крыльцо,  Генрих  исчезает  в  доме,  и
сколько враг потом ни ищет, его и след простыл.


   ШАТО ДЕ ЛА-ГРАНЖ

   Подземелье уходило все дальше, тянулось под городом, потом под пашня-
ми. Этот подземный ход, в который Генрих спустился ощупью, сохранился  с
давних времен, и из всех живых был известен только ему. Он отыскал огни-
во и фонарь; при его слабом свете все же удавалось обходить ямы и  зава-
лы. На этот раз путь показался ему короче обычного, ибо он думал о  том,
как разочарован будет враг. Все же дышать здесь, внизу, было трудно; за-
то в конце этого подземелья он встретит нежные женские руки. А  подумать
только, в чьи руки он чуть было не попал сейчас! Он задул  бледный  ого-
нек, приподнял творило, закрывавшее вход. - Осторожнее! - крикнул  женс-
кий голос. - Осторожнее, тут мои голуби! - Ибо  остановившая  его  особа
женского пола только что свернула голову нескольким голубям  и  положила
их как раз в том месте, где вылез из-под земли этот человек,  вспотевший
и с головы до ног перепачканный. Дневной свет ослепил его, и он  не  уз-
нал, кто перед ним: а это была Флеретта, которую он любил, когда ему бы-
ло восемнадцать, а ей семнадцать лет.
   Она не испугалась, увидев, что он вылезает из-под земли, но и не  уз-
нала его: во-первых, вид у него был далеко не королевский,  кроме  того,
все пережитое изменило его черты, да и бороду он отпустил. Горячие  лас-
кающие глаза, наверное, выдали бы Генриха, но он опустил веки  и  прищу-
рился, вот Флеретта и не узнала его. Да ведь и она изменилась: располне-
ла лицом и станом. Возмущенная тем, что раскидали ее голубей, она  упер-
лась руками в бока и начала браниться. Он рассмеялся, весело ему ответил
и направился к колодцу, чтобы смыть с себя землю. Другой колодец некогда
принял два их отражения, слившихся в одно, в него опустили они свой про-
щальный взгляд и уронили свою последнюю слезу. "Когда мы  станем  совсем
стариками, тогда колодец вое еще будет помнить нас, и даже  после  нашей
смерти". И это правда: через много лет люди  все  еще  будут  показывать
друг другу водоем и говорить: - Вот тут она и утопилась, эта самая  Фле-
ретта. Она так его любила! - Уже сейчас многие уверены, что она  умерла,
ведь столь прекрасная любовь должна жить дальше сама по себе, помимо лю-
дей, которые так меняются.
   Превращение. Он умылся и, не оборачиваясь, стряхнул землю с  плеч.  А
она наблюдает, как незнакомец сбрасывает неказистую  оболочку  и  из-под
нее выступает дворянин. Сейчас он поднимется по лестнице маленького зам-
ка и войдет к даме, в приют любви, на стенах которого нарисованы  стран-
ные создания - женщины с рыбьими хвостами, а из уголков выглядывают  го-
ловы ангелов - вот этот прелестен, а вон тот - строг. С потолка комнатки
светит солнце, ибо Христос есть солнце справедливости, как там и написа-
но, Флеретта сама читала. Она подбирает своих голубей.  Как  раз  в  это
мгновение Генрих повертывается к ней, но она на него не смотрит. А  воз-
дух вокруг них звенит забытыми словами. Небо такое ясное, свет серебрист
и летний вечер так тих. Вот они снова одни, здесь, во дворе, среди  хле-
вов и амбаров. Он мог бы привлечь к себе эту незнакомую девушку, которая
стоит, нагнувшись, и увести за овин. И эта мысль  ему  приходит,  но  из
окон, может быть, смотрят. И он спешит наверх. А девушка  несет  голубей
на кухню. И вот уже никого нет, а воздух все еще звенит забытыми  слова-
ми. Ты счастлив со мной? Счастлив! Как еще никогда! Тогда вспоминай  ме-
ня, куда бы ты ни уехал, и о комнате, в которой благоухало садом,  когда
мы любили друг друга. Тебе восемнадцать, любимый... Когда мы станем сов-
сем стариками...
   Голоса батраков приближаются. И воздух, уже не звенит.


