а него.
   - Сегодня у нас суп из птицы, - прощебетал он и вслед за тем проскри-
пел, как заржавленный: - Из черной курицы и из белой гусыни. - Сделал  в
воздухе прыжок и исчез.
   Позади мажордома Цамет воскликнул фистулой:
   - Госпожа герцогиня благоволит выйти, а суп все еще не готов.
   Волнение помогло ему. Виляя толстыми бедрами, он  протиснулся  сквозь
толчею, поспешил навстречу дамам, когда они выходили из своей комнаты, и
с поклонами провел их к столу. Стол был накрыт для них на  самом  видном
месте, слишком длинный и широкий для двух, даже  и  сиятельных,  гостей.
Мадам де Бофор и мадемуазель де Гиз сидели далеко друг от друга,  проме-
жуток заполняли их обширные юбки, одинаковые по цвету  и  покрою.  Цамет
стоял напротив высоких особ у пустого края  стола-вернее,  не  стоял,  а
вертелся, подпрыгивал, кивал лакеям направо и налево, чтобы они  держали
толпу на расстоянии. Очистить место, дело идет о незаменимой жизни. Зор-
кий взгляд: ни одна миска, ни один прибор не оставлены без  внимания,  а
главное, ни одно движение госпожи Мартиг не ускользает от его глаз.
   Вино откупорил сам Цамет, вытер бокалы, сам наливал вино и был споко-
ен, пока дамы пили: в это время с ними ничего не могло случиться. Госпо-
жа Мартиг становилась ему все более не по душе. Она добилась  разрешения
подносить высоким особам кушанья. Господи, думал Цамет, как мог  я  под-
пустить ее. Она мала и костлява, сооружением из  волос  она  увеличивает
свой рост, тем подозрительней кажется лицо, под румянами у нее черты ис-
той отравительницы, мелкие и жесткие. Если предположить, что  Бицакассер
здесь с кем-нибудь в сговоре, так это только с ней. Паучьими руками  бе-
рет у лакеев самые тяжелые блюда, но хватка у нее железная. Опасная инт-
риганка разрезает дыню, не подмешает ли она чего,  упаси  боже,  в  сок?
Только мадемуазель де Гиз съедает ломтик. Цамет с  беспокойством  следит
за ней - все равно мысленно он жертвует этой менее значительной  особой.
Она первая протянула тарелку, волей-неволей Мартиг  положила  ей  кусок,
предназначенный для герцогини. Цамет ждет, что принцесса изменится в ли-
це, вот сейчас она упадет. Так и быть, хоть это и ужасно. Лишь бы Габри-
ель была спасена. Но никто не падает без чувств.
   Будущая королева просит апельсин, сама его  чистит  -  и  внимательно
разглядывает со всех сторон. Круглые глаза хозяина со страхом ищут в ко-
журе дыру, дырочку, крошечный укол. Господи помилуй, драгоценное  созда-
ние откладывает апельсин прочь, кривит рот, говорит:
   - Он горький.
   Тут пришла очередь Цамета лишиться чувств. Он схватился за живот,  он
завизжал:
   - Вон! Долой всех!
   Лакеи получили приказ уговорами или силой спровадить гостей в  другие
покои. Финансист торопил их, энергично размахивая руками.
   - Что случилось, что с вами? - спрашивал господин де Варенн,  который
до сих пор мирно играл в карты.
   Цамет пришел в себя и, пристыженный, забормотал:
   - Госпожа герцогиня...
   - Очень бледна, - договорил за него Варенн. - Она на пятом месяце.  И
из-за этого такой шум?
   Но Цамет уже отошел от него, он сделал открытие. Пока никто не следил
за столом, за которым, оцепенев от изумления, сидели  высокие  особы,  -
госпожа де Мартиг что-то ощупывала на шее у герцогини де  Бофор.  Совер-
шенно верно, она отстегнула застежку жемчужного ожерелья, ожерелье  упа-
ло. Цамет одним прыжком очутился рядом, своим перстнем с печатью стукнул
воровку по руке, а затем опустился на колени.
   - Мадам, вот ваше ожерелье, оно отстегнулось.
   - Благодарю вас, а больше ничего не случилось? - спросила  удивленная
Габриель.
   - Больше ничего. Ничего не случилось. Будьте покойны. Ничего не  слу-
чилось, - повторил он, и глаза его наполнились слезами. "Отстояли. Ниче-
го не случилось".
