сех принимает.
   Но тут возмутились первенцы, которые  хотели  оставаться  первенцами,
особенно же его старые друзья. - Сир! Так не может  продолжаться!  Среди
ваших новых солдат есть участники Варфоломеевской ночи. Или вы не  види-
те, сир, что у них прямо на лице написана измена? Не хватает только  са-
мого Иуды! - Да вот и он. Смотри-ка, Фервак!
   Имение, которое достанется сыну, теперь свободно от долгов, и земли к
нему прикуплено изрядно; поэтому Фервак  сказал  себе:  "Пора  выполнить
клятву верности, данную Наварре. С королем Франции мы квиты, а  вот  На-
варра мне должен много денег, и его считают восходящим светилом". Сказа-
но - сделано, и Фервак, этот вояка-великан, грохнулся перед Генрихом  на
свои негнущиеся колени, так что пол затрещал.
   Генрих не отказался от удовольствия подмигнуть своим. - Этот  человек
- золото, за него можно дать хорошую цену, - сказал  король  Наваррский.
Но такие речи честный солдат пропустил мимо ушей и предоставил улаживать
дело своему более молодому собеседнику. Тогда Генрих решился, и на седой
бородке клином даже запечатлел поцелуй.
   После Алансона отряд двигался медленнее. Он непрерывно разрастался  и
в пути и на стоянках, где отдыхали по нескольку дней. Стоянок было четы-
ре; в пятом городе король Наваррский и его двор  расположились  надолго,
ибо знали, что и сейчас и впредь они будут в безопасности.  Сомюр  нахо-
дился в провинции Анжу. Еще один дневной переход -  и  они  достигли  бы
Сентонжа, с крепостью Ла-Рошелью, которая все это время  стояла  неприс-
тупной твердыней между сушей и океаном. Генрих еще не решался идти туда,
ибо опасался, что тамошние храбрые и неуступчивые протестанты резко  его
осудят... Сам он, после всех своих необъяснимых колебаний, наконец  при-
был, но добрая половина его спутников были католики! Больше того, он сам
был католиком и, оставался им все три месяца, что провел в Сомюре,  хотя
пасторы и ждали, что он придет слушать их проповеди. Но он не ходил ни к
ним, ни к обедне. А его примеру, следовали и дворяне, так что  на  пасху
приняли святое причастие всего лишь двое из них. Двор в Сомюре  оказался
"двором без религии" - явление необычайное и даже пугающее.
   "Что за беда? - думает Генрих. - Ведь они идут. Они прибывают ко  мне
все большими толпами, город ими переполнен, они уже  становятся  лагерем
за ворота - ми. И им все равно - гугенот я или католик. Важно то, что  я
принц крови и должен восстановить в их королевстве единство и мир. А  во
что они верят - мне до этого дела нет; главное - они  должны  признавать
меня. Все это не так просто, согласен. Я прихожу последним,  после  того
как монсиньер и мой кузен Конде, каждый за свой страх и риск, будоражили
народ и сеяли смуту. Тем хуже, я не могу быть слишком разборчивым,  и  я
не отвергну ни одного человека, даже если он только что сорвался с висе-
лицы". Так говорил себе Генрих, собирая вокруг себя приверженцев,  чтобы
только не оказаться в одиночестве и не стоять в стороне, когда французс-
кий двор начнет переговоры с мятежниками. "Я-то не мятежник, нет! Другие
могут быть чем им угодно, я не мятежник!" - твердил он  каждому,  с  из-
вестной точки зрения, оно так и было. Он скорее считал себя оплотом  ко-
ролевства, у которого другого оплота, пожалуй, и нет.
   Монсиньер, брат короля, выбирал себе  некоторые  провинции  в  личное
владение. А Конде намеревался даже  подарить  свои  какому-то  немецкому
князю-единоверцу. Генрих заявил кузену через посланца: он-де принц крови
и поэтому озабочен единственно лишь величием французской короны,  ничего
для себя он не желает, поэтому  не  может  одобрить  и  требований  мон-
синьера. Нет, он предпочел бы, - чем отдавать  три  епископства  Иоганну
Казимиру Баварскому и дробить королевство, - он предпочел  бы...  Что  ж
все-таки? Господину Сегюру было приказано  прямо  заявить,  что  именно;
иначе у него бы, пожалуй, язык прилип к гортани. Тут Конде  овладел  его
обычный приступ ярости - такой же, как в Варфоломеевскую ночь, когда  он
поклялся, что скорее умрет, чем переменит веру, а сделался католиком  на
семнадцать дней раньше, чем Генрих. - Мой государь, - заявил посланец, -
скорее готов отказаться от преследования и наказания виновников Варфоло-
меевской ночи, чем допустить раздел королевства. - Конде взревел  -  так
неожиданны были эти слова.