   В САДУ

   Как ни странно, но нападение на замок губернатора кончилось плохо для
наместника. В Нераке стало известно, что король  Франции  ему  этого  не
простил. А может быть, именно то, что нападение не удалось, стоило  бед-
няжке Вийяру его места? Дворянство заявило, что возмущено его дерзостью,
и не только местное, но и в соседней провинции Лангедок, губернатор  ко-
торой, Дамвиль, заключил с Генрихом союз. Дамвиль был "умеренным",  при-
надлежал к "политикам" и охотно действовал в пользу  мира  между  обеими
религиями. Но ведь и миролюбие не вовремя могло стоить места. Как бы  то
ни было, но Вийяру пришлось лишиться своего как раз потому, что он дошел
до крайности в обратном. Его особенно яростно преследовал и  прямо  дох-
нуть не давал один из влиятельнейших провинциальных дворян,  маршал  Би-
рон. Бирон вел против Вийяра такую интригу, о размерах которой не подоз-
ревал даже Генрих, хотя Генрих о многом был осведомлен.
   В то время у Генриха было немало других забот. Он хотел  добиться  от
двора не только удаления своего наместника, - он горячо желал, чтобы его
дорогая сестричка приехала к нему; не мог он  дольше  обходиться  и  без
своего милого друга королевы Наваррской. Бывали минуты, когда он искрен-
не тосковал по Марго; человеческое тело никогда не  забывает  совсем  те
ласки, которые ему были дарованы. Частенько он думал и о  том,  что  его
католическим подданным не мешало бы увидеть рядом с  ним  сестру  короля
Франции; тогда сами собой распахнулись бы даже городские  ворота  Бордо!
Что же касается его маленькой Катрин - ах, Катрин, поскорее бы ты очути-
лась здесь! Будешь восхищаться моими оранжереями, будешь учить  попугаев
говорить, будешь слушать пение удивительных птиц, которых ты еще никогда
не видела, Катрин, - канареек! Кроме того, девчурка такая  пылкая  гуге-
нотка, что сейчас же поднимет меня во мнении сторонников истинной  веры;
а мнение это, увы, не слишком высокое.
   Причина, конечно, та,  что  он  путался  со  многими  женщинами.  Но,
во-первых, есть очень много таких, которые стоят нашей любви - каждая на
свой лад: одна пленяет своим пьянящим ароматом, другая - невинной чисто-
той цветка. У такой-то фрейлины недоверчивая  мамаша,  и  Генрих  скачет
верхом целую ночь, чтобы поспеть к утру на раннее свидание. Отбить пота-
скуху у парня гораздо легче. Была у Генриха связь с женой угольщика. Тот
жил в лесу, и у него обычно съезжались охотившиеся придворные. Она креп-
ко любила своего короля, и он ее достаточно горячо, чтобы однажды заста-
вить все общество - господ и слуг - прождать под дождем, пока он лежал с
ней в постели. Кто не знает этих внезапных вспышек страсти, которые про-
ходят бесследно! Правда, через двадцать лет Генрих  пожаловал  угольщику
дворянство. И не раз потом король вспоминал хижину в лесу  и  испытанные
им там незабываемые радости. Ибо женщина - это его живая связь  с  наро-
дом. В ней познает он народ, сливается с ним и благодарит его.
   За сестрою в Париж он послал своего верного Фервака. Хотя честный во-
яка и предал его, но успел также изменить и королю Франции, а что  может
быть надежнее человека, которому уже никто не доверяет! Фервак, несмотря
на все препятствия, действительно доставил принцессу целой и невредимой,
но она пробыла в Нераке недолго: брат самолично проводил ее.  Но  там  и
верования и нравы были строги, даже его собственные, когда он туда  при-
езжал. В По, где обоих растила дорогая  матушка,  его  видели  только  с
сестрой под зелеными деревьями их детства. Там стояла причудливая бесед-
ка, и над ней склонялись высокие кроны. Сюда не  раз  уходила  и  Жанна,
когда ей хотелось посидеть со своими детьми в свежей, бодрящей  тени,  и
ей чудилось, что в шелесте листьев она слышит  дыхание  "божие.  Природа
была тайной предвечного, одной из его тайн.
