ем, Жанна считала фигуру девушки безупречной; это мнение  раз-
делял и ее сын, и его даже не отталкивало то обстоятельство, что  Марга-
ритачересчур уж затянута. Не мог также предвидеть cын Жанны, что ее щеки
когда-нибудь отвиснут. Хотя она уже не так обильно украшала себя с голо-
вы до ног сверкающими жемчугами и драгоценными каменьями, как  во  время
некоей процессии, Генриху она показалась великолепной и сулила всем  его
чувствам небывалые радости.
   Он думал: "Строй - из себя принцессу сколько  хочешь,  скоро  мы  все
равно будем лежать вместе в кровати".
   А в ее надменно откинутой голове проносились мысли: "Буду я когда-ни-
будь снова спать с Гизом? Едва ли, потому что этот мне  нравится.  Дере-
венский юноша - и все же королевский сын, как выразилась его мать".
   А он думал: "Марго, Марго, с Гизом ты больше спать не будешь: тебе  и
меня хватит с избытком".
   Тем временем она уже давно начала по-латыни какой-то холодный компли-
мент его походам и воинской славе. А он заверил ее на том же языке,  что
восхищен ее ученостью и образованностью, а  также  величием  ее  осанки.
'Каждый изо всех сил старался щегольнуть самыми  изысканно  построенными
фразами, но думали оба о другом.
   Вдруг Марго переменила тему разговора.
   - Вы уже говорили с моей матерью.
   Генрих вздрогнул, точно его поймали на месте преступления: ведь,  что
бы он ни говорил, о чем бы ни думал, в душе  его  неизменно  жило  одно:
"Марго - дочь убийцы!"
   - И с глазу на глаз, - добавила принцесса. - Относительно прискорбно-
го события, как я полагаю? Примите мое искреннее  соболезнование.  -  Ее
подведенные синим веки заморгали, наконец блеснула слезинка. Он  тут  же
схватил ее за руку и прошептал: - Пойдемте отсюда! - Ибо  чувствовал  за
спиной косящий взгляд Карла. Учтиво провел ее Генрих по открытой садовой
аллее, но едва они очутились за какой-то изгородью,  юноша  взволнованно
спросил:
   - Вы видели мою мать перед кончиной? Отчего она умерла? О, отвечайте!
- Но принцесса, конечно, молчала.
   - Вы ведь знаете, какие ходят слухи? -  настойчиво  продолжал  он.  -
Скажите мне, что вы на этот счет думаете! Не хотите? Ах, Марго! Это дур-
но с вашей стороны!
   Не отвечая, она пошла вперед по дорожке, извивающейся между двумя вы-
сокими изгородями, и они очутились в лабиринте, где было сумеречно, даже
когда светило солнце. Но чутье подсказывало ей, что лучше,  если  Генрих
не будет сейчас слишком отчетливо видеть ее и она его. Он  шел,  прижав-
шись к плечу девушки, при каждом шаге касался ее, и она ощущала на своей
шее его дыхание.
   - Мне ужасно тяжело. Я словно брожу ощупью и никак не могу найти  вы-
ход. - Так же блуждали они теперь по  узким  извилинам  лабиринта.  -  Я
всегда, всегда помнил о тебе! - проговорил он вдруг так горячо и трепет-
но, что Марго приостановилась и посмотрела на него: на  глазах  у  юноши
стояли слезы. Это были, без сомнения, искренние слезы, и вместе с тем он
был уверен, что она наконец будет тронута и выложит всю правду.
   - Я ведь сама наверняка ничего не знаю, - взволнованно начала  она  и
вдруг смолкла "а полуслове.
   - Но у вас есть основания что-либо предполагать? Какой-нибудь повод?
   - Нет! Нет! - Она словно заклинала его молчать. Тщетно!
   - Мы ведь должны пожениться. Но, вы понимаете, почему я сейчас не це-
лую ваше прекрасное лицо и не поднимаю вам юбки? У вас есть тайна от ме-
ня, и это сильнее всего остального.
   Девушка только застонала. Однако он не давал ей пощады.
   - Никогда еще моя страсть к вам не была так глубока,  как  теперь.  Я
смогу любить отныне только одну-единственную! - воскликнул Генрих и  сам
поверил своим словам. - Ах, Марго, Марго! Ведь вы дочь женщины, которая,
может быть, убила мою мать!
