; та-
ким он остался и теперь. Ему и до сих пор свойственна ревность, стремле-
ние поучать и устрашать - в этом скорее сказывается  мелочность  натуры,
нежели значительность. "Как же можно при мелочности стать  значительным?
Счастье и заслуги, какая между ними связь? Получите сто тысяч экю,  гос-
подин де Рони, если объясните это. Держу пари, вы не лучше моего  разби-
раетесь в этом, Максимильен де Бетюн, или, если вам приятнее, герцог  де
Сюлли. Но имена становятся тем громче, чем ближе к нам  пора  внутренней
тишины".
   В тот час, когда стал известен "пороховой заговор", Генрих долго  ду-
мал о своем помощнике, ибо их теперь осталось двое и им следовало крепко
держаться друг друга. На душе его была тишина, судьба Якова  Английского
едва его испугала, а теперь не осталось и тени  страха.  Кто  испугался,
так это Мария Медичи. Она ворвалась в кабинет своего супруга и начала  с
упреков, настолько бурных и необдуманных, что ей не хватало  французских
слов.
   - Я вас предостерегала. Теперь сами вы каетесь, что  посылали  своего
Рони в Англию для заключения союза.
   - К сожалению, союз не состоялся, - отвечал Генрих.
   - Зато состоялся с другими еретиками, в Ла-Рошели! -  взвизгнула  Ма-
рия. - Ваша погибель в еретиках, и вы стремитесь навстречу своей гибели.
Я это знала, - проговорила она. На ее счастье, она была вынуждена  оста-
новиться, так как ей сделалось дурно. Кто знает, что бы она еще выболта-
ла. Едва она пришла в себя, как на ее лице вместе с сознанием  явственно
проступило нечто новое: нечистая совесть. Она была еще очень  слаба  или
притворялась такой и шепнула чуть слышно: - Сир! Не забывайте никогда  о
небесной каре. Святые отцы ревностно стараются отвратить ее от вас.
   - Это я прекрасно знаю, - сказал Генрих, чтобы успокоить ее. Он  и  в
самом деле думал, что подвалы, начиненные порохом, вряд  ли  могли  быть
делом рук небесных блюстителей нравов.
   Когда король собрался лечь спать - сегодня на парадной кровати, и за-
ла была наполнена придворными, все явились на поклон,  кто  только  мог,
старался попасться на глаза монарху, ибо счастье явно покровительствова-
ло ему, - тут как раз пришел начальник  артиллерии.  Он  возвышался  над
склоненной толпой. Генрих тотчас заметил его и отпустил всех  остальных.
Затем открыл позолоченную решетку и за руку повел начальника  артиллерии
в свой кабинет.
   - Если я не ошибаюсь, нам надо поговорить.
   Рони принес в папке все, над чем он проработал целый день; дела  были
разнообразные, хотя все в той или иной степени относились к  "пороховому
заговору". Королевские послы по всей Европе, у султана, у папы, все дол-
жны были получить обязательное предписание, в каком смысле  им  надлежит
говорить о "пороховом заговоре". Указания были разнородные, но все  нап-
равлены на то, чтобы представить взорам и чувствам дворов  единую  опас-
ность, прежде всего запах пороха, не намекая на серу и ногу с копытом.
   Только в протестантских княжествах,  республиках  и  вольных  городах
послы короля должны были говорить обо всем прямо и ставить точку над  i.
Император вместе с королем Испанским, эрцгерцог в Брюсселе, а также  ве-
ликий герцог Флорентийский и другие финансовые силы вселенского  колосса
на глиняных ногах - все они вкупе подготовляют войну. Открытая их  цель,
которой они кичатся, это уничтожение свободы совести, а кроме того,  они
не намерены более терпеть ни свободную мысль, ни свободные  государства.
Доказательством служит неудавшееся покушение на английскую корону. Пусть
каждый отметит в своей Библии, которую читает по утрам, что и ему угото-
вано то же самое. Далее следовали тексты из Священного писания,  которые
Рони советовал протестантским князьям подчеркнуть.