   Садовники тоже служили богу, только под другими знаками, чем  священ-
ники. Шантель - так звали садовника, с которым Генрих беседовал точно  с
мудрецом; он построил садовнику новый домик. А главная аллея парка носи-
ла имя мадам, имя Жанны. Там гуляют теперь ее дети; брат  наклоняется  к
сестре. А сестра думает:
   "Смотри-ка! Да мы замешкались, и уже близится вечер. Сегодня сад  ка-
жется нам таинственнее, сумерки неслышно уносят его из  обычного  прост-
ранства и строя жизни. Даже каменная женщина, непрерывно льющая воду  из
своего бочонка, даже она сравнялась цветом с вечерними кустами и уже ли-
шена права на белизну и блеск. И все мы, как христиане, между собой рав-
ны: это особенно чувствуешь в такой час. Я, его  сестра,  без  сомнения,
должна видеть в нем своего государя, но здесь он все-таки  больше  брат.
Заговорить? Это так трудно, я боюсь. Но меня тянет  расспросить  его  об
этой пресловутом бале в Ажене", - Братец!
   - Что такое, сестричка?
   - Ходят такие нехорошие слухи.
   - Ты имеешь в виду бал в Ажене?
   Она так испугалась, что вдруг остановилась. Ее хромота  обычно  почти
не была заметна, Екатерина даже могла танцевать. Но в этот  миг  она  бы
захромала. А брат торопливо сказал: - Я знаю про эти разговоры, конечно,
знаю; все это выдумали только затем, чтобы выжить меня с моими  дворяна-
ми-протестантами из города Ажена. Сначала после моего побега из Лувра  я
решил жить там. И сейчас же духовенство с церковных кафедр  начало  тра-
вить нас. Господин де Вийяр немедленно принялся клеветать. А самое  худ-
шее просто выдумали католические дамы, которым захотелось  позабавиться.
Знай, сестричка, что немало представительниц твоего пола любят  сочинять
то, чего на самом деле не было.
   - Оставь это, братец, скажи только: правда, будто на  бале  в  Ажене,
когда в зале было полным-полно городских дам, ты и  твои  дворяне  вдруг
погасили свечи?
   - Нет. Я бы этого не сказал. Правда, я заметил, что  в  большой  зале
стало несколько темнее. Может быть, много свечей догорело  одновременно.
А иногда их задувают из озорства; даже сами дамы.
   Но тут Екатерина рассердилась.
   - Ты отрицаешь слишком многое. Лучше бы у тебя было поменьше  отгово-
рок, тогда я в остальном охотнее тебе поверила бы. -  Это  уже  не  были
слова неопытной девушки: это был не ее детский голосок, испуганно  повы-
шавшийся на концах слов. И Генрих, в свою очередь, испугался:  теперь  с
ним говорила не сестра, а его строгая мать. Разницы он не  мог  увидеть,
ибо уже стемнело. И он, точно мальчик, признался:
   - Говорят, мои дворяне старались перецеловать дам в  темноте.  Но  ни
один не похвалялся тем, что хоть одну из них обесчестил. А возможность у
них была, и даже подходящее расположение духа. Потом, конечно, все отпи-
рались, так как разразился скандал.
   - Хорошо же вы вели себя! - сказали Жанна и
   Екатерина. - Разве это те строгие нравы, которые ты должен был беречь
у нас на родине? Нет, ты предпочитаешь показывать, чему научился в замке
Лувр от врагов истинной веры.
   У него даже дыхание перехватило. То, что он затем  услышал,  задевало
уже его лично: - Дело не только в том, что  несколько  обесчещенных  дам
умерли от страха и стыда. Ты повинен еще во многих несчастиях, они  про-
исходят повсюду, где ты, во время своих разъездов, совращаешь женщин.  Я
не хочу их перечислять и приводить имена, ты и сам отлично знаешь. Лучше
я напомню тебе, что мы должны любить бога, а не женщин.
   Он молчал. Проповедь, которую начала сестра, необходимо  было  выслу-
шать до конца.
   - "Нам прежде всего надлежит упражнять свое сердце в повиновении  бо-
гу. С этого надо начинать; но вполне мы достигнем цели,  только  если  в
этом будут участвовать и наши глаза, руки, ноги  -  все  наше  существо.
Жестокие руки говорят о сердце, полном злобы,  а  бесстыжие  глаза  -  о
сердце порочном.
