анов побега, так и для всех  слу-
чаев жизни. Наварра советовался много и со всеми. Ночью у него были  для
этого женщины, днем мужчины. И каждый из них мог думать, что Генрих  его
развлекает, или дурачит, или почтительно выслушивает. Одни видели в  нем
придворного весельчака, другие искали возвышенные чувства,  но  он  всех
водил за нос. Даже когда изредка дарил кого-нибудь своей откровенностью,
то старался, чтобы это было потом разглашено и послужило его  успеху.  И
пользовался любым случаем, чтобы лишний раз выразить свое восхищение пе-
ред мадам Екатериной. Послушать его, так Варфоломеевская ночь  -  шедевр
мудрой политики. Вопрос только в том, что было гениальнее со стороны ко-
ролевы: убить Жанну и Колиньи иди даровать Генриху жизнь.
   - Со временем, когда я стану умнее, - говорил
   Генрих, - я, вероятно, пойму и это. Правда, я и до сих пор  не  знаю,
какими судьбами я еще жив, но моя мать и адмирал были принесены в, жерт-
ву ради достижения тщательно продуманной цели. Только дурак мог бы зата-
ить в сердце месть. А я просто молод и любознателен.
   Старуха узнала об этом, и если даже она поверила ему хотя бы  наполо-
вину, то сама эта ненадежность Генриха пленяла ее. Его же влекло к Меди-
чи как раз то, что он находился в ее власти. Оба испытывали друг к другу
любопытство и держались настороже,  как  бывает  только  при  опасности.
Иногда она пускалась в необъяснимые откровенности. Так, однажды  вечером
призналась, что он далеко не единственный ее пленник.
   Не свободен даже король, ее любимчик. Она держит его в, своей, власти
с помощью волшебных зелий, пояснила Медичи и подмигнула.
   Король Генрих - третий французский государь, носивший это имя, - при-
ехал из Польши переодетым. Когда он был в Германии, они могли бы  захва-
тить его.
   Однако там этого не сделали. Здесь же, в его собственном замке,  Лув-
ре, французский король оказался в плену у своей матери и ее  итальянцев,
которым удалось пролезть в канцлеры и маршалы. Только  иноземцы,  откро-
венно призналась она своему другу Наварре тридцатого января, под завыва-
ние ночного ветра и дребезжание оконных стекол, любой нацией должны пра-
вить только иноземцы. Пришлый авантюрист  никогда  не  побоится  пролить
кровь чужого, народа. А если пришлого не найдется, так пусть этот  народ
пропадает пропадом. Таков закон, он непреложен, благополучие развивает в
нациях легкомыслие. Особенно французы - эти любители  всяких  памфлетов.
Лучше, если люди дрожат, чем зубоскалят.
   - Вот уж правда-то, мадам! - воскликнул Генрих с воодушевлением. - Но
как бы вы стали награждать поместьями всех ваших соотечественников,  ко-
торые перебрались во Францию, если бы не существовало верного  средства:
когда нужно, вы приказываете удавить одного  или  нескольких  сидящих  в
тюрьме французских поместных дворян.
   Мадам Екатерина прищурила один глаз, как  бы  подтверждая  справедли-
вость его слов.
   - Среди удавленных вами, поместья которых вы отобрали, был даже  сек-
ретарь вашего сына, короля.
   - Попробуй только сказать ему об этом! Ни у кого еще не хватило  сме-
лости.
   Так говорила старая королева, ибо в минуты особого  доверия  называла
своего королька на "ты". Она наградила его шлепком и  продолжала  совсем
другим тоном - лукаво и вместе с тем таинственно.
   - Королек, - начала она. - Ты вот мне подходишь.  Я  давно  за  тобой
наблюдаю и убедилась, что небольшое предательство тебя не испугает. Люди
слишком в плену у предрассудков... А что такое  в  конце  концов  преда-
тельство? Умение идти в ногу с событиями! Ты так  и  делаешь,  потому-то
твои протестанты тебя и презирают - по всей стране и в стенах Лувра, хо-
тя тут их осталась какая-то горсточка.
   Генрих испугался: "Что подумают обо мне господин адмирал и моя  доро-
гая матушка? Вот я сижу и слушаю эту старуху, а надо бы взять и  удавить
ее. Но все еще впереди. Я медленно подготовляю свою месть, она будет тем
основательнее".
   Однако на его лице не отразилось ничего, кроме готовности служить  ей
и простодушного сочувствия.
