ла их достойна, и оба упивались ею; Генрих - главным  об-
разом из благоговейного трепета перед этой женщиной и ее именем -  Кори-
занда. Оно обязывало к приподнятым чувствам. Достигнув берега реки,  они
опустились на траву под тополями. Он озабоченно поглядывал  на  их  двух
лошадей, - впрочем, те мирно паслись. - Моя высокая подруга! -  вздохнул
он. Она же молвила просительно и вместе с тем благосклонно: - Сир! - Ши-
роко раскрытыми глазами, полными несказанного блаженства, окидывала  она
безмятежный пейзаж: едва шелестящие деревья, лепечущие воды. - Мы  одни!
Мы ничего не ведаем о войне, мы никогда не слышали об ужасах чумы.  Хоть
все это, вероятно, и существует в мире, но сюда не  доходит.  Предатели,
покушающиеся на нашу жизнь, напрасно ищут нас, мы здесь  так  далеко  от
всех!
   Он слегка двинул плечом - в сторону кустарника,  за  которым  оставил
свою охрану. Ее провожатые ожидали в рощице, он даже разглядел несколько
силуэтов. Когда блаженная идиллия кончится, они  все  покажутся.  Генрих
увлекся и стал описывать своей возлюбленной тот остров,  где  они  будут
жить. Он совсем недавно открыл его. Это прелестный остров, ж покрыт  са-
дами, по каналам скользят легкие челны, и на ветвях распевают всевозмож-
ные птицы. - Вот возьми, душа моя, это их перья. Еще охотнее я бы принес
тебе рыбок. Ужас, сколько там рыбы, и прямо даром: огромный  карп  стоит
три су, а щука - пять су - Генрих невольно перешел от возвышенных чувств
к реальным фактам. Поэтому она поблагодарила его за превосходный паштет,
который он прислал. Что же касается ручных вепрей, то они живут теперь в
парке Агемо, я трудно представить себе  что-нибудь  очаровательнее  этих
хищных зверей с такой густой и колючей щетиной. - Вы умеете, сир,  безо-
шибочно угадывать все, что нравится вашей покорной служанке. Я вынуждена
быть благодарной вам до конца моих дней! - Хотя дама и сказала это с не-
которой иронией, но ирония была чисто материнской. Да иначе и  не  могло
быть. Будучи его сверстницей, а в действительности зрелее его, эта трид-
цатидвухлетняя женщина спокойно взирала на то, как его руки блуждают  по
ее телу. Она была невозмутима. Лицо ее оставалось безукоризненно  белым,
взгляд - полным спокойной нежности, как будто его ласки ее не  касаются.
Она знала, чего хочет, и воображала, что руководит им. В эту минуту  она
хотела пощадить его королевское самолюбие, потому и заговорила о его по-
дарках и своей благодарности. Правда - с насмешливой снисходительностью.
Лишь после этого стала сама его одаривать: ее благодеяния были куда  су-
щественнее, и он становился ее неоплатным  должником  -  она  надеялась,
навсегда.
   Дама хлопнула в ладоши, из рощи вылетели два всадника: какие-то  нез-
накомые офицеры. Только когда они сошли с коней, Генрих увидел у них  на
перевязи свои цвета. Сняв шляпы с перьями, они взмахнули ими  над  самой
землей и попросили у графини Грамон разрешения  представить  королю  На-
варрскому его новый полк. Она милостиво кивнула. Снова шляпы до земли, и
офицеры галопом ускакали обратно; Генрих не успел и  опомниться.  Никому
не было дано так изумлять его и переносить в царство чудес, как Коризан-
де.
   - Сир! Я честолюбива, - заявила она, желая пресечь всякие  изъявления
благодарности. - Я хочу видеть вас великим.
   - Боюсь, что вы зря потратите ваши деньги. Даже если я стану  королем
Франции, я не смогу достойно отплатить вам за то, что вы сейчас делаете.
   Им овладел восторг. На глазах его выступили слезы:  волей-неволей  он
был вынужден преклониться перед своей великой подругой. Разве не от  са-
мих женщин зависит его отношение к ним? Либо они воодушевляют его,  либо
он смотрит на них пренебрежительно. Они сама жизнь, вместе с нею меняет-
ся и ценность женщины. Графиня Диана достигла ныне своей наивысшей цены,
и она понимала это Ее заслуга была в том, что она не давала  ему  произ-
нести те слова, о которых он мог бы впоследствии пожалеть; и она  посту-
пила весьма благоразумно, удержав его.