   Он говорит: христианский мир  имеет  короля,  единственного,  который
держит меч и пускает его в ход не для  собственных  выгод,  а  лишь  для
мирской пользы. На него взирают народы,  наполовину  уже  вовлеченные  в
войну, которая неминуемо охватит весь Запад целиком на  долгие  пагубные
годы. Имеющие уши да слышат. Избави нас от лукавого! Послам короля реко-
мендовалось пользоваться всеми языками, религиозным наряду с военным,  а
также  простонародными  выражениями,  помимо  обычного  дипломатического
красноречия. Генрих отложил все это в сторону, зато дважды прочел черно-
вик письма к королю Якову.
   - Господин начальник артиллерии, вы грозите ему.  Несколько  странный
способ уверить его в моей радости по поводу его спасения.
   - Сир! Теперь или никогда добьетесь вы союза.
   - Чтобы его заключить, он должен, согласно вашей воле, казнить  своих
иезуитов. Этого я не скажу, ибо он этого не сделает и  вряд  ли  простит
мне свою слабость.
   Рони приготовился возразить. Но одумался и просто сказал:
   - Вы правы. Короли знают друг друга. А кто я?
   Генрих вгляделся в него. Вот каков Рони, когда он близок к  смирению.
Оно пришло неожиданно, в особенности сейчас.
   - В некоторых делах вы проявляете предусмотрительность, на  какую  не
способен ни один король, - сказал Генрих слово в слово. - Опасности  из-
бегнул не только Яков и его корона.
   Министр выпрямил спину, он снова стал тем, кого изображал  в  молодые
годы, каменным рыцарем с соборного фасада. Однако он при этом покраснел.
Генрих с удивлением поглядел на него. Прежде, когда он менялся  в  лице,
причиной бывал гнев, и вспыхивал он мгновенно. На сей раз кровь в  тонах
вечерних облаков проступила под кожей, которая осталась нежной  и  проз-
рачной.
   В самом деле, Рони испытывает стыд, ибо он спас своего короля и боит-
ся благодарности. Вот до какой степени слились  они  воедино.  Благодар-
ность была бы чем-то чуждым.
   - Воздадим хвалу милосердию божию, - сказал Генрих. - Каждый в  своей
каморке, - сказал он. - День был долог, вы много писали, а я имею  право
лечь в свою постель, ваше посещение избавляет меня от парадной кровати.
   С этими словами он проводил своего друга до порога.


   НЕ СТРАШИСЬ

   Недобрые времена для изменников. Впервые с начала этой власти, не по-
хожей на другие, ей поклоняются не по торжественным дням и не  бессозна-
тельно. Постоянное большинство объединилось, оно следует за необыкновен-
ным королем. Мало того, оно забегает вперед. Стоит королю появиться, как
раздаются возгласы: "К границе!" Сам Генрих об этом слова не вымолвил.
   В тот год и в последующие у него было немало причин для грусти, но  с
этими новыми свидетельствами преданности явилось и счастье. Оно  шепнуло
ему на ухо: ты всегда действовал именем своей страны и народа, иначе они
не кричали бы теперь: "К границе! ", чтобы защищать государство, которое
создал ты. Ты создал для них государство; но кто сотворил  тебя  самого?
После бога твой народ. Вот что шепнуло ему на ухо счастье.
   О войне Генрих никогда не упоминал. Открытые проявления  ненависти  к
убийцам, месть за измену доказывают ему, что  это  королевство  начинает
понимать одно: свою обособленность как военной силы, противостоящей всем
врагам народов. И свое процветание - не забудьте о том, как  оно  претит
многим. Угнетателям, да будет вам известно,  особо  опасна  наша  терпи-
мость, наше уважение к совести и к жизни. Оно все еще несовершенно;  тем
не менее наша гуманность - самый тяжкий грех в глазах держав, которые не
могли бы безнаказанно подражать ей и вообще не постигли ценности челове-
ка. Напасть немедленно, воспользовавшись дерзким заговором, который отк-
рыл глаза многим, этого Генрих не хотел. Европа насчитывает немало наро-
дов, которые захотят завоевать или защитить свою частицу счастья  вместе
с нами, когда наше призвание станет для них несомненным.  Потому-то  ко-
роль Франции и задумал тогда привлечь на свою сторону народы и занимался
этим четыре года. Так долго ему не надо было тянуть, ибо следующего года
для него уже не было.
