а прорваться и вызвать смерть. Согласно этому, я и записал  в  своей
книге: ее величество королева Наваррская проживет  не  более  четырех  -
шести дней. Это было четвертого, во вторник. А в воскресенье,  девятого,
наступила смерть. - И он протянул Генриху упомянутую книгу с записями.
   Генрих бросил беглый взгляд на каракули врача. Второй, одетый в  чер-
ное мужчина состроил такую рожу, которая ясно говорила,  что  заявлениям
первого никакого значения придавать не следует, разве что комическое, и,
видимо, решив, что пора высказаться, начал очень просто:
   - Я всего лишь хирург Дено и совсем не знаменит, ваше величество, ве-
роятно, никогда не слышали даже моего имени. Но  вы,  бесспорно,  знаете
прославленного господина Кайара, красу факультета. Его вскормила  наука,
а я всего лишь скромный ремесленник и работаю пилой. Он предрекает людям
точный час их смерти, вопрошая, если нужно, даже звезды. Я  же  вскрываю
тела людей после их смерти и притом всетаки кое-что нахожу,  чего  отри-
цать нельзя, ибо мои находки можно увидеть и ощупать. Но потом  оказыва-
ется, что все это уже заранее было записано в сивиллиной книге  великого
Кайара, почему я остаюсь его ничтожным помощником. - И он отвесил  врачу
низкий поклон.
   А тот принял похвалу как нечто вполне заслуженное. - Так вот, -  про-
должал Кайар, - когда королева скончалась, я, следуя ее воле, выраженной
еще при жизни, поручил здесь  присутствующему  хирургу  Дено  произвести
вскрытие ее тела.
   Сын покойной вскочил: - И вы это сделали? И вы осмелились?
   Кайар продолжал хранить вид скорбный и достойный. - Не только тело ее
величества приказал я по ее велению вскрыть, но и голову.  Ибо  королева
страдала от мучительной щекотки в голове и опасалась  передать  какую-то
неведомую болезнь своим детям. Она настаивала, хоть я и напоминал  ей  о
том, что ничто не передается по наследству без воли господней.
   - Докажи! - воскликнул Генрих и топнул ногой. -  Иначе  я  ни  одному
слову твоему не поверю!
   Тут врач и в самом деле извлек какой-то свиток, протянул его Генриху,
и юноша прочел имя своей матери, написанное ею самой, это было несомнен-
но. А сверху другим почерком были записаны ее  распоряжения,  о  которых
рассказал врач.
   - И что же вы нашли? Скорей, я хочу знать!
   Теперь заговорил хирург. - В теле оказалось все так, как и  предвидел
господин Кайар, - уплотнение пораженного  легкого  и  опухоль,  которая,
лопнув, явилась причиной смерти. А в голове - вот что.
   Точно фокусник, чуть улыбающийся  удавшемуся  фокусу,  он  указал  на
стол, где лежал большой, весь исчерченный лист бумаги. Еще за  мгновение
перед тем стол был пуст. Генрих склонился над листом и вздрогнул: на бу-
маге выступали контуры черепа, это был череп его матери. А  хирург  про-
должал:
   - Когда я распилил голову королевы...
   - В моем присутствии, - торопливо вставил врач.
   - Иначе череп и не удалось бы вскрыть... Итак, когда я вскрыл его,  я
обнаружил под черепной коробкой какие-то пузыри, наполненные  водянистой
жидкостью, которая, вероятно, еще при жизни королевы разлилась по мозго-
вой оболочке.
   - Отсюда и необъяснимая щекотка, - заметил врач. Хирург толкнул его в
бок и пропищал:
   - Он вот объяснил! А я бы не смог. Только рисунок сделан мною.  Види-
те, где я держу палец?
   Но долговязый, хранивший торжественный вид, попросту  отбросил  палец
своего подчиненного; тот прямо посинел от злости.
   Пока врач подробно и с непоколебимой убежденностью объяснял  значение
линий и точек, Генрих, хотя и слушал его, однако в то же время продолжал
наблюдать за мадам Екатериной. И она сначала  склонилась  над  чертежом,
внимательно разглядывая его, хотя, наверное, видела не в первый раз.  Но
чем яснее становилась болезнь ее милой подруги, тем больше  откидывалась
назад мадам Екатерина, пока снова не приняла прежнее положение  в  своем
кресле с прямой спинкой.
   - Это такой редкий случай, - заметил врач,  -  и  настолько  подозри-
тельного свойства, что мой учитель и предшественник наверняка бы предпо-
ложил здесь колдовство, я же верю только в природу да в волю божию.