   - Молчите, сир! Но когда вы в один прекрасный день въедете в  столицу
вашего королевства, не забудьте поднять взор к одному из балконов. Вот и
все, этого достаточно.
   - Вы въедете в столицу вместе со мной, мадам.
   - Разве это может быть? - спросила она, замирая от  волнения,  ибо  -
увы! - когда забьется сердце, разум умолкает.
   - Вы будете моей королевой. - Тут он торжественно поднялся и  посмот-
рел вокруг, словно ища свидетелей, хотя их  было  поблизости  немало.  И
действительно, из кустов вышли его люди,  а  вдали  показались  спутники
графини. И вдруг лицо короля омрачилось, он топнул ногой и резким  тоном
воскликнул:
   - А кто меня выдал моим врагам? Но они не поймали  меня,  им  удалось
захватить только моего слугу? Я знаю, кто! Покойная королева Наваррская!
   Он так ненавидел Марго, что называл ее покойницей. Она его  покинула,
укрепилась в городе Ажене и там умышляла его гибель. Он  желал  ей  того
же. Стоявшая перед ним графиня испугалась: она увидела стихийное кипение
чувств. "А что я для него? Совсем чужая. Что останется после  меня?  Его
письма - только слова, да и те он говорит самому  себе.  Лишь  тот,  кто
одинок, обращается к своей музе". На миг графине точно  открылось  буду-
щее: она увидела бесконечные обиды, он вечно будет обманывать ее, никог-
да не женится, в конце концов начнет даже стыдиться своей  подруги,  ибо
фигура ее расплывется, на коже появятся пятна... Но мгновение промчалось
- вот она уже снова ни о чем не догадывается. Грянули барабаны,  и  поя-
вился полк,
   Разделенный надвое, быстрым шагом, легким и бодрым,  он  вышел  из-за
рощи, на широком лугу обе половины соединились и сомкнули ряды.  Офицеры
доложили графине, что ее полк прибыл. А  она,  словно  приглашая  короля
принять этот дар, слегка присела, подобрав свое длинное платье. Он  взял
ее за кончики пальцев, приподнял их и подвел  даму  к  выстроившимся  во
фронт солдатам. Тут она опять склонилась перед ним, и на этот раз  очень
низко; затем воскликнула - и голос ее  звонко  прокатился  над  головами
двух тысяч солдат:
   - 'Вы служите королю Наваррскому!
   Король поцеловал руку графине Грамон. Он  приказал  знаменосцу  выйти
вперед, а к ней обратился с просьбой освятить знамя. Она сделала  это  и
прижала тяжелый затканный шелк к своему прекрасному лицу.  Затем  король
Наваррский один прошел по рядам, он схватывал то одного, то другого сол-
дата за куртку, узнавал их и вдруг кого-нибудь обнимал: этот уже  служил
ему. И всем хотелось услышать то, что он говорит каждому из них; наконец
он обратился ко всем.
   - И я и вы, - заявил он, - сейчас белые да чистые, как новорожденные,
но долго такими не останемся. Наше военное звание требует, чтобы мы были
сплошь порох и кровь. Целым и невредимым остается только тот, кто хорошо
мне будет служить и не отступит от меня даже на длину алебарды. Я всегда
умел справляться с лентяями. Тесен путь к спасению, но нас ведет за руку
господь...
   Так говорил король Наваррский, обращаясь к двум тысячам  своих  новых
солдат, а они верили каждому его слову. Тут же грянули барабаны,  колых-
нулось знамя, и он вскочил на коня. У него уже не было  времени  подста-
вить руку графине, чтобы она, опершись на нее ногой, тоже могла сесть  в
седло. Она села сама и помчалась впереди своих придворных дам и  кавале-
ров.
   Генрих не посмотрел ей вслед: у него был свой полк.


   ВО ВЕСЬ ОПОР

   Едва достиг он со своим полком большой дороги, как вдали на ней  зак-
лубилась пыль; что могло там быть, кроме врага? Уже доносился топот  ко-
пыт. Генрих велел своим солдатам залечь во рву, а часть спрятал в  лесу,
пока не выяснится, на кого придется нападать. Между тем из желтых  обла-
ков пыли уже вынырнули первые всадники; сейчас они будут здесь.  Вперед!
Генрих и его дворяне ставят коней поперек дороги и хватают  скачущих  за
поводья. От толчка один вылетает из седла и, уже валяясь  под  копытами,
кричит в великой тревоге:
   - Король Франции!