   Внезапно наступившее молчание и ужас, охвативший девушку, явились как
бы ответом на его слова. Наконец Марго разрыдалась, она поняла, что ста-
ла теперь по-новому дорога сыну бедной королевы Жанны и что в "той любви
есть что-то грозное. Она сделалась для него каким-то  роковым  символом,
образом из античной трагедии, тогда как сама по себе она  довольно  зау-
рядная, добродушная девушка, не умеет противиться  своим  вожделениям  и
бывала за это иной раз даже порота; считает в порядке вещей, что при  их
дворе людей убивают и что каждого, кто становится поперек дороги ее  ма-
тери, умеют ловко устранить. Сама Марго жила среди всех этих  злодеяний,
нисколько ими не смущаясь, и частенько отдавалась увлечениям, в то время
как рядом совершались убийства.
   - Вы, может быть, дочь той женщины... - повторил, он, теперь уже лишь
для собственного спасения, лишь из-за того ужаса, который все больше ов-
ладевал его душой, как бы предостерегая от бурно разраставшейся страсти.
   - Может быть, - сказала она с глубоким равнодушием. И в  самом  деле,
без всяких доказательств, она была глубоко уверена, что и это злодейство
могло быть совершено ее матерью с таким же успехом, как и все остальные,
поэтому ей стало еще более жаль его, чем если бы он уже не сомневался  и
решительно бросил ей в лицо обвинение. Он был беззащитен,  у  него  были
ласкающие глаза, его мать убита ее матерью. А он готов ради Марго забыть
обо всем. Это и особенно его полная невинность и непричастность к  таким
делам тронули ее сердце, оно пылко забилось, и Марго охватило нетерпели-
вое желание, чтобы юноша наконец оторвался от своих  дум  и  кинулся  на
нее.
   Он уже готов был это сделать, уже протянул к ней руки. Но в последнее
мгновение он вскрикнул от ужаса, и она тоже вскрикнула -  лишь  поэтому,
что его чувства стали полностью ее чувствами. Но увидела она  далеко  не
то, что увидел он. Его блуждающий взгляд случайно задержался на одном из
погруженных в зеленый сумрак закоулков лабиринта:  оттуда  им  навстречу
плыла призрачная фигура, словно желавшая встать между ними.  Восемнадца-
тилетний юноша потерял голову, и прозвенел его отчаянный вопль:
   - Мама!
   Неизвестно, сколько времени продолжалось видение.  Но  вдруг  он  по-
чувствовал, что Марго припала к его груди, ощутил желанную, покорную тя-
жесть ее тела, - она сама бросилась к  нему,  прижалась  и  проговорила,
плача и смеясь:
   - Там же просто зеркало, чтобы люди еще больше запутались среди доро-
жек; никто к тебе не шел, только я, твоя Марго! И теперь я - вот, потому
что теперь я люблю тебя!
   А сама думала: "Две слезы уже скатились у меня по  щекам,  посмотрим,
выдержат ли румяна". Он же думал: "Теперь ей Гиз будет уже не нужен",  -
и стал мять ее широкую жесткую юбку. Ибо при самых возвышенных  побужде-
ниях люди не забывают и о самых низменных.
   Однако эти кощунственные мысли носились,  как  беспомощные  челны  по
бурному морю, и это была страсть. Всюду вокруг  них  -  нечистая  жизнь,
тайные злодеяния, и только они двое вырвались на просторы пьянящей бури.
В это море хотим мы кинуться, и никто о нас больше никогда  не  услышит!
Они замерли, обняв друг друга: прекраснейшие мгновения,  единственные  и
незабываемые. И когда, гораздо позднее, им доводилось встречаться и  они
уже не раз испытывали друг к другу презрение и даже ненависть, они вспо-
минали о тех минутах и вдруг становились опять юношей и девушкой из  ла-
биринта, где стоял этот душный и пряный запах...
   Марго высвободилась первая. Ода просто изнемогла, чувства такой  силы
были ей еще неведомы. Забыл обо всем и Генрих. Как ни странно, но в пер-
вую минуту пережитое показалось ему постыдным, он уже готов  был  посме-
яться и над нею и над собой. За таким подъемом обычно следует  смущение,
поэтому они продолжали блуждать по узким извилинам  лабиринта,  и  Марго
уже не могла найти выход. Но когда выход вдруг оказался перед ними,  она
остановила Генриха и сказала:
   - К сожалению, ничего не выйдет. Я не буду твоей женой.
   Впервые с детских лет назвала она его на ты - и только,  чтобы  отка-
зать ему.