   Мадам Екатерина ободрительно кивнула и поглядела на сына своей подру-
ги, - да, перед ним лицо доброй, простодушной женщины, быть может, иску-
шенной и многоопытной, но в этой смерти она тоже ничего не понимает, она
искренне встревожена загадочной немилостью судьбы. "Если б только я  мог
проникнуть в бездну ее взгляда!.. - думает сын отравленной Жанны. - Хотя
почему она непременно должна быть отравлена? Все могло произойти  вполне
естественным путем. В искренности врача сомневаться не приходится,  как,
впрочем, и в ограниченности его познаний. А пузыри под  черепом  у  моей
матери? Чем они вызваны? Ядом? Ах, если бы я  мог  проникнуть  в  бездну
этого черного взгляда и нащупать руками, что там прячется! Я хочу  знать
наверняка!"


   ПОЧТИ ПОБЕДИТЕЛЬНИЦА

   Его душевная борьба едва ли могла ускользнуть от умной старухи, одна-
ко Екатерина сделала вид, будто ничего не замечает. Она  держалась  так,
словно ее единственная цель - смягчить горе скорбящего сына. Прежде все-
го она подала знак обоим лекарям, и они, поклонившись, удалились  с  тем
же достойным и скорбным выражением, с каким вошли. Затем Медичи, видимо,
решила дать ему опомниться, но воцарившееся молчание продолжалось, может
быть, слишком долго: ненависть Генриха, на время утратившая свою  напря-
женность, проснулась с новой силой.  Он  вспомнил  о  вскрытых  письмах:
именно после того, как они были отправлены, умерла его мать! Сам того не
замечая, он большими шагами забегал по комнате. Мадам Екатерина спокойно
следила за ним, и он, заметив это, снова почувствовал в  душе  смятение.
Юноша внезапно остановился перед ней, окрестив руки, в недопустимо вызы-
вающей позе. Слово "убийца" уже грозило сорваться с его губ. Никогда еще
он не был так близок к этому. Однако она  предупредила  взрыв  и  начала
мирно и неторопливо:
   - Милый мальчик, я рада, что вы теперь знаете столько же,  сколько  и
я. Мне было приятно видеть, как вы тоже постепенно убеждались в  истине.
Теперь мы можем похоронить печаль в глубине наших сердец и обратиться  к
радостному будущему.
   - А череп? - угрожающе бросил Генрих в лицо королевы, тяжелое  и  се-
рое, как свинец. Затем поискал глазами на столе - листок с рисунком  ис-
чез; от изумления у него прямо руки опустились. Впервые мадам  Екатерина
не сдержала насмешливой улыбки, отнюдь для него  не  лестной.  "Вы  даже
этого не заметили, милый мальчик", - точно говорила эта улыбка.
   Как ни странно, неудача успокоила Генриха и настроила его самым дело-
вым образом. Ничего не поделаешь. Екатерина взяла верх.  Договориться  с
ней нужно. И он тут же забыл о ненависти и недоверии, точно их и не  бы-
ло. При его характере это было нетрудно. С  чувством  облегчения  уселся
Генрих против старухи, а, она одобрительно кивнула. - Нас с вами ожидает
немало хорошего, - сказала Екатерина.
   Генрих не ответил, и она продолжала: - Теперь мы  друзья,  и  я  могу
сказать откровенно, почему я отдаю вам свою дочь:  из-за  герцога  Гиза,
который мог бы стать опасен моему дому. Он ведь был вашим школьным това-
рищем, и вам, вероятно, известно, что Генрих Гиз упорно домогается любви
парижан... Он старается выказать себя более усердным  христианином,  чем
я, а я, как известно, изо всех сил защищаю святую церковь!
   При этих словах какая-то искорка сверкнула в ее непроницаемом  взоре,
а Генрих тут же забыл, что ему хотелось заглянуть в глубины ее  души,  и
беззвучно рассмеялся вместе с нею: хоть в неверии своем созналась, и  то
хорошо. Презрение к ханжескому фанатизму сближало их. Впрочем,  лицо  ее
тотчас опять стало серьезным.
   - Но он добился того, что папа и  Испания  поддерживают  его.  На  их
деньги этот ничтожный лотарингец мог бы выставить  против  меня  большое
войско. Если так будет продолжаться, этот Гиз, пожалуй, весь Париж  под-
нимет. Больше того: он может нанять убийц. А  чего  он  в  конце  концов
добьется? Франция сделается испанской провинцией.