   Наверное, и в Ла-Рошели протестанты вскипят и обозлятся, и для Генри-
ха лучше быть от них подальше, хотя бы на расстоянии  одного  дня  пути.
Первый ответ на столь смелое заявление был, конечно, следующий:  "Забыв-
чивый"! "Неблагодарный"! Ради кого же они тогда пали, эти жертвы  Варфо-
ломеевской ночи? Вы, сир, отправились на свою свадьбу, а наших повели на
убой! И теперь наши убиенные останутся неотомщенными, чтобы вашему вели-
честву легче было торговаться из-за земель с убийцами?! Обратитесь к ис-
тинной вере, а то как бы и мы не позабыли, кем была ваша мать!  Вот  что
говорит голос храбрых и непреклонных протестантов -  говорит  достаточно
громко и доходит до Генриха с его наскоро сколоченным "двором без  рели-
гии". Он должен был сделаться вождем протестантов;  но  им  стал  теперь
вместо него другой, кузен Конде, который раньше оказался на месте. Конде
усерден и суетлив, он ничего не видит, кроме борьбы партий. И вы довери-
лись этому тупице, добрые люди, ревнители истинной веры! Ведь Конде  все
еще живет во времена господина
   адмирала. Не понимает, что разделить королевство изза религий  -  все
равно, что растерзать его ради собственной выгоды, как хотелось бы Пере-
вертышу. Кузен Конде и Двуносый сходны в одном: ничего у них не  выйдет,
и суются они не в свое дело. Лучше  бы  оставались  там,  где  были.  Но
больше всего спешит тот, кому ничего судьбой не предназначено.
   Так Генрих, наедине с собой, называл вещи своими именами, но при этом
неутомимо продолжал привлекать и собирать все новых  сторонников,  пугая
их численностью французский двор, до тех пор, пока  оттуда  не  начались
переговоры. И если с кузеном, с его прежним  другом,  столковаться  было
невозможно, то с крепостью Ла-Рошелью Генрих все же  поддерживал  связь.
Пусть там узнают, кто он: их друг, как и прежде, но, кроме  того,  принц
крови. Они настаивали на том, что он должен  ходить  слушать  проповеди,
иначе нечего и рассчитывать на ревнителей истинной веры. Конде и так по-
жаловался им на Генриха, назвав его заблудшей овцой. Выброшенный из про-
тестантской среды, Генрих уже не представлял бы для кузена никакой опас-
ности; а тот еще ехидствует, и все потому, что глуп.
   Но и с Парижем дело обстояло не лучше; французский двор  помирился  с
монсиньером, в результате чего монсиньера прямо раздуло от сыпавшихся на
него провинций, поборов, пенсий. Королю же Наваррскому ничего не пожало-
вали, его только назначили губернатором Гиенни, чтобы он  правил  ею  от
имени его величества, то есть лишь подтвердили его прежний титул.  Пусть
будет этим доволен, иначе бы совсем без ничего остался:  ни  партии,  ни
земли, а главное - ни гроша денег. Так он шел на раздел  королевства,  -
но только временно, - уверял себя Генрих. И все равно - без пользы, если
приходится улетать, словно корольку, на юг и  оставаться  в  стороне  от
важных государственных дел. Притом - невесть на сколько времени. Кому бы
сейчас пришло в голову, что на целых  десять  лет!  Для  юноши  двадцати
трех, это ведь целая вечность.
   "Итак, вооружимся терпением, ему мы успели научиться  в  замке  Лувр.