   Как счастлив был Цамет! Габриель смотрела на него так, будто он ребе-
нок и она знает о жизни больше, неизмеримо больше его.  Она  была  очень
бледна и утомлена, веки закраснелись, она сказала:
   - Зачем мне есть суп? Я лучше пойду спать.
   Финансист услышал только "суп", после чего сам впопыхах выкрикнул это
слово, вскочил и бросился на кухню. Вот что он увидел здесь: все повара,
впереди старший повар, позади водоносы, судомойки,  дровоколы,  поломой-
ки-все, кто успел прибежать, обратили кверху глаза и раскрытые рты, лишь
бы не упустить ничего: мажордом и поваренок сражались в воздухе.
   Предметом их борьбы был стеклянный шар, который ослепительно отсвечи-
вал от пламени очага и то переходил в руки одного, то скатывался по пле-
чу другого, но не выскользнул у них ни разу. Сначала мажордом вырвал его
из рук поваренка, когда тот хотел открыть его над горшком с супом. Анге-
лоподобный юнец ударил мажордома головой в живот и снова завладел шаром.
Он подпрыгнул, ухватился за нижний край  галереи,  которая  шла  поверху
вдоль стен, и, подтянувшись на руках, собирался улизнуть. Однако  мажор-
дом, невзирая на парадную ливрею и пышные бакенбарды, с  помощью  такого
же гимнастического прыжка оказался за перилами. Там наверху они боролись
до тех пор, пока поваренок не перелетел через перила. Насмешливый  возг-
лас, и он уже летит в пустоту. Но что это? Он схватился за балку под по-
толком, на которой обычно висели окорока. Ее он  обхватил  всеми  своими
четырьмя конечностями, что не помешало ему толкнуть мажордома. Ибо  тот,
в свою очередь, перелетел сюда, он с непостижимой быстротой скользил  по
соседней балке, по-прежнему стараясь овладеть шаром.
   Между тем шар перекатывался у поваренка с груди на спину,  в  зависи-
мости от положения самого мальчугана, который  безостановочно  вертелся,
как и его противник. Каждый из них увеличивал скорость своих движений, а
значит, и движений противника, так что в конце  концов  стало  казаться,
будто они парят в воздухе, а шар танцует вокруг их вращающихся тел.  Тем
более что шар освещал обоих огненными вспышками по всему потолку  вплоть
до самого очага с суповым горшком. Снова насмешливый возглас -  вот  те-
перь оно должно свершиться. Но добрый дух выбил у злого духа шар,  когда
он уже был открыт и содержимое его должно было попасть  в  суп.  Что  же
случилось? На каменных плитах стеклянный шар разбился вдребезги, а зева-
ки поспешно обернулись в другую сторону, привлеченные  новым  диковинным
событием. Неведомо откуда появилась черная курица, как раз на том месте,
где упало небольшое зерно, продолговатое зернышко:  она  его  клюнула  и
проглотила. Тотчас она крикнула человечьим голосом,  как  уверяли  впос-
ледствии, упала, забилась в судорогах и кончилась. Повара и  все  прочие
тотчас вновь обратились к двум демонам, но их не было нигде, чему  никто
не удивился, и все лишь осенили себя крестом. Вполне очевидно, что  злой
дух, после того как был разоблачен, вылетел в дымовую трубу. Многие  ви-
дели, как он перед этим сбросил ангельское обличье и превратился в  чер-
ную летучую мышь. Добрый дух растворился в дивном благоухании, потому  и
суп имел такой аромат, как никогда.
   Когда представление окончилось, у входа в кухню очутился паж Гийом  -
он, по-видимому, немало дивился происходившему и теперь еще качал  голо-
вой. Кто-то коснулся его плеча - Себастьян Цамет, человек с весьма  сми-
ренным лицом, он повел господина де Сабле за руку к столу высоких  особ,
причем сам Цамет шел на цыпочках.
   Дамы сидели в прежнем положении,  фижмы  и  пышные  рукава  заполняли
пространство между ними. Они не спросили, почему им пришлось ждать. Тор-
жественно приближалось шествие поваров, впереди кухонных  дел  мастер  с
высоко поднятой миской. Сам хозяин наполнил золотые тарелки, повара ста-
ли на колени. И оставались на коленях до тех пор, пока герцогиня де  Бо-
фор не отведала супа и не сказала, что он очень вкусен. Тогда Цамет  по-
дал им знак удалиться.