   - Нет, Марго, мы должны пожениться. Иначе не может быть,  -  рассуди-
тельно настаивал он. А она:
   - Разве ты не видел ту, которая хотела стать между нами?"
   - Моя мать сама желала этого брака, - торопливо сказал Генрих,  чтобы
пресечь все дальнейшие возражения. Она же промолвила, изнемогая, задыха-
ясь: - Мы этого не выдержим.
   А имела она в виду, что им не выдержать такой  страсти  со  столькими
подводными рифами - грехом, происками, подозрениями;  да  еще  покойница
сует между, ними свое несчастное лицо и мешает целоваться!  Марго  могла
бы, если бы захотела, все свои мысли переложить в  латинские  стихи;  но
она этого не сделала. в ее чувствах не было  тщеславия.  Она  смирилась,
хотя смирение и было не свойственно вольнодумной принцессе Валуа. В  ней
вдруг проснулось сознание христианского долга, а вместе с ним и  потреб-
ность в человеческом самоуважении. Нет, решительно в  этом  лабиринте  с
Марго произошло слишком много необычного, так не могло продолжаться. Все
же она заявила:
   - Тебе надо бы уехать отсюда, сокровище мое.
   - Слышать, что меня так называют твои губы, и покинуть тебя?
   - Это безнравственный двор. Я занимаюсь науками, чтобы ничего не  ви-
деть. Моя мать верит только своим астрологам, а те предсказали ей смерть
королевы Жанны, - вероятно, другие поручили им это сделать.  И  мало  ли
что еще они ей нашептали!
   У Марго могли быть всякие предположения относительно будущих событий,
но, вместо того чтобы обратить подозрения Генриха на ее мать, она  пред-
почла свалить всю вину на астрологов.
   - Поскорей уезжай! - повторила она.
   - Вот еще! Точно я боюсь! - Его возмущение все росло.  -  Не  хватало
только, чтобы я закутался с головою в плащ и Париж освистал меня,  когда
я буду удирать!
   - Это в вас говорит глупая гордость, сударь.
   - А у вас, сударыня, на уме не то, что на языке. Уж не герцог ли Гиз?
   Столь жестоко не понятая в своих самых чистых побуждениях,  принцесса
Маргарита сверкнула гневным взором на бессовестного, и он не успел опом-
ниться, как она вышла из лабиринта.


   ТАНЕЦ-ПРИВЕТСТВИЕ

   Выбравшись из темного лабиринта, ослепленный ярким сиянием дня,  Ген-
рих все же увидел, что Марго ушла недалеко. Ее брат, король,  перехватил
ее и сжимал ей плечо так крепко, что лицо девушки  скривилось  от  боли.
Притом он злобно сопел и что-то выговаривал ей, а что, не разобрать. Яс-
но, что Карл слышал их последний спор. Обо всем, предшествовавшем  этому
спору, он знать не мог. Но Генрих  затрепетал  от  воспоминаний,  что-то
поднялось у него в груди. Словно горячий ключ, забивший из  недр  скалы.
То же самое, конечно, чувствует и она. И напрасно она с этим борется!
   Тем временем Марго удалось вырваться из рук брата,  она  выпрямилась,
гордо и гневно стала перед ним.
   - Вы не принудите меня, сир, выйти за гугенота.  Мне  всегда  претили
ваши интриги. Всем отлично известно, что я католичка, и я  не  собираюсь
менять веру.
   Карл Девятый сначала был изумлен столь  неожиданным  упорством  своей
сестрицы. Она осмелилась назвать планы их матери, мадам Екатерины,  инт-
ригами! Затем он пошел на попятный; кроме того, король заметил Генриха и
громко заявил: - На этот счет не беспокойся, моя толстуха, католичкой ты
останешься и при своем гугеноте! - И добавил вполголоса несколько  слов:
может быть, это была угроза, может быть, он произнес имя их матери,  ибо
принцесса, на мир испуганно отвела взор и покосилась  на  верхнее  окно.
Брат, видимо, решил, что сопротивление ее сломлено, взял за руку и нето-
ропливо повел к предназначенному ей господину и повелителю.
   - Вот тебе моя толстуха Марго, - обратился Карл Девятый к Генриху На-
варрскому.
   И тут же продолжал: - Наварра, мы с тобой еще не поздоровались, я был
занят собаками. Но мы наверстаем упущенное и выполним" все в  подобающей
форме.