Отсрочки, уступки, отречение - все это во вне, а в  душе  живет  упорная
мысль: эту школу мы уже прошли, тут нас никто не может превзойти. Госпо-
да из Ла-Рошели, вашей партии непременно нужен вождь, и вы  утверждаете,
что он должен посещать проповеди? Иду, иду! Кто решился на раздел своего
королевства, сможет с таким же успехом и религии отделить одну  от  дру-
гой: я делаю все это только по необходимости, - под вашим упорным давле-
нием. Посмотрите на моих дворян-католиков, они гораздо умереннее.  Прав-
да, они уже не могут уехать отсюда, у них слишком испорчены отношения  с
французским двором. Их я оставлю у себя, даже если  перестану  ходить  к
обедне. Но слушать проповеди я пойду, чтобы завербовать вас, ибо вы  бо-
лее настойчивы. Впоследствии это вам  боком  выйдет,  твердолобых  я  не
терплю, хотя именно среди них и найдешь самых добродетельных, а кого  же
мне любить, как не их. Все же бывает и так, что иной с лица - сама  доб-
родетель, а на деле - просто зол и глуп, поэтому-то между  мною  и  моим
кузеном Конде теперь начнется великая вражда. Пусть расставляет на  шах-
матной доске свои фигуры, а я одним ходом сделаю ему мат, я иду  слушать
проповеди!
   Если б вы знали, добрые люди, - говорил себе  Генрих,  долго  и  тща-
тельно обдумывая свой возврат к протестантству, - что в сущности  вопрос
сводится к некоему обстоятельству, а потом к доброй воле и удаче!"
   Об этом обстоятельстве, - что он принц крови,  -  Генрих  никогда  не
упоминал, ибо даже гордость может прятаться за хитростью.
   Он вызвал в Ниор свою сестру Екатерину. Этот город стоит  на  границе
двух провинций - Пуату и Сентонжа - и уже совсем близко от святой  Мекки
гугенотов; но в нее он войдет лишь после того, как будет принят  обратно
в лоно протестантской церкви, чтобы не стыдиться своего возвращения.  13
июня в Ниоре Генрих торжественно отрекся от католичества. Как живое сви-
детельство его обращения, рядом с ним стояла принцесса Бурбон, его сест-
ра, верная протестантка, не изменившая своей вере в самые трудные време-
на. А 28 того же месяца он вступил в Ла-Рошель. Теперь ему уже  не  надо
было опускать голову, и колокола звонили, встречая его, как они  звонили
когда-то при въезде его дорогой матушки, королевы Жанны, чьей  твердыней
и прибежищем всегда была эта крепость. Он сам осаждал город с католичес-
ким войском, иные это еще помнили, но они молчали, и когда  он  проезжал
миме них, молча подталкивали друг друга, сжимая кулаки.
   Генрих все замечал. Но он приказал себе: терпение.
   И никто пока не думает о десяти годах. Ведь это целая вечность.
   В его свите были и дворяне-католики. Он нарочно показывал их  в  про-
тестантской крепости: у меня-де, в моей стране, есть не только  вы.  Эти
люди не привержены ни к какой религии. Они  преданы  лишь  мне  и  коро-
левству, что когда-нибудь будет одно.
   Он никому об этом не говорил, вернее, имел по данному  поводу  только
одну-единственную беседу с неким дворянином из Перигора, тем самым,  ко-
торый однажды сопровождал его на побережье океана и даже был  его  собу-
тыльником, когда они пили вино там, в разрушенном ядрами доме.  Так  как
господин Мишель де Монтень вошел с толпой других  придворных,  Генрих  в
присутствии посторонних сделал вид, что никакой  особой  близости  между
ними нет: не заговаривал с ним и, глядя  мимо,  лишь  улыбался  какой-то
странной улыбкой; но и господин Мишель улыбнулся многозначительно.  Ген-
рих как можно скорее отпустил всех; по его знаку задержался только один.
   Оставшись в прохладной зале вдвоем с. Монтенем,
   Генрих взял его за руку, подвел к столу и сам поставил на стол кувшин
и два стакана. Бедный дворянин храбро с ним чокнулся, хотя ничего  хоро-
шего от вина не ждал. За то время, что они не виделись, у него появились
камни в почках. Когда-то предчувствие старости удручало его, словно  она
уже наступила. Теперь он узнал, каково быть старым  в  действительности.
Он начал ездить на воды и будет ездить до самой  смерти.  Поэтому  самым
интересным предметом разговора для него были всевозможные  целебные  ис-
точники разных стран, а также способы лечения у разных  народов:  напри-
мер, итальянцы охотнее пьют целебную воду, а немцы окунаются в  нее.  Он
сделал два очень важных открытия, - в древности они были известны, потом
позабыты... Вопервых, что человек, который не купается, обрастает коркой
грязи, он живет с закупоренными порами. Вовторых, что определенная кате-
гория людей пользуется пренебрежением человека к своей природе ради соб-
ственной выгоды. Этот философ с камнями в почках мог бы  часами  рассуж-
дать о врачах, и не просто так, а со ссылками на императора Адриана, фи-
лософа Диогена и многих других. Но он отказался от такого  рода  беседы,
ему даже удалось в течение всего разговора  совсем  выкинуть  из  головы
свои самые неотложные заботы.