   Рони взял разбег покороче; у него все время была  мысль,  что  завтра
надо выступать. Между тем он обрабатывал общественное мнение в  согласии
с королем, но гораздо  решительнее.  Чужеземные  наблюдатели  сравнивали
брошюрки, которые в ту пору призывали Европу встать за правое дело коро-
ля Французского, с прокламациями на стенах Парижа и убеждались, что  ис-
точник их одинаков. От этих воззваний, равно как и от брошюрок, все  от-
пирались, а полиция убирала их после того, как они всеми были прочитаны.
Уцелевший от покушения на короля Якова порох  сохранил  свою  взрывчатую
силу. Теперь он служил для того, чтобы откалывать уже малочисленных про-
тивников существующей власти от их подстрекателей, и те получали по зас-
лугам от господина Рони, если, конечно, предположить, что тут был  заме-
шан он.
   Патер Коттон плакал в исповедальне, умоляя короля признаться ему, что
он замышляет против церкви. Ничего, сказал Генрих. Святой отец имеет до-
казательства его смиренного послушания. А в отношении ордена Иисуса, ко-
торому сам король разрешил вернуться сюда, он ссылается  на  собственные
слова патера Игнациуса, являвшегося к нему во время  болезни.  Фигура  у
постели говорила: не их орден решает, должно ли умереть королю, и  также
не догматы и не настоятели, - уверяла фигура у постели, - а  большинство
людей, их совесть.
   Итак. Что же произошло с совестью большинства со времени покушения на
короля Якова? Как решает совесть? Незнакомцы, которые скрываются в толпе
единомышленников, печатают жалобы на иезуитов и  их  мирских  союзников.
Это возбуждает гневное одобрение народных масс.
   - Разумеется, я к этому не присоединяюсь, - сказал Генрих. - Для меня
отцы остаются непорочными душами, хотя фанатики могут проникнуть и в са-
мый дисциплинированный орден. Таково было мнение патера Игнациуса, поче-
му события в Англии вряд ли удивили его. Что касается  меня,  то  должен
покаяться, что вчера ночью я спал с чужой женой, а не со своей.
   От плачущего Коттона король получил божественное прощение. Между  тем
появились другие печатные воззвания, назначением которых было превратить
большинство сторонников короля в меньшинство. Эти воззвания тоже  приби-
вались к стенам домов под покровом темноты; но как ни беззастенчиво  за-
девали они господина де Рони, как ни кололи глаз  оскорбительные  выпады
против короля, полиция их не трогала. На одной и той  же  церкви  висело
воззвание, автором которого предполагался министр, и рядом другие,  про-
тивоположного происхождения. В полдень первое  было  сорвано  городскими
стражниками. А нападки на семейные обстоятельства короля можно было  чи-
тать и дальше.
   Враждебная партия не осмеливалась укорять его за воинственные намере-
ния, для этого время было упущено. "К границе!" - раздавался  клич,  как
только ему случалось проезжать сквозь толпу, пока он наконец не  предпо-
чел ходить пешком, в плохой одежде, один и никем не узнанный.  Тогда  он
услышал то, что предназначалось не для него, однако знать это не мешало.
Во-первых: у нас великий король. Вслед за тем следовали собственные  со-
ображения, а также прочитанные, одно  подкреплялось  другим.  Во-вторых,
обсуждалось то, что смело могла печатать враждебная партия, ибо каждый в
той или иной степени должен был признать ее правоту, даже сам Генрих: он
несчастный, обманутый человек. В его собственном доме  водворилась  дочь
Габсбургов, которая  всех  нас  ненавидит,  а  его  в  особенности.  Его
Луврский дворец полон ее любовников, сплошь предателей, да и собственные
метрессы предают его, не говоря уже о рогах, которые они ему наставляют.
Молочная сестра королевы ездит на помеле, как истая ведьма. Всеобщий за-
говор окружает его.
   Большинство возражало на это: тем худее. Мы должны объединиться, даже
с протестантами. Мы, правда, не любим протестантов - они упрямы,  суровы
и обижают нас всех своим чванством. На сей раз они ему нужны, и мы долж-
ны терпеть окаянных еретиков под страхом поплатиться спасением души. Вот
оно - Французское королевство. Его сделал таким, какое оно есть, наш ко-
роль Генрих. Он не должен быть несчастным  человеком.  Недобрые  времена
для предателей. Когда Генрих послал своего начальника артиллерии  против
герцога Бульонского, за которого никто не вступился и  менее  всего  его
единоверцы, королева с Вильруа и другими сторонниками Испании советовала
его пощадить. Тюренна и в самом деле не  казнили,  как  Бирона;  обстоя-
тельства позволили пренебречь им. В его город Седан попросту был  назна-
чен губернатор-гугенот.