   Он тут же отошел на двадцать шагов, хлопнул в ладоши -  вероятно,  он
уже успел распорядиться, и даже весьма обстоятельно: задержавшись в  ла-
биринте, влюбленные дали ему эту возможность.  Правда,  все  могло  быть
подготовлено и другой особой; притом еще обстоятельнее.
   С двух сторон, из-за Луврского замка,  выходившего  своим  прекрасным
фасадом в парк, появились две процессии разодетых придворных, одна  дви-
нулась в сторону короля Франции, другая обогнула короля Наваррского. Пе-
ред домом выстроились солдаты: слева швейцарская  стража,  справа  фран-
цузская гвардия. Те и другие ударили в барабаны, и под вихрь  барабанной
дроби придворные заняли свои места. Тотчас из ближайшей  залы  донеслись
торжественные и нежные звуки скрипок и флейт.
   Тем временем средние двери дворца распахнулись, Оттуда вышли  дамы  -
множество прекрасных фрейлин, но все они, подобно  жемчугам,  окружающим
крупные бриллианты, только сопровождали обеих принцесс-жеманниц,  а  те,
подчеркивая свою изысканность, держали друг друга лишь за кончики высоко
поднятых розовых пальчиков и делали шажки так осторожно, будто  ножки  у
них из стекла. Это были Маргарита Валуа и Екатерина Бурбон.  Но  как  ни
заученно выступали они, в их движениях чувствовались живость  и  своево-
лие. В такт музыке они проследовали между двумя рядами придворных. Солн-
це озаряло принцесс с головы до ног, и когда они остановились и  оберну-
лись, чтобы видеть торжественную церемонию, которая должна  была  сейчас
начаться, все на них засверкало, переливаясь  блеском:  парча,  диадемы,
нежная, холеная кожа. И все-таки они являлись лишь второстепенными фигу-
рами, дополнительным украшением этого празднества. Присущий  обеим  нас-
мешливый ум на этот счет их не обманывал; и самолюбивой Валуа и  просто-
душной дочери Бурбонов это показалось забавным, и они сообщили друг дру-
гу о своих впечатлениях легким пожатием пальцев.
   Встретились глазами и брат с сестрой - Генрих с Екатериной.  И  глаза
их как бы сказали друг другую "Помнишь наш маленький замок в По,  огород
и дикие горы? К чему все эти фокусы! Однако внимание: нам и этому  нужно
учиться. Откуда у тебя такое красивое платье? А у тебя? От нашей дорогой
матери, от кого же еще!"
   Их разговор без слов продолжался лишь мгновение. Карл Девятый уже на-
чал большой церемониал. Генрих услышал за своей спиной чей-то голос, мо-
жет быть, он принадлежал д'Обинье, Конде или Ларошфуко, а может быть,  и
молодому Лерану: - Сир, - прошептал этот голос. -  Точно  подражайте  во
всем королю Франции!
   - Кажется, это будет в первый раз, - отозвался Генрих, однако был тут
же вынужден признать, что Карл в совершенстве владеет  ритуалом.  Король
Франции - он был в белой шелковой одежде, коротких панталонах с  буфами,
длинных чулках и в берете" с пером - сделал шаг, всего один  шаг,  но  -
этот шаг послужил сигналом для его братьев, герцогов Анжуйского и  Алан-
сонского, и они тут же встали у него за плечами. Подобное сочетание трех
фигур имело глубокий смысл, и оно означало: "Я и мой дом". В этом  соче-
тании было столько гордости и величия, что  преждевременно  опустившийся
Валуа вдруг снова, как в юности, блеснул утонченностью своей  породы.  В
ту же минуту оркестр заиграл громче: вступили деревянные трубы. До  того
музыка звучала пленительно, теперь она загремела торжественно  и  важно,
все нарастая, пока вновь не грянула дробь барабанов.
   А над королем, над его сказочным дворцом, над залитой блеском  свитой
простиралось высокое, легкое, светлое небо.  Звуки  разносились  далеко,
особенно по водам Сены, которая была отделена от ограды изысканного пар-
ка лишь заброшенной и, пустынной полосою берега.  По  береговому  откосу
уже карабкался кое-кто из прибрежных жителей, самые ловкие пытались даже
одолеть стену. Стража просто-напросто спихивала их  вниз  древками  але-
бард; поэтому все, кому удавалось подсмотреть кусочек  происходившего  в
парке представления, которое давали сильные мира сего,  были  очень  до-
вольны, и даже те, кто ничего не видел, весело шумели, как и  полагается
народу.