   Генрих осведомился, с какой целью Монтень прибыл  сюда,  и  дворянину
даже в голову не пришло заговорить о поездке на воды. Ему, сказал  он  в
ответ, хотелось поглядеть такую новинку, как "двор без религии".  Генрих
заметил, что скорее речь может идти о дворе с двумя  религиями,  на  что
господин Мишель де Монтень ему возразил со спокойной улыбкой:  а  это  -
одно и то же. Из двух религий истинной может быть только одна, и  только
ее мы должны исповедовать. Если рядом с ней допускают ложную, значит, он
не делает между ними различия и мог бы, собственно, обойтись без обеих.
   - Что я знаю? - вставил Генрих. Эти слова запомнились ему еще со вре-
мени их первого разговора и сейчас вновь показались уместными. Его собе-
седник не
   возражал; он покачал головой и лишь заметил, что  такие  слова  нужно
говорить перед богом. В знании господнем мы не участвуем. Но  тем  более
предназначены к тому, чтобы разбираться в знании земном, и мы  постигаем
его по большей части с помощью воздержания и сомнения. - Я люблю умерен-
ные, средние натуры. Отсутствие меры даже в добре было бы мне почти отв-
ратительно, язык оно мне, во всяком случае, сковывает, и у меня нет  для
него названия. - Он намеревался еще сослаться на Платона, но Генрих  го-
рячо заверил его, что и так с ним согласен. Он предложил  осушить  кубки
за их добрососедские отношения дома, на юге. И дворянин охотно выпил, не
думая о своих камнях. Благодаря вину он стал словоохотливее, разрумянил-
ся и предался самой непосредственной откровенности. Он назвал  сидевшему
против него Генриху все, что руководило  молодым  человеком,  перечислил
его врагов, неудачи, описал его отчаянную борьбу между двумя вероиспове-
даниями, страх ничего не свершить, остаться в одиночестве и  даже  отор-
ваться от своей родины. Лишь избраннику посылаются подобные испытания, и
только ради всего этого и приехал сюда, как выяснилось, Монтень. Ему хо-
телось посмотреть, окажется ли в силах ум, склонный к  сомнению,  проти-
востоять крайностям неразумия, которые ему угрожают отовсюду. Ведь чело-
веческая природа, как это подтверждают история и древние авторы, непрес-
танно растрачивает себя на  такие  крайности.  Люди  -  слепцы,  которые
только безумствуют и ничего не познают; таков,  как  правило,  весь  род
людской. Тот смертный, которому в виде исключения  господь  бог  даровал
душевное здоровье, вынужден хитростью скрывать его от этих буйных  поме-
шанных, иначе он далеко не уйдет.  Большая  часть  истории  человечества
представляет собой лишь ряд подобных вспышек душевных  заболеваний.  Так
будет и впредь. И это еще хорошо; душевные болезни, которые  по  крайней
мере изживаются во вне, наименее опасны: omnia vitia in  aperto  leviora
sunt [23].
   Тут Монтень провозгласил тост. Философ побывал в Париже и видел  зна-
менитую Лигу. За эту мощную вспышку тяжелой душевной болезни он и  пред-
ложил Генриху выпить кубок. Затем заговорил так сурово и  стойко,  точно
сам был одним из борцов против. Лиги и  врагом  испанского  золота,  сам
терпеливо вербовал сторонников, сам должен  был  наследовать  это  коро-
левство; он сказал:
   - Лигу еще ждет ее расцвет и упадок, только после этого наступит  ваш
час, сир. Не будем спрашивать, долго ли вы продержитесь и не начнется ли
после вас обычное безумие. Пусть это нас не заботит.  Я,  без  сомнения,
еще увижу моего государя венчанным на царство. - Но тут ему напомнили  о
себе привычные телесные недуги. Кроме того, он заметил по своему  слуша-
телю, что сказал достаточно, и встал.
   Однако Генрих был глубоко потрясен тем, какие отзвуки  родило  в  нем
это пророчество: слова дворянина ударялись об его сознание,  точно  язык
колокола о звенящую медь. И он воскликнул: - Вы сами сказали это,  друг!