   - Вы правы, мадам, я  совсем  испортил  отношения  с  моими  прежними
друзьями. Поэтому, мадам, я тем более хотел бы снискать ваше  расположе-
ние.
   - Особенно, если тебе, малыш,  позволят  в  награду  немножко  порез-
виться. Ты вот теперь играешь в мяч с Гизом и умно делаешь,  хотя  он  и
наступил на лицо мертвому Колиньи. Ты должен также сопровождать его каж-
дый раз, когда он будет выходить из Лувра.
   - Он часто выходит. Чаще всего выезжает верхом.
   - Выходи и выезжай вместе с ним, - чтобы я знала всегда, где он  был.
Ты сделаешь это для меня?
   - И мне тогда тоже можно будет выезжать из Лувра? Каждый день? За во-
рота? Через мост? Все, что вы прикажете, мадам, будет исполнено!
   - Не воображай, будто я боюсь этого Гиза, - презрительно добавила ко-
ролева. А ее новый союзник убежденно подхватил: - Кто еще,  кроме  лота-
рингца, способен так хвастать своими телесами? Отпустил  себе  белокурую
бороду, а народу это нравится!
   - Он дурак, - так же убежденно продолжала Медичи.  -  Он  подстрекает
католиков. И ему невдомек, на чью мельницу он воду льет! На мою же! Ведь
мне скоро опять понадобится резня: протестанты не дают  нам  покоя  даже
после Варфоломеевской ночи. Что ж, получат еще одну. Пусть Гиз  подзужи-
вает католиков, а я разрешаю тебе поднять  гугенотов.  Рассказывай  тем,
кто в Париже, что их вооруженные силы бьют нас по всей стране. К сожале-
нию, в этом есть доля правды. А провинции ты дай знать, что здесь  скоро
вспыхнет мятеж; и пусть он вспыхнет! Согласен? Ты сделаешь все, как  на-
до, королек?
   - И мне можно будет переезжать через мост? И ездить на охоту? На охо-
ту? - повторил он и рассмеялся: так велика была  чисто  ребячья  радость
пленника.
   Мадам Екатерина, глядя на него, улыбнулась с  высокомерной  снисходи-
тельностью. Даже самая многоопытная старуха не всегда учует в  искренней
радости ту долю хитрости, которая в ней все же  скрыта.  Любой  пленник,
когда он прикидывается еще более приниженным, чем  требуется,  поступает
правильно; тот, кто ожидает своего часа, должен  вести  себя  как  можно
скромнее и неувереннее.
   Когда Генрих вышел от своей достойной  приятельницы,  он  тут  же  за
дверью натолкнулся на д'Обинье и дю Барта. Оба они давно не показывались
вместе. Это было бы слишком неосторожно. Тут они не выдержали:  ведь  их
государь так бесконечно долго беседовал с  ненавистной  убийцей.  Генрих
стал для них загадкой. Хотя они любили его  по-прежнему,  но  совсем  не
знали, насколько ему можно доверять.
   Генрих сказал недовольным тоном: - А я не ожидал встретить вас  перед
этой дверью.
   - Да, сир, мы охотнее встретились бы с вами в другом месте.
   - Но это нам запрещено, - добавил один из них.
   - Д'Арманьяк не пускает нас к вам, - пояснил другой. Охрипшими  голо-
сами, перебивая друг друга, они начали жаловаться: - Вы все забыли,  во-
дитесь только с новыми друзьями. Но это же недавние  враги.  Неужели  вы
действительно все позабыли? И кому вы всем обязаны, и даже за кого долж-
ны отомстить?
   Слезы брызнули у него из глаз, когда они напомнили о мести. Но он от-
вернулся: пусть не видят этих слез. - Новый двор, - сказал он,  -  любит
веселиться, а вы все еще продолжаете грустить. При Карле Девятом и я был
бунтовщиком, да что толку? Месть! Что вы понимаете  в  мести?  Если  от-
даться ей, она делается все  глубже,  глубже,  и  наконец  почва  уходит
из-под ног.
   Все это говорилось в присутствии охранявших Лувр швейцарцев,  которые
бесстрастно смотрели перед собой, будто не понимали ни слова.
   Оба старых товарища заворчали: - Но если вы  ничего  не  предпримете,
сир, тогда будут действовать другие - небезызвестные участники  Варфоло-
меевской ночи. Они не унимаются ни при этом развеселом дворе, ни в церк-
вах. Вы бы послушали, что они там проповедуют.
   - Они требуют, чтобы вы обратились в  католичество,  иначе  прикончат
еще и вас. Ну что ж, обратитесь! Я это уже сделал.