   Мадемуазель де Гиз осведомилась, что же, собственно, произошло.
   - Мадам, - сказал Цамет, - откуда-то появилась  черная  курица.  Если
верить людям, то были и другие знамения.
   Мадемуазель де Гиз отложила ложку. Габриель продолжала есть, погляды-
вая на пажа Гийома, для него одного ела она лакомый суп, и глаза ее раз-
решали ему служить ей по-своему.
   - Мадам, - ответил он, - говорят многое.
   - Я знаю, - сказала она, улыбнулась и взглянула на  него,  -  ему  же
суждено было помнить до старости, как она взглянула на  него  и  улыбну-
лась. - И будут еще многое говорить. - Это были ее последние слова,  об-
ращенные к нему. При этом ее окружало сияние, излучаемое каким-то незри-
мым источником света, казалось, будто она растворяется в нем. Позднее он
понял, что она подразумевала свою смерть и обстоятельства своей смерти и
благодарила его, как благодарит живого та, что уже уходит из жизни.


   КОНЕЦ ПЕСНИ

   На следующее утро, когда оказалось, что она еще жива, ее посетил гос-
подин де Сюлли. Он из-за нее остался в городе, убедился теперь, что  она
не умерла, но не нашел слов для приветствия. Зато Габриель обратилась  к
министру со словами лести и заверениями, что она его любит и преклоняет-
ся перед ним самим и перед его великими заслугами. Он выслушал ее, а за-
тем прислал мадам де Сюлли, чтобы и та попрощалась с ней перед их отъез-
дом в свои поместья.
   Жена важного министра, который  останется  таковым,  весьма  неохотно
отправилась на поклон к любовнице короля, после которой у него будет не-
мало других: таков был ее взгляд на это  дело.  Вытянувшись  всем  своим
длинным, плоским туловищем, сидела она подле больной,  и  та  испугалась
холодных глаз, которые бесстыдно подсчитывали, какая  ей  сегодня  цена.
Мадам де Рони решила, что хватит ее ненадолго, а потому всякие  уверения
сочла излишними. Габриель сама попыталась расположить  к  себе  черствую
особу.
   - Вы должны стать моим лучшим другом, - сказала она.
   Должно быть, она совсем потеряла голову, потому что прибавила:
   - Я всегда буду рада вашему присутствию при моем пробуждении и отходе
ко сну.
   На это дама поднялась с места, отчего едва ли стала  выше  и  прямее.
Вместо поклона слегка опустила подбородок и угловатым движением  схвати-
лась за ручку двери. Почтенная дама из мелкого дворянства,  без  единого
пятнышка на репутации всей родни, чему очень способствует протестантская
религия, была настолько возмущена, что даже на обратном  пути  в  карете
сидела точно палка, сжав тонкие губы.
   Только дома она дала себе волю и устроила своему супругу сцену за то,
что он послал ее к потаскушке. Развратная  семья,  всенародный  скандал,
закатившаяся звезда: пристало ли честной женщине тут  лебезить  и  угож-
дать.
   - Я должна присутствовать при том, как она ложится и расставляет  но-
ги! Это я-то! - кричала мадам де Рони, не помня себя от гордости  и  не-
сокрушимой добродетели. Рони, слегка испугавшись, решил внести  успокое-
ние: кто знает, на ком вдове вздумается сорвать свою  злобу.  Он  обещал
ей, что она увидит интересное представление,  хорошо  разыгранное,  если
только не оборвется веревка. В своих мыслях он не ставил  это  в  прямую
связь с веревкою. Зато у супруги оброненное им слово  отняло  дар  речи,
могучий рыцарь воспользовался ее  изумлением,  чтобы  поспешно  уйти  от
опасности.
   Если даже Габриель и была уже отравлена, она тем не  менее  ревностно
выполняла свой долг благочестия. Ночь она провела беспокойно, ее  мучили
обычные кошмары, утром к этому добавилось посещение злобной  женщины,  и
все же она не замедлила отправиться к исповеди. Церковь, называемая  ма-
лой Сент-Антуанской, была близко, мадемуазель де Гиз сопровождала  прек-
расную грешницу. Она уверяла ее, на основании  собственного  опыта,  что
женщины затем и созданы, чтобы грешить через любовь,  и  в  прощении  им
сомневаться не приходится. Девица решила сделаться первым лицом при  бу-
дущей королеве,  признания  ее  имели  целью  побудить  Габриель  выдать
что-нибудь из своих собственных приключений. То, что знаешь, всегда  мо-
жет пригодиться.