   Мадам Екатерине было все равно, что ее случайный собеседник -  незна-
чительный молодой человек. Она предавалась со страстью своему  излюблен-
ному занятию - заглядыванию в бездну.
   - Ведь и я, - продолжала она вполголоса, - могла бы доставить  прият-
ное испанскому королю. Он злится на меня за то, что я щажу моих  протес-
тантов... - Екатерина смолкает, она долго что-то обдумывает.  Ее  сжатые
губы шевелятся, и это заставляет Генриха насторожиться  больше,  чем  ее
слова. - Нанимать убийц? - бормочет Медичи.
   И она могла бы это сделать! Но только ей это ни к чему: ее  собствен-
ная жирная ручка отлично умеет приготовить ядовитое питье! Он пристально
наблюдал за ней, и она вскоре заметила его настороженный взгляд..."
   - Мои протестанты мне так же дороги, как и все остальные французы,  -
заявила она по-прежнему невозмутимо.  И  закончила,  слегка  подчеркивая
свои слова: - Я ведь королева Франции.
   - Это ваш сын - король, - необдуманно поправил он ее, вспомнив  расс-
каз своей матери Жанны о том, что король страдает каким-то ужасным неду-
гом и что оба брата Карла, ныне здравствующие, обречены  на  ту  же  бо-
лезнь, - старшим она уже овладела.
   "Кто эта одинокая старуха, - спрашивает себя Генрих, - которая, види-
мо, надеется пережить всех своих сыновей? До остальных французов  ей,  в
сущности, так же мало дела, как и до нас, протестантов". Вслух  он  ска-
зал:
   - Как прекрасен ваш замок Лувр, мадам! Но все, что придает ему блеск,
идет с вашей родины. Архитектура ведь итальянская, - "так же, как и  ис-
кусство изготовлять яды", хотелось ему добавить. Она пожала плечами, ибо
из этих двух искусств первое было ей совершенно чуждо. Да и свою Флорен-
цию она ничуть не любила: в молодости она была там несчастна и  подверг-
лась изгнанию.
   Однако мадам Екатерина умела быть только собой и ничем иным; этим она
и была сильна, пока жизнь ее не сломила.
   Сейчас она подозрительно уставилась на юношу: - Вы говорите о короле?
Разве вы виделись с ним раньше, чем со мной?
   Он с живостью отрицал. Екатерина заговорила  еще  тише:  ее  слов  не
должны были слышать даже швейцарцы у дверей, хотя они все  равно  ничего
бы не поняли. - Король бывает иногда  не  в  себе,  -  зашептала  старая
дьяволица. Я никому не говорю об этом,  но  на  него  иногда  накатывает
ярость, и он тогда бредит убийством, бойней. Это у него  от  болезни,  -
настойчиво бормотала она.
   А Генрих подумал: нечего сказать, в хорошую он входит семейку;  впро-
чем, ничего здесь нового нет. Но мать кровоточивых сыновей уже снова ус-
покоилась. - Остальные два у меня удачные, особенно д'Анжу.  Подружитесь
с ним, мой мальчик. А главное, держите всегда нашу сторону против  лота-
рингцев! Вы будете так же командовать нашим войском, как ваш отец, -  вы
можете, - и пригодитесь нам не меньше, чем  он.  Затj  вы  получите  мою
дочь. Но и тут, смотрите, остерегайтесь герцога  Гиза.  Женщины  считают
его красавцем.
   А Генрих думает про себя: "И спят с ним. Нечего морочить мне  голову,
мадам! Мы друг друга знаем, и мне известно, какова та девушка, на  кото-
рой я женюсь. Только моя дорогая мать не догадывалась..." - шептало  ему
его любящее сердце.
   И он сказал с вызовом: - Потому-то вы, мадам, и отослали Гиза до мое-
го приезда.
   А старуха отвечала еще спокойнее: -  К  вашей  свадьбе  он  вернется.
Иногда бывает лучше, чтобы на глазах у молодой девушки не торчал  мужчи-
на, который пользуется слишком большим успехом. А мне, старухе,  следует
постоянно надзирать за ним. Я хочу, чтобы все  мои  враги  были  собраны
тут, у меня, в Лувре. 'К ним принадлежит и он, в этом не может быть сом-
нения.