   Тут они от ужаса словно онемели. Он же продолжал: - А если вы все-та-
ки не хотите сдаваться, так ударьте первые. Вы сильны. В Париже еще най-
дется несколько сотен ревнителей истинной веры. Может быть,  у  них  нет
оружия, но с ними бог...
   Он двинулся дальше, а они) в своей великой растерянности даже не сде-
лали попытки следовать за ним. - Он издевается  над  нами,  -  прошептал
один другому. Даже швейцарцы не должны были этого слышать. Но перед  со-
бой они старались найти ему оправдание: - Может быть, он хотел предосте-
речь нас, чтобы мы не затевали никакого мятежа? Через неправду  дал  нам
понять правду? Это на него похоже. А перед тем он заплакал, но не хотел,
чтобы мы заметили. Впрочем, у, него глаза на мокром месте. Плачет, когда
ему напоминают, что надо мстить, а все-таки вышел из этой двери. Из  той
самой комнаты, где отравили его мать!
   И оба согласились на том, что они перестали понимать своего  государя
и что они глубоко несчастны.


   ВТОРОЕ ПОРУЧЕНИЕ

   Генрих отправился к королю, который носил то же имя, что и он, и  был
третьим Генрихом на французском престоле.  'Когда-то  они  часто  играли
вдвоем, Генрих с Генрихом. Мальчишками в Сен-Жермене, наряженные  карди-
налами, они въехали однажды на ослах в ту залу, где мадам Екатерина при-
нимала настоящего кардинала. Нечто подобное они повторили  теперь,  уже,
взрослыми, - король Франции и  его  пленник-кузен,  чья  мать  и  многие
друзья лишились здесь жизни. Зато на другой же день король Франции  отп-
равился в монастырь, чтобы поскорее замолить свои грехи. В течение опре-
деленного срока он замаливал свои богохульства, и  еще  одного  срока  -
свои плотские заблуждения, и еще одного - свою  слабость  как  государя.
Его безволием злоупотребляли да еще глумились над ним: интриганы,  жули-
ки, наложники и одна-единственная женщина - его мать. А он продолжал все
раздаривать, прошучивать, проматывать. Иногда на миг  в  нем  вспыхивало
сознание того, что происходит. Ведь он ограблен, обесчещен, и  тогда  он
замыкался в безмолвии.
   А они принимали это безмолвие за угрозу и стушевывались, едва  король
умолкал. Но его немота являлась следствием трагического  ощущения  своей
несостоятельности. И каждый раз его душу начинала угнетать мысль о  том,
что вырождающийся королевский дом) не  способен  что-либо  свершить  или
предотвратить ни в своей стране, ни за ее пределами. - Терпимости бы нам
побольше, - заявил он как раз сегодня своему зятю и кузену. Эти слова  у
него вырвало отчаяние. - Мир был бы нам весьма кстати. Разве я  ненавижу
гугенотов? Да я в девять лет сам был гугенотом и бросил в  огонь  молит-
венник моей сестры Маргариты. Я отлично помню, как мать, меня била и как
мне доставляло удовольствие дразнить ее. До сих пор мне стыдно перед ней
за это чувство. Хотя она давно обо всем забыла. И куда я иду? Мне следо-
вало бы желать мира между религиями. А когда я стал королем, то  поклял-
ся, что не допущу в моем государстве никакой религии,  кроме  католичес-
кой. Что же мне делать? Я не изгоняю еретиков, как " должен бы, а молюсь
об их обращении. Я способен только молиться.
   - Нет, вы способны на  большее,  -  убежденно  заговорил  Генрих  На-
варрский, выступавший теперь в роли скромного  слушателя  того  Генриха,
который стал ныне королем. - У вас превосходный слог. Усердно  сочиняйте
послания и указы. Ваше усердие, сир, послужит  для  всех  нас  наилучшим
примером.
   Этот король в дни уныния - а такой день был и сегодня, тридцатого ян-
варя, - старательно писал, как будто мог возместить все, что им упущено,
собственноручно изливая на бумагу потоки чернил. Однако к ним  постоянно
примешивалась кровь, а его добрая воля была бессильна. -  Мой  секретарь
Лемени что-то очень давно болеет, - заметил он. - Проведаю его.
   - Не надо, сир! Он умер, открою вам по секрету. Он от нас хотели ута-
ить печальную весть, чтобы не огорчать, вы как раз  были,  в  монастыре.
Говорят, он заболел чумой.