   Она продолжала горячо и красноречиво убеждать его. Принцесса Екатери-
на получала письма из Женевы и старалась запомнить их содержание,  но  и
ей предстояло уже недолго следовать этим советам. А  ее  брат  Генрих  в
темноте расплакался. Слезы у него лились легко, даже по поводу того, че-
го изменить было нельзя, да и менять не хотелось; сейчас он разумел  под
этим не только собственную натуру, но и  столь  родственную  ему  натуру
сестры. С присущим ей благочестивым  рвением  боролась  бедняжка  против
своей любви к кузену Генриху Бурбону, который в данное время охотился на
кабанов. Но достаточно будет ему явиться собственной особой, и все прои-
зойдет так быстро, что Екатерина опомниться не успеет! Детской невиннос-
ти должен прийти конец - это брат и оплакивал. С другой стороны, он  на-
ходил совершенно естественным, что конец ее невинности когда-нибудь нас-
тупит. Он ласково обнял сестру со смешанным чувством жалости и одобрения
и прервал поцелуем ее самую удачную сентенцию. Затем отвел Екатерину до-
мой.
   И поскольку всякая нежность, даже по отношению к собственной плоти  и
крови, и всякое волнение чувств может быть  переведено  на  язык  денег,
принцесса Екатерина на другое утро получила от своего дорогого  брата  в
подарок один городок, который и ему самому пока не принадлежал. Мятежный
городок, до сих пор не желавший его впустить; Генриху предстояло еще за-
воевать его для своей дорогой сестрички. И еще много восхитительных  по-
дарков получала она впоследствии от своего  брата-короля,  когда  дарить
стало для него возможным. Однажды он  преподнес  ей  семьсот  прекрасных
жемчужин и сердечко, осыпанное алмазами; о цене была осведомлена  только
его счетная палата. Впрочем, и часы, проводимые им  в  По,  всегда  были
считанные. И вот уже на прекрасную мебель  в  большом  городском  дворце
опять надевают чехлы; для Генриха она останется навсегда самой красивой.
А драгоценных камней Наваррской короны он не коснется, даже когда у него
не будет сорочки на смену. Итак, на коней! Посетим  беспокойные  провин-
ции! Марго нам тоже доставляет одни заботы! Брата  Франциска,  решившего
бежать во Фландрию, она спустила на веревке из своего окна, потом сожгла
веревку в камине и чуть не спалила весь Лувр. А сама  тоже  умчалась  во
Фландрию, и начались отчаянные проделки! Да, друзья, отчаянные! Так  го-
ворит Генрих в своем тайном совете.


   ТАЙНЫЙ СОВЕТ

   Члены совета попарно направляются в замок. Парадная лестница  в  саду
раздваивается, и те господа придворные, которые не в ладах друг  с  дру-
гом, могут подниматься с разных сторон. Между обоими  крыльями  лестницы
из стены бьет ключ и стекает в полукруглый водоем. Мраморные перила  тя-
нутся от столбика к столбику таким мягким изгибом,  что  каждый  их  не-
вольно коснется рукой. Взгляд легко охватывает скромный орнамент,  кото-
рым резец так любовно оживил камень. Но на полпути оба крыла  сливаются.
Лестница становится широкой, парадной, она ведет  в  королевский  замок.
Слышны юношеские шаги, звонкие голоса, большинство членов совета  спешит
через двор наверх и повертывает направо. Они  поднимаются  на  несколько
ступенек, затем идут колоннадой, которая тянется вдоль фасада; на  капи-
тели каждой колонны изображено какое-нибудь легендарное  событие.  Двери
комнат распахнуты настежь, стоит сияющий день. Быстро входят члены сове-
та в самую большую комнату, рассаживаются на скамьях и деревянных  табу-
ретах, встречают друг друга взволнованными разговорами, обнимаются, сме-
ясь, или сердито расходятся; все это - пока еще не вошел их государь.
   В стене, непроницаемой для пуль и лишенной окон,  помещается  скрытый
пост наблюдателя. В единственную бойницу, между прутьями решетки, солдат
видит внизу весь внешний двор, крепостной ров и всю местность за ним. От
городских ворот тянется проезжая дорога, а на ней могут появиться враги.
Мир и безопасность царят на обоих берегах зеленого Баиза - по эту  и  по
ту сторону мостов. Их называют Старый мост и Новый. Один перекинут к ти-
хому парку "Ла Гаренн", другой соединяет между собой две  части  города.
