в  дру-
гом месте его назвали бы высохшим скелетом.  Однако  одет  он  был  тща-
тельнее всех, - очевидно, по причине его отношений с хозяйкой дома.
   Генрих разгадал всех троих с первого взгляда. Его  опыт  в  отношении
мужчин богат и непогрешим. А женщины? Дальше будет видно. Они обманывают
непрестанно; и виноваты в том не они, а наше воображение. Габриель стоит
рука об руку со своей сестрой Дианой.  Трогательная  семейная  картинка,
обе девицы скромны и милы. Генрих готов забыть, что одна из них - желан-
ная ему женщина, несравненная по величавости и красоте, цель жизни и вся
любовь. До последней минуты считаешь себя  господином  своих  поступков,
считаешь, что можешь отступить.
   Женщина вроде мадам де Сурди понимает это. И потому она поспешила по-
дать решительный знак рукой вбок, поверх торчавших  на  обручах  складок
своего многокрасочного наряда. После чего Габриель выпустила руку  Дианы
и приблизилась к Генриху. Он не мог вымолвить ни слова, ибо  любовь  его
вновь открылась ему. И так она будет восходить для него каждый день, не-
избежно, как солнце. Нет, он не может отступить, как отступил однажды.
   Тем временем зала наполнилась. Двери ее были отворены, и через сени в
распахнутые створки портала видно было, что во двор беспрерывно въезжают
кареты. Пышно разодетые кавалеры и дамы собрались из замков всей округи.
Они явились точно на помолвку, перешептываясь, с любопытством жались они
по стенам; и тут они воочию увидели, что сделал король. Он  поднял  руку
прекрасной д'Эстре к самому своему лицу и надел ей на палец кольцо -  но
кольцо не такое, чтобы взволновать дам. Несколько алмазиков, вставленных
в тонкий обручик, младший сын в семье мог бы надеть такое колечко на ру-
ку бедной падчерице. После этого хозяйка жезлом подала знак слугам, и  в
залу торжественно были внесены фруктовые воды, оршад, мармелады,  турец-
кий мед, а также расставлены накрытые столы с паштетами и винами, -  под
присмотром осанистого повара; он же следовал  указаниям  жезла,  которым
мадам де Сурди взмахивала, коротко и отрывисто, совсем как  фея.  На  ее
огненном парике колыхались два пера - зеленое и желтое. А когда она  по-
ворачивала шею, получалось совсем как у Габриели, жест  был,  бесспорно,
родственный, хотя грация тут превращалась в гримасу, а восторг - в омер-
зение. Одно вообще так близко к другому.
   Привлеченные едой гости забыли робость, протиснулись  на  середину  и
стали шумно спорить из-за мест. Знатнейшие стремились, через  приближен-
ных короля, представиться ему и заверить его в своей преданности, что не
мешало сделать, ибо совсем еще недавно они сражались против  него.  Хотя
это была для него чистая прибыль, он отвечал просто, что каждый  настоя-
щий француз признает его и служит ему, впрочем подолгу он не задерживал-
ся ни с кем и вступил в беседу лишь с герцогом де Лонгвилем. Это  второй
поклонник Габриели; она колебалась, быть может, она и теперь еще не зна-
ет, который из двух: он или Блеклый Лист. Так вот они  каковы!  У  этого
волосы искусственно обесцвечены, а лицо девическое, какие  были  в  моде
при прошлом дворе. Однако он храбр, у одной  дамы  убил  ворвавшегося  в
спальню супруга, хотя сам был в рубашке.
   - Расскажи об этом, Лонгвиль! - Король втягивает его в разговор, Габ-
риель д'Эстре обиженно удаляется. Впрочем, она могла  отговориться  тем,
что ее увлекла толпа, движущаяся по зале: люди, которые  жаждут  увидать
короля или поживиться чем-нибудь съестным. Все это суетится, сильно  по-
теет, скверно пахнет, над толпой колышутся перья, а  шеи,  возвышающиеся
над остальными, несут на крахмальных брыжах головы,  которые  как  будто
самостоятельно парят по зале.