   Габриель молчала - не по расчету, она была только  слаба  и  грустна.
Фривольная беседа мадемуазель де Гиз даже нравилась ей, это был  остаток
того мира, который окружал ее, последнее легкомыслие, которое обращалось
к ней и улыбалось ей. В исповедальне она не покаялась ни в одном из сво-
их поступков и меньше всего в своей искренней любви к бесценному повели-
телю. Зато она созналась, что была нерадивой христианкой,  о  чем  очень
сожалеет, но теперь ей уже поздно исправляться. Она так и сказала, полу-
чила отпущение и вернулась в дом к сапожнику.
   Она покинула его еще раз под вечер в эту же самую среду, чтобы в  той
же церкви прослушать концерт. Первые дни апреля 1599 года стояли  необы-
чайно теплые, у дороги цвел виноград. При виде носилок будущей  королевы
люди сбегались со всех сторон. Носилки охраняла королевская  стража  под
начальством господина де  Монбазона,  за  ними  следовала  карета  лота-
рингских принцесс. В этот прекрасный весенний день еще раз открыто появ-
ляется французская королева, уроженка  Франции,  второй  такой  королевы
после нее не будет. Народ знает больше, понимает много лучше, чем посвя-
щенные. Когда мимо движутся носилки, болтовня умолкает и головы  склоня-
ются. Ожидаемая свадьба обсуждалась часто и повсюду. Но это зрелище сра-
зу прерывает мысли о свадьбе. Роскошные одежды для венчания и  коронации
подробно описаны и всем знакомы. Однако  здесь  приходится  вспомнить  о
другом, последнем одеянии, какое каждый наденет когда-нибудь. У герцоги-
ни де Бофор строгий вид, такой строгости не бывает у живых.  Она  устала
той усталостью, от которой нельзя  отдохнуть.  Сердце  сжимается,  когда
заглянешь в носилки. Большое, всеобщее несчастье пока что  только  пред-
чувствуется; едва оно случится, как его значение уже будет забыто.  Сей-
час же оно открыто шествует под многочисленными взглядами.
   Габриель в последнем своем обличье была прекрасна, уже не  в  мирском
смысле, ибо одета она была строго и  скромно,  прекрасна  той  красотой,
объяснить которую нельзя. Она знала это и желала,  чтобы  ее  повелитель
мог увидеть ее, когда она шла по церкви. "Люди сами расступались  передо
мной, мой бесценный повелитель, обычно же нашей страже приходилось разд-
вигать толпу. Руки непроизвольно складывались на груди. И вы и я, мы оба
любимы народом". Это говорила она мысленно, потому что в  голове  у  нее
странным образом перемежались знание и утешительные иллюзии.  Над  уста-
лостью и отречением еще и теперь не раз одерживала верх привычная  жажда
жизни, под конец она заговорила особенно властно.
   В стороне для герцогини был устроен отдельный помост, дабы ее не тес-
нила толпа. Церковь была полна из-за хорошей музыки и оттого,  что  там,
на возвышении, можно увидеть знаменитую Габриель. Пока в священных  зву-
ках еще царит мрак и наш господь медлит во гробе,  прежде  чем  воскрес-
нуть, - мадемуазель де Гиз  воспользовалась  этим  промежутком  времени,
чтобы снискать себе благодарность приятными вестями. То были  письма  из
Рима, где сообщалось, что брак короля будет  вскоре  расторгнут.  Однако
папой Климентом это понимается иначе, чем говорится; он расторгнет  брак
короля, но не для того, чтобы тот женился на своей наложнице: иначе хула
за соблазн падет на папу. А посему он надеется, что божий промысел выве-
дет его из затруднения, он ежедневно об этом молится,  и  действительно,
событие станет ему известно в тот же день и час, когда  оно  совершится:
обстоятельство сверхъестественного порядка.
   При тусклом свете лампад и под скорбные песнопения у  гроба  господня
Габриель с трудом разбирала радостную весть и верила ей,  хотя  холодный
страх обволакивал ее. Между тем девица, которая лебезила перед ней,  на-
последок преподнесла самое лучшее: две весточки  от  короля,  их  девица
отобрала одну за другой от двух гонцов. Габриель  читала  о  его  тоске,
нежности и о том, что рука ее возлюбленного простерта над  ней,  где  бы
она ни была. Тут ей стало тепло и отрадно в последний раз  в  жизни.  Ее
спутница увидела, что она улыбается, как дитя, мадемуазель  де  Гиз  это
пришлось по вкусу, обещая в будущем легкий успех. Когда  отзвучала  тор-
жественная блаженная мелодия воскресения, дамы отправились домой в очень
хорошем расположении духа. Только они слишком разогрелись в  переполнен-
ной церкви: у Габриели слегка кружилась голова. В саду у Цамета она упа-
ла и потеряла сознание.