   В это мгновение облако пыли оседает, и из его недр появляется то, что
она скрывала: карета, запряженная шестеркой, форейторы, конвой, свита  -
поезд несется во весь опор. Генрих уже не успевает  очистить  дорогу,  и
карета, покачнувшись, вдруг останавливается. Кучер осадил  лошадей,  они
дрожат, а он бранится, всадники приподнимаются на стременах, иные разма-
хивают оружием.
   - Мы друзья, господа! - кричит Генрих; он указывает на ров и на рощу.
- Я привел с собою целый полк, чтобы охранять короля!
   - Вот дьявол, оказывается, он поджидал нас! - Они растерянно перегля-
нулись и расступились перед ним. - Мы скачем от  Парижа  без  передышки,
никто не мог нас обогнать, разве что на крыльях!
   Генрих спешился, подошел к окну кареты и снял шляпу.  Стекло  занесло
пылью, и его не открыли. Никто из слуг, стоявших поблизости, и не  поду-
мал о том, чтобы распахнуть перед королем Наваррским дверцу  кареты.  Но
так как все были изумлены, то воцарилась тишина. Генрих и сам затаил ды-
хание. И он услышал среди полного безмолвия, что происходит  за  пыльным
стеклом окна. Он услышал, что король судорожно рыдает.
   Очень многое пронеслось при этом в памяти Генриха, очень  многое.  Но
лицо ничего не отразило, он сел в седло и поднял руку. Поезд тронулся  -
карета, запряженная шестеркой, форейторы,  конвой,  арьергард,  а  также
полк Наварры; солдаты двинулись быстрым шагом, легко  и  бедро.  Они  не
отставали и пешком, ибо королевский поезд уже не мчался.  Все  это  было
очень похоже на бегство, как будто король Франции без оглядки  бежал  из
своей столицы в самую - свою отдаленную провинцию. Именно так оно и  бы-
ло, и, как ни был Генрих поражен, он все понял: "Куда же король едет? Ко
мне? Неужели дело дошло до того, что он у меня ищет защиты? Но я  сделаю
так, что ты никогда об этом не пожалеешь, Генрих Валуа", - думал  Генрих
Наваррский, ибо в подобных случаях бывал он сердцем жалостлив и благоро-
ден.
   Когда они достигли города, уже наступил вечер. Стража у ворот не зна-
ла, кто сидит в карете, а жители, смотревшие в окна, едва ли  могли  ра-
зобрать что-нибудь, так как было темно. Карета  и  войско  двигались  во
мраке, а если попадался висевший над улицей  фонарь,  король  Наваррский
посылал кого-нибудь вперед, чтобы его потушили. Возле ратуши он дал знак
остановиться. Не успел он сойти с коня, как  дверца  кареты  отворилась.
Король вышел: он тут же обнял своего кузена и зятя, но молча, не загово-
рил и потом. Сильнее, чем он это сознавал, жаждал король обнять отпрыска
своего дома, хотя бы в двадцать первом колене.
   Короля раздражало все вокруг - здания и войска, занимавшие площадь  и
улицу. Из дома вынесли лампу, и Генрих заметил на лице  короля  испуг  и
зарождающееся недоверие: - Я хочу видеть маршала де Матиньона, -  сказал
король. Он вспомнил, что должен поддерживать не губернатора, а  его  за-
местителя. Нельзя отступать от заученного плана!
   - Сир! Его сейчас нет в Бордо, и гарнизон его крепости нас так  сразу
не впустит. А в ратуше я дома: Ваше величество здесь будут в безопаснос-
ти, и вас примут хорошо.
   Услышав столь легкомысленные слова, сказанные его  зятем  и  кузеном,
король нахмурился еще больше. Он чуял в этом какой-то умысел и подвох  и
был отчасти прав; ибо по пути сюда Генрих, несмотря  на  благородство  и
чуткость сердца, тщательно обдумывал, где и как  лучше  всего  завладеть
этим Валуа. И решил, что, пожалуй, удобнее в ратуше, ибо там всем управ-
лял его друг Монтень. Следуя глазами за взглядом короля, Генрих восклик-
нул:
   - У моего полка одна цель - охранять ваше величество!
   А король надменно ответил:
   - У меня у самого есть полки.
   - Ваши конники, сир, под командой - маршала де Матиньона  рассыпались
по горам и долинам, чтобы сразиться с моими.
   Король вздрогнул. Он понял, что попал в  западню.  А  Генрих,  увидев
это, почувствовал к нему сострадание; быстро наклонился он  к  королю  и
настойчиво прошептал ему на ухо: - Генрих Валуа, зачем  же  ты  приехал?