   Столь бесцеремонная откровенность могла бы оскорбить Генриха, хотя он
уже с юных лет не верил в доброкачественность человеческой  природы.  Но
Екатерина слишком уж обнажала жизнь. С другой стороны, в нем брало пере-
вес какое-то доверие, мало-помалу возникавшее в его душе во время их бе-
седы. Когда восемнадцатилетний юноша слышит столь лестное мнение о себе,
он в конце концов попадается  на  удочку.  "Мне  лично  этой  знаменитой
ведьмы бояться нечего, да и матери моей ничего она в питье не подмешива-
ла". И если бы сейчас перед ним стоял на столе стакан, он был  бы  готов
залпом выпить его.
   Вместо этого мадам Екатерина подала знак, стража  тут  же  распахнула
наружные двери, и на пороге появились те двое дворян, которые  проводили
Генриха сюда. Слегка удивленный, Генрих простился и последовал за ними.


   НЕЧИСТАЯ СОВЕСТЬ

   Он заговорил со своими провожатыми. Один из них был первым дворянином
короля, его звали дю Миоссен; это был человек крайне осторожный  и  тща-
тельно скрывавший, что он протестант. Генрих сказал ему это прямо в  ли-
цо; по некоторым безошибочным приметам он умел  распознавать  ревнителей
истинной веры. Принц спросил, смеясь:
   - Вы что, боитесь парижан? Народ нас, верно, недолюбливает?
   - Если бы вопрос шел только о народе, - загадочно ответил Миоссен.
   - Стыдитесь! У первого дворянина короля должно быть больше гордости!
   Затем Генрих покинул обоих придворных и ускорил шаг,  ибо  в  глубине
парка, содержавшегося в образцовом порядке, заметил самого Карла Девято-
го; тот был один и возился со сворой собак, которые оглушительно  лаяли.
Генрих окликнул его. Но король не слышал, а в это время внимание Генриха
привлекло нечто другое: он стоял  под  окном  той  комнаты,  из  которой
только что вышел И вот перед ним озаренный солнцем фасад во  всей  своей
неправдоподобной прелести, быть может, искушение лукавого, но во  всяком
случае, если даже наваждение, то чарующее наши чувства. И тут же он  по-
нял, что мадам Екатерина отпустила его в слишком уж выгодную для нее ми-
нуту, когда он наконец решил, что его мать все-таки не  была  отравлена.
Именно в тот миг, когда он этому поверил, Екатерина отпустила  его.  Она
видела его насквозь с грубой прозорливостью, он же тщетно старался  про-
никнуть в глубины ее  непроницаемого  взгляда.  И  тогда  юношу  охватил
страх: в нем опять ожило то первоначальное ощущение, с которым он  вошел
в комнату наверху, - вошел как судия и мститель. "Убийца!" Дважды  удер-
жался он и не произнес этого слова, и не  только  из  осторожности,  как
опытный царедворец, но и потому, что старуха действительно  внушила  ему
какое-то дурацкое, слепое доверие. "Ж таких случаях молодость  -  плохой
советчик, по крайней мере меня она обрекла на полное бессилие!"
   Он быстро отыскал знакомое окно. Нет, он все-таки не ошибся! Лицо тут
же снова исчезло, Генрих не успел его рассмотреть; за  ним  следили,  он
чувствовал это. Проверяли, осталось ли что-нибудь от его ребячьей довер-
чивости? "Самая малость, мадам Екатерина! Я знаю далеко не все,  и  даже
отчего умерла моя матькоролева, не знаю наверное! Но я не забуду  никог-
да, что из двух искусств ваших соплеменников - составления ядов и благо-
родного зодчества - вам доступно только первое. Вы злая фея, если только
вы фея. Мне предстоит здесь изведать, что такое ужас, но при этом я дол-
жен смеяться. А про своего толстого сына она сказала, будто он бешеный".
   Генрих снова направился к Карлу Девятому, но уже  гораздо  медленнее.
Тот все еще не замечал его. Вернее, он отвел свой косящий взгляд и  сде-
лал вид, будто занят только собаками. Две собаки подрались. Король,  на-
чал науськивать их друг на друга, и они сцепились еще яростнее. Тогда он
крикнул, перекрывая лай и рычание:
   - Обе надоели! Пусть загрызут друг друга!
   После такого приема, еще более глупого, чем неучтивого, Генрих повер-
нулся, чтобы уйти. Тогда, Карл бросил свое занятие и пошел за ним. - На-
варра! Что вам сказала моя мать-королева? - И скосил глаза. А Генрих ре-
шил: "Он, видно, ждал меня здесь внизу с большим нетерпением".
   - Мы говорили все больше о черепах да об убийствах. Было очень  весе-
ло, мадам Екатерина мне нравится, впрочем, и я ей тоже.
   Карл вздрогнул, задрожал и пошатнулся.