   Ломини был именно тот удавленный в тюрьме поместный  дворянин,  земли
которого перешли к итальянцу; король не в первый раз дивился  исчезнове-
нию своего секретаря. Колючие глаза короля на небритом лице, явно  напо-
минавшем обезьянье, метнули быстрый и неуверенный взгляд на кузена,  же-
лая подстеречь, какое у него появится выражение; впрочем), король тут же
опустил их на бумагу. - И ради этой-то, восхитительной жизни  я  не  мог
дождаться, когда умрет мой брат Карл, - пробормотал он.
   - А разве не стоило? - спросил изумленно простачок-кузен.
   Король закутался в свой меховой плащ и продолжал писать. А кузен  На-
варра тем временем ходил по комнате, принимался  что-то  бормотать  себе
под нос, на минуту умолкал и опять что-то бубнил.
   - Новый двор сильно отличается от прежнего.  Это  скорее  чувствуешь,
чем видишь. При Карле Девятом мы все были какие-то сумасшедшие.  Правда,
и сейчас беспутничают с женщинами, но еще больше, с  мальчиками.  Многие
научились этому только теперь, чтобы не отставать! Я - нет, и очень  жа-
лею: ибо таким образом некоторая сторона человеческой  природы  остается
для меня скрытой.
   - И слава богу, - вставил король, продолжая писать. -  Мальчишки  еще
жаднее, чем бабы. Кроме того, они убивают друг друга. Мой самый  любимый
юноша заколот.
   - При Карле этого не случалось, - заметил Генрих, - хотя вершиной его
царствования была Варфоломеевская ночь. А что трупный запах держится при
новом дворе устойчивее, чем при старом, с этим я готов  согласиться.  Но
если не думать о запахе, то как дружно мы, живем теперь! Никто и не меч-
тает о побегах, мятежах или вторжении немцев. Я уж ученый, я  и  пальцем
не шевельну ради всего этого!
   Он помолчал и, слыша только скрип пера, начал с другого края. - Мы  с
Гизом теперь друзья, кто бы мог думать! Если ваше величество меня отпус-
тит, я сяду "а коня и  поеду  охотиться.  Королева-мать  мне  разрешила.
Правда, за каждым моим шагом будут неусыпно наблюдать  те,  кто  охотнее
стали бы моими убийцам", чем телохранителями.
   Перо продолжает скрипеть. - Ну, так я пошел, -  заявляет  Наварра.  -
Льет дождь, и мне не хочется выезжать, чувствуя, что за  спиной  у  меня
убийцы. Лучше пойду к себе в комнату и  поиграю  с  шутом.  Он  еще  пе-
чальнее, чем король.
   Но когда пленник дошел до двери, его снова окликнули. - Кузен  Навар-
ра, - сказал король, - я долго тебя ненавидел. Но теперь ты в несчастье,
как и я. И причины нашего несчастья - одни и те же события... наши мате-
ри... - проговорил он как бы с трудом. Генрих испугался: никогда  он  не
смотрел на вещи с этой точки зрения. Как, его мать виновата в  постигших
его бедах? Поставить чистую Жанну рядом с мадам Екатериной! Генриха  ох-
ватило отвращение, и он позабыл, что должен владеть своим лицом.  Однако
его унылый собеседник ничего не заметил, у короля у самого  было  тяжело
на душе. - Какую еще гнусность она задумала? - спросил он и прямо почер-
нел от овладевших им подозрений.
   - Никакой, сир. Королева в отличном расположении духа.  Отчего  бы  и
вам не быть в таком же?
   - Оттого, что у меня есть еще брат,  -  раздался  неожиданный  ответ.
Генрих не сразу нашелся, что ответить. Смерть старшего брата не принесла
счастья. А теперь король все-таки хочет смерти младшего. Король  Франции
- прямо какой-то восточный владыка в своем серале,  весь  остальной  мир
для него заслонен смертельной опасностью, грозящей ему во дворце от каж-
дого из окружающих. Генрих уж чуял,  что  воспоследует.  Правда,  король
презирает свою мать за ее мерзости, но  тревожит  его  беспокойный  брат
д'Алансон. И неизвестно, кого ему придется под конец презирать  сильнее:
мадам Екатерину или самого себя.  Ясно,  что  он  переживает  внутреннюю
борьбу. Но борется он тщетно; продолжая втайне подстерегать  собеседника
даже в минуту такой откровенности, стоившей ему стольких мук, он  прого-
ворил: - Кузен Наварра! Освободи меня от моего брата д'Алансона!