Доверься мне!
   На лице несчастного короля отразилось некоторое облегчение:  -  Пусть
твои войска уйдут отсюда, - потребовал король также  шепотом,  и  Генрих
немедленно отдал приказ, чтобы они удалились; но для  офицеров  добавил:
пусть полк остается в городе, отрежет его от крепости и будет готов  от-
разить нападение врага. Валуа, мы не уверены друг в друге. Он был счаст-
лив доложить:
   - Сир! Мэр города и господа советники!
   Вышли четверо мужчин в черном, они опустились' перед королем на коле-
ни. Один из них, с золотой цепью на груди, приветствовал короля по-латы-
ни, чистоту которой король не мог не отметить; это было тем  похвальнее,
что классические обороты трудны в обыденной речи, особенно же они трудны
для южанина. Королю было приятно, минутами он почти забывал об  опаснос-
ти. Он попросил советников встать и, наконец, проследовал в ратушу. Иные
потом утверждали, что лишь красноречие господина Мишеля де Монтеня побу-
дило его это сделать.


   НАСЛЕДНИК ПРЕСТОЛА

   Сначала мэр города ввел короля в самую обширную залу. Ввиду столь не-
ожиданного приезда его величества ее не успели еще должным образом осве-
тить. Далекие тени в углах тревожили Валуа, он потребовал, чтобы ему от-
вели небольшую, но ярко освещенную комнату, поэтому  отперли  библиотеку
мэра. Король Наваррский приказал своим дворянам нести  охрану  вместе  с
дворянами короля Франции. Валуа, уже входя, обернулся и громко заявил: -
Здесь, у дверей, будут только мои! - А Генрих отозвался не  менее  реши-
тельно: - А мои займут выход!
   Так они, каждый обезопасив себя, перешагнули порог. Монтень хотел ос-
таться со свитой, но король приказал ему войти. На  лице  его  появилась
угрюмая усмешка, и он сказал: - Господин де Монтень, вы заседаете в моей
палате. Эта комната тесна. Если сюда  ворвутся  убийцы,  мы  погибнем  в
схватке все трое. Вы заблаговременно предупредите меня об опасности?
   И у Монтеня изменилось лицо - может быть,  он  придал  ему  выражение
насмешки  и,  уж  конечно,  преданности.  Он  сказал:  -  Omnium   rerum
voluptas... Во всем именно опасность нам приятна, хотя как  раз  ейто  и
надлежало бы нас отталкивать.
   - У вас много книг, - заметил в ответ ему король, обвел взором  стены
и вздохнул. Он вспомнил свои писания, удобный меховой  плащ,  монашескую
сутану; облачившись в нее, он воображал, что с  суетным  миром  навсегда
покончил. Здесь же предстояло бороться.
   - А удастся нам добиться чего-нибудь дельного? - спросил он без  вся-
кой уверенности в голосе. Его кузен и зять ответил: - За  мной  задержки
не будет. - И уже преклонил было колено. Король подхватил его, поднял  и
сказал: - Брось весь этот вздор... Я про церемонии...  Говори,  чего  ты
хочешь?
   - Сир! Я прошу только ваших приказаний.
   - Ах, оставь, выкладывай!
   Король ощупал глазами стены - не может ли какая-нибудь книжная  полка
повернуться на петлях. И так как не нашел потайной  двери,  которой  так
опасался, то собственноручно выдвинул кресло на самую середину  комнаты.
Тут уж никто не смог бы неожиданно наброситься на него; порой его движе-
ния становились совсем мальчишескими.
   - Может быть, наоборот, вы, сир, ждете чего-нибудь от меня? - спросил
Генрих. - Я охотно обсужу ваши пожелания с моими друзьями.
   - Это уже не раз обсуждалось. Все дело в том, чтобы вы, наконец,  ре-
шились, - заявил король неожиданно официальным, даже  торжественным  то-
ном. Генрих отлично знал, о чем идет речь: о его переходе в лоно католи-
ческой церкви. Но он сделал вид, что не понимает, и с  напускной  горяч-
ностью принялся возмущаться и жаловаться на своего наместника в  Гиенни.
По его словам, маршал Матиньон ничуть не лучше прежнего, Бирона.  Генрих
приплел сюда даже самого короля: - Вам бы следовало отцом мне быть, а вы
по-волчьи воюете против меня. - Король возразил, что ведь Генрих не  же-
лает повиноваться. - Я-то вам спать не мешаю, - отозвался  Генрих.  -  А
вот из-за ваших преследований я уже полтора года не  могу  добраться  до
своей постели.