   - Ради господа, Наварра, я знать ничего не хочу об убийствах!  Совсем
недавно два человека из моей личной охраны прикончили здесь друг  друга,
как вот эти злые собаки. У моей  матери-королевы  голова  всегда  набита
всякими ужасами.
   - А она то же самое говорит про вас, - вставил
   Генрих. У короля Франции словно язык прилип к гортани, он  даже  весь
как-то съежился. Хотя на него, по выражению его матери, иногда  нападало
бешенство, страх - все же пересиливал ярость. Так случилось и тут.  Карл
был в белом шелку, и поэтому казалось, что он даже не побледнел,  а  по-
желтел.
   И тут у сына умершей Жанны вспыхнуло новое подозрение: совесть  Карла
явно была нечиста. Этот сын и эта мать, объявлявшие друг друга сумасшед-
шими, - раскрытия каких тайн о, ни опасались? Юноше невольно  пришли  на
память слова друзей: "Вы будете второй жертвой. Соберите ревнителей  ис-
тинной веры! Конечно, было бы благоразумнее покинуть,  пока  не  поздно,
этот разбойничий притон. - Взять сестру - и прочь отсюда вместе с  моими
всадниками! Однако я не сделаю этого, ведь я для того и приехал ко  дво-
ру, чтобы познать, что такое страх; и потом сюда идут две девушки,  впе-
реди них, словно на поводу, выступают павлины  с  искрящимся  оперением.
Одна из них - Марго, родная дочь отравительницы" - это первая мысль, ко-
торая проносится в голове Генриха. Но  ее  сейчас  же  нагоняет  вторая:
"Марго стала красавицей!"


   ЛАБИРИНТ

   Он радостно сделал к ней несколько шагов: - А, милая Марго! -  громко
воскликнул он. Карл Девятый удивленно  обернулся,  потом  опять  занялся
своими собаками. Принцесса Валуа произнесла первые слова,  только  когда
Генрих уже стоял перед нею; она сказала: - Надеюсь, ваше путешествие бы-
ло благополучным?
   - Ваш образ неизменно стоял передо мной, - поспешил он заверить ее. -
Но в действительности вы несравненно лучше, чем на портрете. А кто  ваша
хорошенькая подружка?
   - Мадам де Сов, - вместо ответа властно обратилась к ней Марго. - От-
ведите же птиц обратно! - Тогда фрейлина хлопнула в ладоши, и павлины  в
самом деле пошли перед нею. Она все же успела  произвести  оценку  этого
юного провинциала, - достаточно ей  было  бросить  на  него  насмешливый
взгляд из-под высоких бровей. Этот будет для женщин легкой и  безобидной
добычей! "Как в руках принцессы, так и в моих", - мысленно добавила  она
и удалилась, очень стройная и изящная.
   - У нее нос слишком длинный, - заметил Генрих, когда  фрейлина  скры-
лась.
   - А у меня? - капризно спросила Марго, ибо нос у той  был  ничуть  не
длинней, чем у принцессы, только более прямой.
   - Одно несомненно, - сказал он, - у Матильды гонкие губы.
   - У Шарлотты?
   - Видите, вот вы и выдали ее имя. - Он был весьма  доволен  тем,  что
перехитрил Марго, так как ясно, чувствовал ее сопротивление.
   - Мне больше нравится, когда губы полнее и мягче, и зубы должны  быть
не такие мелкие и ярче блестеть... - При этом он посмотрел  на  ее  рот,
потом взглянул ей прямо в глаза - но отнюдь не дерзко, - решила она  про
себя: недостаточно дерзко. Его взгляд был нежен и полон желания,  Генрих
попытался обнять ее этим взглядом, но очень учтиво и почтительно, не как
ту соблазнительную девку на углу улицы. Из ' Марго, с ее полными ногами,
вышла довольно-таки властная дама! Поэтому-то он и не брал ее приступом,
да и глаза у нее отнюдь не стали покорными, незрячими  и  затуманенными.
"Дочь убийцы! - вспомнил он и испугался. - Стала красавицей,  пока  мать
творила черные дела!"
   А Марго думала: "На мои ноги он все-таки  поглядывает!"  Ибо  отлично
помнила, что еще в детстве обещала ему, на качелях, и он тогда уже хотел
это получить. А теперь что стоит между ними? Почему он оробел? Однако ее
белое, как снег, лицо хранило глубокую  безмятежность.  Генрих  не  умел
различать, как его дорогая матушка, что у Марго от жеманства, что от бе-
лил. Впроч