   - Я глубоко тронут, сир, вашим доверием, - заявил Генрих  почтительно
и поклонился. Таким образом, он не ответил ни да, ни  нет.  Может  быть,
король принял его слова за согласие.
   - В таком случае, - многозначительно продолжал король, - я смогу тебе
верить. - В его голосе все  еще  слышались  подстерегающие  нотки,  хотя
д'Анжу и делал вид, что все это шутка.
   - А тогда, - подхватил Генрих с той же  многозначительностью,  -  мне
можно будет выезжать верхом без моих убийц?
   - Больше того. Кто меня освободит от брата,  тот  станет  наместником
всего королевства.
   "А уж это ты соврал! - подумал Генрих. - Ну, Валуа, милый мой, теперь
ты у меня запоешь!" И он подпрыгнул с чисто ребяческой радостью. - Да  я
и мечтать об этом не смел! - ликующе воскликнул он. - Наместником  всего
королевства!
   - Сейчас мы это и отпразднуем, - решил король.


   НОВЫЙ ДВОР

   Забегали дворецкие, и замок Лувр, который, казалось, погружен  был  в
дремоту, пока король предавался печали, вдруг ожил и  помолодел  от  ра-
достной суеты многих юношей. К вечеру королевские покои были  превращены
в персидские шатры. За легкими узорчатыми тканями горели восковые свечи;
их мягкий, мерцающий свет образовывал как бы призрачный  свод  и  стены.
Строгие бледные мальчики в прозрачных одеждах, с накрашенными  губами  и
подчерненными ресницами, держа в руках обнаженные сабли, выстроились пе-
ред высоким помостом и застыли. На помост взошли  зрители,  впрочем,  их
было очень немного: несколько итальянцев и господа из Лотарингского  до-
ма. Герцог Гиз, гордый своим великолепным телом, всюду  держался  хозяи-
ном, да и только! У его брата Майенна брюхо было обтянуто переливающими-
ся шелками. На поясе висел золотой кинжал. Присутствовал еще  один  член
того же дома, д'Эльбеф, загадочный друг; он появлялся возле  короля  На-
варского только в самые критические минуты.
   Что касается Наварры, то он нарядился в роскошное  платье  и  украсил
его цветами своего дома, - пусть каждый видит, как он гордится тем,  что
тоже присутствует на таком празднике.  Празднество  устраивалось  только
для мужчин и мальчиков. Последние должны были пленить первых, а те отме-
тить их своей благосклонностью. Несколько прелестных пар уже  танцевало.
Ни сложение, ни одежда не выдавали их пола, и это двусмысленное очарова-
ние особенно действовало на итальянцев и на  толстяка  Майенна.  Наварра
отдал им должное и согласился, что таких пленительных созданий  не  было
среди его людей, которые носили грубые колеты, ездили сомкнутым  строем,
не слезали с коней по пятнадцати часов и вместо отдыха  пели  псалмы.  -
Если бы мои друзья были живы, - проговорил он небрежно, - из них, навер-
но, вышлю бы такие же прелестные мальчики.
   - Подожди, еще выйдут, - заметил Гиз. - Кое-кто из них ведь уцелел.
   - Я не знаю их, - отозвался пленник. - Я всегда там, где... - он  хо-
тел добавить: "весело", но вдруг спохватился; ведь перед ним был  совсем
особый враг,
   Канцлер Бираг, итальянец, получил свой пост благодаря мадам  Екатери-
не. С нею и с несколькими своими соотечественниками  проник  он  однажды
ночью в опочивальню Карла Девятого. Этот преуспевающий чужеземец видел в
пленнике Наварре тайного врага собственной власти. И поэтому без  всяких
околичностей начал форменный допрос:  -  А  вы  не  в  сговоре  с  неким
д'Обинье и его сообщником дю Барта? Эти господа возбуждают школяров про-
тив так называемого иноземного господства, как будто самые высокие посты
в королевстве заняты только иностранцами.
   - Sono bugie, какое вранье, господин канцлер! - с ненапускным негодо-
ванием воскликнул Генрих на языке пришельца. Впрочем, тот не поверил  ни
одному его слову. Лотарингцев еще можно обмануть, но не чужеземца.
   - Ваши друзья, - с трудом проговорил Бираг, задыхаясь  от  ярости,  -
ближе к виселице, чем...
   - Чем я, - докончил Генрих. - Да, меня вам не поймать.
   - Я вешаю быстро и охотно.
   - Но только мелких люд