   Едва ее успели поднять и отнести на постель, как у нее начались судо-
роги. Все лицо дергалось, и каждый мускул дергался в отдельности, веки и
глазные яблоки двигались особенно быстро. Глаза закатывались влево,  за-
метна была неподвижность зрачков. Как страшно исказился привыкший к  по-
целуям рот! Челюсти сжаты, точно тисками.
   Спустя полминуты все дергающиеся мускулы конечностей, туловища, шеи и
лица сразу застыли в неподвижности. Голова была теперь  запрокинута  на-
зад, лицо повернуто влево, спина выгнулась дугой. И тут же у этой женщи-
ны, которая только сейчас еще была выше всех, остановилось дыхание,  от-
чего лицо ее вздулось, посинело и являло собой ужасающее  зрелище.  Язык
высунулся изо рта, зубы закусили его, и кровавая слюна забрызгала  щеки,
волосы, подушку - словом, все признаки налицо, поспеши же покинуть  осо-
бу, которая только сейчас еще была выше всех, дабы злой дух не  вселился
в тебя самого. Или по меньшей мере во избежание заразы.
   Габриель пришла в себя, огляделась и увидела только господина де  Ва-
ренна, который растерянно, с ужасом смотрел на нее. Он  отвечал  за  нее
перед королем, его совесть била тревогу, потому что он привез ее  в  это
роковое место.
   - Увезите меня прочь из этого дома! - гневно воскликнула герцогиня де
Бофор; он испугался для себя самого худшего. А потому не решился вызвать
врача или священника. Он попросту послушался ее приказаний. Она  пожела-
ла, чтобы ее отнесли в дом ее тетки мадам де Сурди, и отправилась туда в
своих носилках, куда усадил ее Варенн и подле которых шел  один  Варенн.
Она, верно, думала, что там ее ждут прислужницы и с ними  знатные  дамы,
которые тоже служили ей, а главное, мадемуазель де Гиз. Нигде  ни  души,
ей больше не служил никто, кроме Варенна, бывшего повара и вестника люб-
ви, теперь же он заменил ей камеристку и уложил ее в постель. Слуги тет-
ки были отпущены на все то время, какое сама мадам де Сурди  проведет  в
своем сельском приходе. Варенн отправил к ней гонца,  чтобы  она  спешно
приехала.
   Между тем у Габриели беспокойство сменилось изнеможением. Она плакала
и в пустом доме призывала своего повелителя. Чтобы быть к нему  поближе,
она настойчиво стремилась в Луврский дворец:
   - Я могу идти! Ведь это очень близко. - Господин де Варенн без кафта-
на, в фартуке уверял ее, что там ей покажется еще пустынней.
   - Что вам, собственно, нужно в Лувре? - спрашивал он, теряя терпение.
Она не говорила, хотя сама знала, что ей нужно. Благодетельная усталость
облегчала ей мысль о смерти, но только бы умереть у ее повелителя, в той
комнате, которую она делила с ним, где самый воздух был оживлен их  сме-
шанным дыханием.
   Наконец она задремала, ночь прошла спокойно, утром  она  сама  нашла,
что вид у нее обычный. Варенн был изумлен, с его помощью она без всякого
труда прошла через дорогу в церковь Сен-Жермен-л'Оксерруа и там  приняла
причастие. Это было в четверг на страстной неделе. Еще два  дня,  надея-
лась она, и снова она будет вместе со своим повелителем. На этот раз она
проявила истинное благочестие, ибо сердце ее было полно признательности.
После обеда ей стало худо, она вынуждена была прилечь. Перед наступлени-
ем новых мук она нашла в себе силы послать к  королю  одного  дворянина,
которого выбрала сама, ибо считала его надежным. Она  просила  у  своего
возлюбленного повелителя разрешения немедленно вернуться к нему  и  была
уверена, что после этого он явится сам. Конечно же, он не оставит  ее  в
беде, когда прочтет то, что она пишет, а об остальном догадается.
   Она уже пре