   Короля самого подхватило и понесло к другому концу залы:  цепь  дюжих
слуг отгораживала этот угол. Там  хозяйка  ждала  короля,  подняв  жезл,
словно завлекая его с помощью волшебства. Короля посадили  за  отдельный
стол, господа д'Эстре, де Сурди и де Шеверни стоя прислуживали ему: один
подносил вино и дыню, второй - жирного карпа, третий - паштет  из  дичи,
сплошь начиненный трюфелями. На короля вдруг напал сильнейший голод, од-
нако он приказал сперва, чтобы Габриель д'Эстре села рядом с ним. Ее  не
могли отыскать. Вместо нее папаша д'Эстре нагнулся над королем, которому
как раз наливал вино, и произнес в непритворном гневе,  так  что  лысина
его побагровела:
   - Сир! Мой дом - это непотребный вертеп.  Если  бы  я  задумал  ночью
пройтись по спальням моего замка, дабы отомстить за честь семьи, от мое-
го семейства не осталось бы и следа. Что пользы мне в его гибели? Только
и утешения что от прелюбодейной четы в Иссуаре.
   Он подразумевал свою жену и маркиза д'Алегра. Король спросил честного
малого, почему именно они служат ему утешением. Господин  д'Эстре  отве-
чал, что маркиз д'Алегр пользуется всеобщей ненавистью в подвластном ему
городе, который ему приходится разорять ради мадам д'Эстре и ее ненасыт-
ных потребностей. Нет сомнения, что это кончится большой бедой... Но тут
настала очередь жирного карпа. Господин де Сурди, на обязанности которо-
го лежало поднести его королю, отнюдь не упоминал о семейных бедах, нес-
мотря на ветвистые рога, явственно украшавшие его  лоб.  Нет,  он  пекся
единственно о городе и департаменте Шартр. Первым он сам управлял неког-
да, во втором был господином друг его Шеверни, пока обоих их не прогнали
вследствие усилившегося беззакония и ущербности королевской  власти.  По
мнению карпа, ибо господин де Сурди был схож с ним, нужно брать не Руан,
а непременно Шартр. Непременно, подтвердил бывший канцлер, который  сме-
нил карпа и поднес королю паштет из куропатки, сплошь начиненный  трюфе-
лями. Этот тощий дворянин показал необычайную сноровку не только в  роли
лакея, но и в разгадывании королевских намерений и вкусов.
   - Сир! - проговорил он вдумчиво и проникновенно. - Вы могли бы прину-
дить свой город Руан к сдаче, чем бы сразу закрепили за собой свою  про-
винцию Нормандию. Однако это стоило бы большого кровопролития. Ваше  ве-
личество сами высказывались, что вы с прискорбием душевным  видите  тела
подданных своих, устилающие поля сражений, и где вы выигрываете, там  же
и теряете. А ведь высшее должностное лицо, известное всему департаменту,
без труда могло бы подчинить вам Шартр путем мирного соглашения.  -  Вот
как он угадывал желания короля, и к тому же в голосе  его  было  столько
благородства.
   Подошла очередь мадам де  Сурди;  по  мановению  ее  жезла  появилась
большая закрытая миска, и когда серебряную крышку подняли,  обнаружилась
живая статуэтка Амура, коварного ребенка, - один пальчик приложен к  гу-
бам, в кудрях розы, в колчане полно стрел. Пока все любовались  миловид-
ным стрелком и по зале шли охи и ахи, мадам де Сурди, -  сама  рыжая,  а
перья желтые и зеленые, - подняла перед королем жезл и спросила:
   - Опустить мне его? Шартр господину де Сурди, а господину де  Шеверни
королевскую печать.
   Веки короля шевельнулись еле заметно, но мадам де Сурди следила  зор-
ко. Она опустила жезл, и за столом возле короля,  совсем  рядом  с  ним,
очутилась прелестная Габриель.


   ДОЛИНА ИОСАФАТА

   К востоку от города Иерусалима, в сторону, противоположную  Средизем-
ному морю, но невдалеке от Мертвого моря,  лежит  Долина  Иосафата.  Это
впадина между городской стеной, кольцом окружающей город, и  горой  Еле-
онской. Нам знакома страна, нам знакома долина и слишком хорошо известен
Гефсиманский сад. Благочестивейшие люди желают быть похороненными только
в Долине Иосафата, ибо трубный глас воскрешения и Страшного суда,  когда
прозвучит, прежде всего будет услышан там. А здесь, внизу, меж дерев са-
да, именно здесь был искушаем наш господь. Иуда собирается его  предать,
что не укрылось от него, ибо великое тяготение  людей  отпасть  от  бога
открывается ему через собственную слабость. Ему не хочется умирать, и  в
Гефсиманском саду, с каплями смертного пота на челе,  он  говорит  богу:
"Отче мой! Если не может чаша сия миновать меня, чтобы мне не  пить  ее,
да будет воля твоя".
   Долина Иосафата, так именовался королевский лагерь под Шартром, и од-
нажды, когда король весь в грязи вылез