Те, кто живут подле самого замка, находятся  под  надежной  защитой.  По
другую сторону моста строятся господа придворные - с тех пор  как  здесь
обосновался двор. Ремесленники, лавочники,  челядь  теснятся  поближе  к
прочным домам сильных мира сего. Так вырастают, как зародыш нового горо-
да, целые улички, извилистые, тесные, посередине текут  ручьи  и  играют
дети. Малыши с криками берут приступом высокий старый мост, старики  ос-
торожно пробираются по нему на тот берег. И  по  отражению  его  широких
арок в глубокой воде скользят одна за другой тени всех, кто живет здесь.
   На верхней площадке дворцовой лестницы, где  стоит  круглая  каменная
скамья, два господина поджидают Генриха. Господин в дорожном плаще - это
Филипп Морней, он считает, что  Генрих  ведет  себя  необдуманно:  ездит
один, когда уже темнеет, а в стране война, опять война.  Мир,  названный
по имени монсиньора, продержался недолго.
   Король Наваррский отправил  своего  дипломата  искать  союзников,  но
большинство всеми способами старается уклониться.  Есть,  правда,  кузен
убитого Колиньи - в свое время Монморанси сам был узником в  Бастилии  и
находился ближе к смерти, чем к жизни. И все-таки этот  толстяк  слишком
ленив для мести или для справедливости, как выражается Морней, и для ре-
лигии, добавляет он. "Но как ты тепл, а не горяч и не  холоден,  то  из-
вергну тебя из уст моих" [24], - поясняет гугенот и  доказывает  -  тоже
отнюдь не горячими словами, - почему должны пасть все те, кто  старается
извлечь из религии лишь выгоду и недостаточно благороден,  чтобы  беско-
рыстно служить ей. Герцога Анжуйского, который вслепую охотится за коро-
левствами для самого себя, Морней покинул и после  многих  опасностей  и
приключений приехал к такому государю, с которым он  попытается  связать
свою судьбу, хотя государь этот до сих пор ведет  весьма  легкомысленную
жизнь.
   Но ведь не все решает натура, гораздо важней  предназначение.  И  бог
сильнее, чем страсти его избранника. В глубине души праведный Морней ни-
чуть не встревожен тем, что Генрих опаздывает. Ведь он под высокой защи-
той.
   - Вы были захвачены в плен, когда ехали сюда? - спросил господин, си-
девший рядом с ним на скамье.
   - Но меня не узнали, - ответил Морней и пожал плечами; он был уверен,
что в нужную минуту его врагов поразила слепота. - Послушайте, как  было
дело, господин Де Лузиньян. Мы смотрели  на  развалины  вашего  родового
замка, все кругом заливал волшебный свет, так что было нетрудно поверить
в сказку. Там в старину ваш предок встречал фею Мелузину, и она подарила
ему такое же счастье и горе, какими земные женщины могут одарить  нас  в
любое время. По вине феи Мелузины наше внимание было отвлечено,  поэтому
два десятка вооруженных людей настигли нас раньше, чем мы успели  перес-
кочить через ров. В подобных обстоятельствах все дело в том, чтобы удач-
но выдать себя за другого и никак не походить на гугенота.
   Второй господин невольно рассмеялся. Если кто и походил на  гугенота,
то уж, конечно, Филипп Морней. И не только потому,  что  на  его  темной
одежде белел скромный отложной воротник: его выдавала манера  держаться,
да и выражение лица было достаточно красноречивым. Взор не был  вызываю-
щим, но не был и обращен внутрь. Этот взор словно вопрошал  людскую  со-
весть - разумный и спокойный, и лоб всегда был гладок. До самой старости
останется этот лоб без морщин, ибо Морней чист перед своим богом. И этот
лоб будет выситься нетронутым плоскогорьем над увядшим лицом, на котором
со временем появятся пятна и проложенные скорбью борозды. Так будет  не-
когда. Но сейчас он сидит на полукруглой каменной скамье, молодой и  от-
важный, и ждет государя, возвышению которого ему надлежит сопутствовать.
Морней и не подозревает о том, какие, слова ему суждено произнести в да-
леком будущем над телом своего  государя:  "Мы  вынуждены  сообщить  пе-
чальную, ужасную весть. Наш король, величайший король христианского мира
за последние пятьсот лет..."
   Небо было очень ясным, серебряным был его свет,  и  мягко  надвигался
вечер. Генрих вышел из своего сада и прошел по новому мосту, неся в  ру-
ках охапку цветов. Увидев, что на верху лестницы стоят оба господина, он
бросился к ним бегом, потребовав еще издали, чтобы его посол сделал  ему
доклад; выслушал его, и хотя посол не сообщил ничего утешительно