   А в это время одно из окон верхнего этажа, выходящих в парк, тихонько
скрипнуло, правда, этого скрипа никто не слышал, и между створами  пока-
залось высунувшееся из-за штор свинцово-серое лицо. Похожие на угли гла-
за старухи следили за тем, что происходило внизу; все это было ею же са-
мой придумано и подготовлено: торжественная  встреча  короля-католика  с
королем-гугенотом, участие в ней обоих братьев короля, похвальба  огром-
ной, блестящей свитой - такое зрелище неизбежно должно  было  вызвать  у
соплякабеарнца и его оборванцев ощущение, что сами они люди ничтожные, и
укрепить их доверие к королевскому дому.
   Об этом и размышляла старуха со свинцово-серым лицом, и улыбка морщи-
ла ее тяжелые щеки.
   Только Марго могла видеть ее со своего места, и вдруг, неведомо поче-
му, принцесса почувствовала дурноту. "Что я делаю! Ведь этого-то я и  не
хочу, и добром это не кончится! Если я дам зайти сближению  еще  дальше,
случится что-то ужасное. Как раз сейчас мне следовало бы опять сойтись с
Гизом, - хотя с нынешнего дня между нами всему конец, - чтобы,  несмотря
на все, расстроить мой брак с Генрихом, которого я люблю, как  собствен-
ную жизнь".
   Марго была одна со своими предчувствиями, со своей совестью. Все, да-
же ее возлюбленный Генрих, целиком отдались внешней стороне совершавшей-
ся церемонии. Впрочем, эта церемония вскоре опять захватила ее,  и,  как
обычно, внешние события заглушили голос совести. А Генрих  тем  временем
все подмечал. Кроме лица в окне, от него ничего не ускользнуло: ни поис-
тине царственный размах празднества, ни выражение на лицах его  участни-
ков, ни даже голоса народа, который по-своему принимал  участие  в  этом
балете. Так называл юноша про себя торжественную  церемонию,  участником
которой оказался. Смутные предчувствия его не тревожили, зато ему не из-
меняло критическое остроумие, и никакой показной блеск не мог затуманить
зоркость его взгляда. Поэтому Генрих, видя вокруг  себя  множество  лиц,
готов был поклясться, что их выражение заранее заказано и заказ  оплачен
и выполнен.
   Несмотря на все эти наблюдения, он тщательно подражал каждому  движе-
нию Валуа: делал те же па, так же долго держал ногу поднятой  и  опускал
ее почти на то же место, чтобы шествовать как можно медленнее и торжест-
веннее. Рядом с Генрихом, вернее, несколько отступя, следовал его  двою-
родный брат Конце - единственный представитель бурбонского дома, который
оказался налицо. Как только король Франции и его братья  пригласительным
жестом простирали руку ладонью вверх, прижимали ее к сердцу или  снимали
шляпу, Генрих и его кузен спешили проделать то же самое; они тоже были в
положенной роскошной одежде - почти единственные  среди  гугенотов.  Обе
группы продолжали двигаться друг другу навстречу под звуки музыки, точно
исполняя некий священный танец, соответствовавший высокому сану короля -
избранника и помазанника божия. Они все более сближались, и  каждая  уже
не производила впечатления какого-то нераздельного целого -  уже  броса-
лись в глаза детали, а они всегда вызывают разочарование, нарушая словно
бы уже достигнутое единство. И все более подозрительными становились те,
кто надел на свое лицо заказанную ему личину.
   "Взять хотя бы де Нансея, - он мне вовсе не друг! Остережемся его! Он
начальник личной охраны короля. Я заранее уверен, что мне  еще  придется
увидеть его настоящее лицо, когда оно не будет почтительно улыбаться  по
заказу. Самое главное - внушить им такое уважение, чтобы никакие  балеты
были уже не нужны. Все это лица людей, которые нам ничего не  забыли,  а
мы им. А какова, например, вон та улыбка? Кажется, это  некий  де  Море-
вер?."
   - Кузен, того придворного зовут не Моревером?
   "И это называется улыбкой? Но ведь совершенно ясно, что  ему  гораздо
больше хочется убивать, чем кланяться! Моревера я возьму себе на  замет-
ку".
   И все же самые убедительные открытия бледнеют и на время  забываются,
если к ним случайно примешивается личное чувство  неловкости,  вызванное
хотя бы ощущением того, что ты смешон. Но именно это и произошло,  когда
Ген