   - Какие вести вы сообщили через ваших дипломатов в Англию? -  спросил
король. И тут Генриху пришлось отвести глаза. Правда, Морней писал,  что
все добрые французы взирают на короля Наваррского, с надеждой,  ибо  при
теперешнем правительстве им живется плохо и от герцога Анжуйского они не
ждали ничего путного: он уже себя показал. И вот он умер, а он был  пос-
ледним братом несчастного короля.
   - Прошу прощения у вашего величества, - сказал Генрих и еще раз хотел
было преклонить колено. Но так как никто его не удержал,  он  выпрямился
сам. Король же решил, что, достигнув кое-каких успехов, можно  сохранять
и некоторую строгость.
   - Неужели вы хотите и впредь быть причиной всех бедствий в  стране  и
толкать королевство на чуть гибели? - спросил он.
   - Тут, где повелеваю я, еще ничего не погублено, - отозвался  Генрих.
Тогда король вернулся к главному вопросу:
   - Вы же знаете, каковы мои условия и в чем состоит ваш долг. Разве вы
не боитесь моего гнева?
   Да, переход в католичество, только это. Генрих сразу понял, чего  хо-
чет король. Пусть все идет в королевстве как попало, лишь  бы  наследник
престола сделался католиком.
   - Сир! - твердо заявил Генрих. - Это говорите не вы. Вы мудрее  ваших
слов.
   - А вы просто невыносимы, - раздраженно отвечал король, - то садитесь
на край стола, то убегаете в конец комнаты, то книгу хватаете с полки. Я
ненавижу движение, оно разрушает строгость линий.
   Генрих ответил стихом из Горация: "Vitamque sub divo" - .. Да не  бу-
дет у него иного крова, кроме неба, и пусть  всю  жизнь  не  ведает  по-
коя!.." При этом Генрих взглянул на господина Монтеня, и  тот  склонился
перед обоими королями, уже не делая между  ними  различия.  Затем  снова
стал у двери, точно страж,
   А король Франции начал сызнова: - И ради  этой  столь  мало  приятной
жизни вы упорствуете?
   - Разве вы в вашем замке Лувр счастливее?  -  отпарировал  Генрих.  -
Сир! - продолжал он многозначительно. - Я хочу только  произнести  вслух
то, что вам уже должно быть известно: хоть мне и нанесены многие  незас-
луженные обиды, я к вам не чувствую ненависти, ибо вы были  как  воск  в
руках других. И ненавижу я этих других, а вы - мой  государь  и  повели-
тель. На вашем престоле сидели искони лишь законные  наследники,  им  не
владел ни один самозванец. Так было в течение семи  с  половиной  веков,
начиная с Карла Великого!
   Эту длинную речь Генрих произнес намеренно, чтобы дать  королю  время
собраться с силами для заявления, ради которого  тот  сюда  и  прикатил.
Ведь король решил назло Гизам назначить наследником своего кузена Генри-
ха. "А что ему еще остается после смерти брата и - зловещих  событий  во
время похорон, о которых мне сообщил конник? Кто бы я ни был  -  католик
или турок - ты, Валуа, должен назначить меня". Так думал Генрих, в то же
время не спуская глаз с лица короля: оно непрерывно меняется -  вот  его
напускная неподвижность перешла в судорожное подергивание, и  неудержимо
близится взрыв. Последним толчком явилось почему-то упоминание  о  Карле
Великом. Король, который только что был сер лицом, внезапно побагровел и
стал похож на Карла Девятого, когда тот еще был тучен и  говорил  зычным
голосом. Он вскочил с кресла и, стоя перед Генрихом, тщетно силился  за-
говорить. Наконец он овладел своим голосом.
   - Негодяи! - И проговорил более внятно: - Негодяй Гиз! Теперь он уве-
ряет, будто тоже ведет свой род от Карла Великого! Этого еще не хватало.
Какая наглость! Он пишет об этом и распространяет этот бред в моем наро-
де! Он-де единственный законный потомок Карла, а все Капетинги, сидевшие
на французском престоле, - незаконные потомки. Этого нельзя вынести, На-
варра! Какой-то обманщик, чужеземец, и притом ничтожного рода в  сравне-
нии с нашим, осмеливается называть нас бастардами, а себя самого  -  ис-
тинным наследником французской коро