Я принц крови! - Большими шагами забегал он по зале, восклицая: - Да,  я
- принц крови, поэтому я всех опережу! Отсюда и мое право и мое  призва-
ние!
   Монтень наблюдал за ним. Ведь он осмелился высказать скорее общие со-
ображения о здоровой и больной душе отдельного человека и  целой  эпохи.
Все же он кивнул и заявил: - Я это и имел в виду. - Ибо ему вдруг  пока-
залось, а теперь становилось все яснее, что говорили они об одном и  том
же: различные ноты рождают гармонию.
   Он поклонился, желая уйти, и добавил в заключение:
   - Имя обязывает, и оно  объясняет  то,  чего  иначе  никак  объяснить
нельзя. Один флорентийский художник, чьи великие творения я  прославлял,
вздумал мне объяснять, как и почему он создал их, и сказал: он ничего-де
не смог бы сделать, не будь он потомком графов Каносских. Его имя -  Ми-
келанджело.
   Генрих подбежал к уходившему философу, еще раз обнял его и шепнул  на
ухо: - У меня нет творений. Но я могу создать их.

   Moralite

   Le grand danger du penseur est d'en savoir  trop,  et  du  prisonnier
d'hesiter trop longtemps. Voila ce captif de luxe, qui a des loisirs  et
des femmes,  reteni"  par  ses  plaisirs  en  meme  temps  que  par  les
amusements desabuses de son esprit. Cependant  il  voit  des  fanatiques
cupides entamer la moelle meme d'un  royaume  que  plus  tard  il  devra
redresser. Heureusement qu'il lui reste des amis pour l'admonester,  une
soeur pour le gifler a temps, et que meme un spectre le relance afin  de
lui rappeler son devoir. Au fond, il n'en faut pas  tant,  et  son  jour
venu de lui meme il prendra son essor. C'est sa belle sante  morale  qui
lui donne l'avantage sur tons les immoderes  de  son  epoque.  Comme  un
certain gentilhomme de ses amis, I'immoderation  dans  la  poursuite  du
bien meme, si elle ne I'offense, elle I'etonne et le met en peine de  la
baptiser. Par contre, il possede le mot propre par quoi  il  signale  et
ses qualites et ses droits. En appuyant sur son titre de prince du  sang
c'est en realite sur les prerogatives de sa  personnalite  morale  qu'il
insiste.

   Поучение

   Наибольшая опасность для мыслителя - это слишком много знать,  а  для
узника - слишком долго медлить. Пред вами царственный пленник -  у  него
есть и досуг" и женщины, его удерживают и удовольствия и горькие развле-
чения ума. Но все же он видит, как алчные фанатики высасывают  жизненные
соки королевства, которое ему некогда придется воссоздать.  Хорошо  еще,
что у него есть друзья, чтобы его корить, есть  "сестра,  чтобы  вовремя
отхлестать по щекам, и даже является призрак, чтобы напомнить о долге. В
сущности, всего этого, пожалуй, слишком много: когда настанет его день и
час, он сам взлетит на высоту, ибо его нравственное  здоровье  дает  ему
преимущество перед всеми, не  знающими  меры  современниками.  Неумерен-
ность, даже в добре, если и не оскорбляет его, то, так же как у  некоего
дворянина, его друга, родит недоумение, и он не знает, как это  назвать.
Сам же, напротив, он владеет нужным словом, чтобы определить свои  права
и полномочия. Подчеркивая свои права как принц крови, он на  самом  деле
лишь утверждает превосходство своей личности.


   VII. ТЯГОТЫ ЖИЗНИ


   "МОЯ МАЛЕНЬКАЯ ПОБЕДА"

   Город Нерак лежит в сельской местности, над ним летают птицы,  к  его
воротам, топоча копытцами, тянутся стада овец, а вокруг лежат  ровные  и
необычайно плодородные поля; все это так уже тысячу лет. Люди обделывают
дерево и кожу, режут камень и скотину, стоят на берегу зеленого Баиза  и
удят рыбу. Но как только на дороге появляются, вздымая пыль, вооруженные
всадники, жители спешат попрятать свое добро и выходят к ним  с  пустыми
руками, в надежде, что их пощадят. Ведь положиться нельзя ни  на  стены,
ни на рвы, ни на господ - будь они катол