   Меньшинство, однако, не унималось. На его стороне внутри  государства
были самые богатые из вельмож, и для  христианского  мира  в  целом  оно
чувствовало себя большинством. Оно снова стало злокозненным, как во вре-
мена Лиги, с кафедр произносятся подстрекательные речи, на улицах столи-
цы льется кровь; вот протестант, которому не следовало ходить одному  по
дорогам, не лежал бы он теперь убитый. Дамы из рода Гизов снова выступи-
ли на сцену, они устраивали по старому  затасканному  образцу  процессии
кающихся женщин, босых, с терновыми венками в волосах. Все равно  кругом
плачут, принесенные в жертву женщины всегда возбуждают жалость. Раздают-
ся голоса, призывающие возмездие.
   - Долго ли проклятие будет жить среди нас? Проклятие  -  это  король.
Спрашивается: долго ли еще?
   Не страшись! Король приказал выстроить протестантский  храм  ближе  к
Парижу, только на расстоянии двух миль, вместо дозволенных четырех. Сви-
репые нарекания, а он смеется:
   - Да будет известно, что отныне туда четыре мили. - Он заставил приз-
нать, что две мили равны четырем с помощью виселицы,  которую  поставили
по пути к храму. Все увидели: гугенот, который некогда  выморил  голодом
столицу, предал огню и грабежу ее предместья, наконец-то, став  королем,
показывает свое истинное лицо. Все же он пока  имеет  большинство,  нас-
только королевство шагнуло вперед, а вы с ним. Преданное ему большинство
получало даже прирост из меньшинства, по мере  усиления  его  суровости.
Только терпимость, которая становится суровой, убеждает  самых  закосне-
лых. Правда, остаток закоснелых делается кровожадным. За это время коро-
лю не раз грозила смерть от ножа.
   Королева  в  ту  пору  была  несчастна,  не  понимая  противоречия  в
собственных чувствах: она желала ему смерти и в то же время  боялась  за
его жизнь. Она устраивала своему супругу бешеные сцены  по  поводу  сов-
местного воспитания ее детей с его незаконными отпрысками,  а  в  мыслях
держала при этом все обиды испанской партии, главным образом союз с Анг-
лией. Генрих добился своего, обе державы впредь ручались за свободу Гол-
ландии. Рони, воротясь из Седана, вошел в ту минуту, когда Мария подняла
руку на короля. Он отвел ее руку и сказал:
   - Мадам, это может стоить головы.
   Вот чего она не простит ему никогда. Пусть он лучше следит  за  своим
государем, дабы с ним ничего не приключилось. Когда в конце концов  уби-
тый будет принесен в Лувр и в его кабинете  положат  тленные  останки  -
пусть Рони пеняет на себя, что не был на страже,  разве  мы  бессмертны?
Сегодня он отводит руку Марии и говорит: это может стоить головы. Генрих
принялся успокаивать растерявшуюся женщину.
   - Мадам, - сказал он, - этот человек-гроза моих врагов. Но вам и  мне
он самый верный друг. Я даю ему звание герцога де Сюлли.
   Это было пожалование. Мария отнюдь не простила тех обстоятельств, при
которых Генрих огласил его. На ближайшем своем большом приеме она повер-
нулась спиной к герцогу де Сюлли, прежде чем он успел открыть рот.  Сама
же поднялась и даже сделала несколько шагов навстречу какому-то чужезем-
ному посетителю. Вид у него был невзрачный, но она знала его как тайного
агента, посланного генералом ордена иезуитов. Впрочем, и Сюлли не  спус-
кал с него глаз.
   Невзрачный посетитель заговорил резким шепотом, порицая поведение Ма-
рии; к счастью, никто как будто не подслушивал.
   - Какой проступок против обязательной дисциплины - приветствовать ме-
ня, словно я что-то значу, и внушать протестанту подозрения.  Тем  неза-
медлительней должны вы исполнить приказ, который я передаю вам. Распоря-
дитесь отлить из бронзы короля верхом на коне. Статуя,  знак  тщеславной
суетности, должна быть поставлена на самом видном месте,  ее  созерцание
усилит любовь народа. А главное, статуя живого человека послужит доказа-
тельством того, что наша благочестивая дочь заранее печется о посмертной
славе короля и открыто желает ему бессмертия.
   Слова и то, чего они не договаривали, были для Марии слишком  бездон-
ны: ей понадобилось еще несколько лет, чтобы созреть для таких  страшных
глубин. Все же она повиновалась, за что генерал иезуитов  в  знак  своей
милости подарил ей китайский письменный столик. Через какой-то срок  па-
мятник был готов занять свое место. Выбор пал на Новый мост, король  сам
построил его. Тайну всячески старались сохранить, но в конце концов  ко-
роль неминуемо должен был открыть ее - и вот, когда  он  увидел  работы,
производимые в начале моста, он немедленно приказал их прекратить. Слезы
Марии, гнев Марии, болезнь Марии, ее отсутствие  на  приемах  чужеземных
делегаций, а они-то сейчас больше чем когда-либо интересовали короля. Он
наконец сдался, но поставил условие: никаких торжеств, никакой  надписи.
Памятник изображает римского полководца - таков он действительно на вид.
Но, к несчастью, в лице большое сходство с ним самим.
   Уже две недели стоял он на высоком цоколе,  без  имени,  вокруг  него
непрерывно теснился народ. Ни всадники, ни кареты не решались расчистить
себе путь сквозь толпу: в воздухе чувствовалось возмущение. Громкие  го-
лоса требовали надписи; многие самовольно поставили бы ее, одни  с  хва-
лебным текстом, другие изрыгнули  бы  всю  свою  ненависть.  Королевская
стража препятствовала и тем и другим, в особенности по ночам. Люди коро-
ля сновали в толпе, они клялись, что это не он. Разве это его нос, у на-
шего настоящего короля Генриха он свисает до губ, а рот  кривой.  У  нас
совсем не такой красивый король.
   А ему хочется быть таким, отвечали злопыхатели. У кого  такая  герои-
ческая осанка? Никак не у рогоносца и похотливого старика. Этот не  стал
бы преследовать нашу веру и не боялся бы войны. Тут инакомыслящим следо-
вало бы признать, что они сами, а не король часто, очень часто  вызывали
войну. Они об этом позабыли, ибо в публичных спорах правда дается нелег-
ко, не говоря о том, что она и небезопасна. Многие предпочитали потешать
толпу за счет иезуитов; недаром святые отцы произносили изысканные  про-
поведи, полные изящества и остроумия во  вкусе  двора,  но  малопонятные
простому человеку.
   В толпе очутился какой-то сумасшедший, было это ровно через две неде-
ли после установки памятника. Он по-собачьи лаял на коня  под  бронзовым
всадником. Раньше он по очереди, в зависимости от обстоятельств, поносил
то короля, то иезуитов, а теперь лаял у самого цоколя;  его  для  потехи
протолкнули вперед. Швейцарская стража сочла его собачьи повадки  разум-
нее многого другого и не стала ему мешать. Неожиданно он вскарабкался на
цоколь и сперва обхватил ногу всадника. Потом вытянулся, стараясь  сров-
няться с высоким латником, и выкрикнул, что он также гугенот  и  намерен
призвать божий гнев на столицу.
   Играл он неплохо. Глаза его зловеще пылали, голос был глухой, каркаю-
щий, всем так и представился ворон на амвоне. Черная  мантия  безумного,
для вящего впечатления, развевалась  вокруг  него.  Когти  его  тянулись
вдаль, где другим ничего не было видно; только пылающий взор  одержимого
обнаружил там кого-то.
   К определенному месту где-то в толпе направлял он  гнусные  проклятия
королю, его друзьям, врагам и всем сильным мира. В образе еретика пропо-
ведовал сам дьявол. Стражники были швейцарцы, в своем  смущении  они  не
уразумели смысла его речей. Прежде чем они собрались  стащить  безумного
вниз, он уже спрыгнул в самую гущу толпы и с лаем пополз между ногами.
   Там, где скопище было не так густо, он поднялся во весь  рост.  Како-
го-то человека, собравшегося уходи