е была первой, с
кем он снова вкусил наслаждение.


   ПОВОРОТ

   Слишком много было сомнений, обдумывании и откладывании. И наконец 15
сентября 1575 года наступил крутой поворот:  Герцог  Алансонский  исчез.
Когда пришло время идти к столу, мать велела искать его по  всему  дому,
она была чрезвычайно озабочена состоянием его здоровья - ведь она  знала
из собственного опыта, как легко отправить человека на тот свет.  Однако
трупа не нашли. Неужели д'Алансон бежал, даже не доверившись сестре?  Та
была, как обычно, занята своим двором и служением музам. Но королек! Ма-
дам Екатерина уже готовилась к тому, что и его все увидит, - и вдруг  он
с самым невинным видом возвращается после игры в мяч, да еще  перед  тем
принимает ванну.
   - Что тебе известно, королек? Признавайся! Не то пожалеешь!
   Генрих рассмеялся: - Мой д'Арманьяк мне только что сообщил, будто ку-
зен удрал в карете, которая казалась пустой. Хотите, я открою  вам,  ма-
дам, что воспоследует? Двуносый обратится к стране и к народу с призывом
восстать. А тогда вы, мадам, помиритесь с ним и дадите ему  то,  что  он
потребует.
   "Сердится, - подумала мадам Екатерина, - вероятно,  потому,  что  его
заподозрили в сообщничестве; и, конечно, не зря заподозрили". Все же ус-
ловия его плена пока не стали суровее.  Пророчество  Генриха  сбылось  в
точности, воззвание к стране  и  народу  появилось.  В  нем  августейший
принц, ссылаясь на всеобщее недовольство, на то, что очень  многие  уме-
ренные католики и протестанты жаждут мира, требовал справедливости  и  к
нему самому. Ибо, проживая во дворце своего брата-короля, он-де  получал
только неприятности и никаких денег. Тут-то старая королева увидела вер-
ный способ вернуть свое дорогое детище; поэтому, несмотря  на  все,  она
отнеслась к воззванию менее серьезно, чем ее  сын-король,  которого  эта
история сильно расстроила. Да и город Париж был опять  взволнован  пред-
чувствием бед и захватывающих событий. Как! Родной брат короля,  именуе-
мый монсиньором, последовал примеру принца Конде и бежал в  Германию!  И
они уже идут сюда с огромными войсками, французы и немцы, - да, соседка,
ровно сто тысяч человек, провалиться мне на этом месте, ежели я  вру!  И
тогда сначала некоторые парижане, а затем все стали видеть  на  багряном
вечернем небе фигуры вооруженных людей.
   Только мадам Екатерина сохранила здравый смысл, невзирая на все виде-
ния и слухи. Генрих Наваррский, по ее мнению, вел себя более  загадочно,
чем ее сын д'Алансон, которого она знала вдоль и поперек и  не  боялась.
Неожиданно положила она перед королем Наваррским воззвание его сообщника
- пусть Генрих прочтет вслух. После трехлетних упражнений Генрих научил-
ся владеть своим лицом при любых обстоятельствах. Не дрогнув бровью,  он
уронил: - А я знаю его. Я и сам так писал, когда был заодно с  адмиралом
и с гугенотами. Скоро монсиньор другое запоет. Сначала  воображаешь  не-
весть что, а потом всетаки начинаешь плясать под чужую дудку. Это не для
меня.
   Было ли презрение Генриха искренним или напускным  -  неизвестно,  но
его дорогая приятельница осталась при своем глубоком недоверии. С  этого
дня она учредила за ним еще более строгий надзор и приставила к нему но-
вых шпионов, о которых он и не догадывался.  Им  было  поручено  пользо-
ваться всяким случаем и вызывать его на неосторожные  высказывания.  Она
оплела его черной паутиной сыска, а ему больше чем когда-либо  удавалось
обманывать двор своим неизменным благодушием и притворным  легкомыслием.
Но в нем происходила мучительная борьба, и на душе становилось все мрач-
нее - так уже было однажды.
   "Перевертыш начал действовать, пока я медлил! И вот все было,  оказы-
вается, впустую: и долгое притворство, и бесконечное обдумывание, и пос-
тоянное изучение людей... Несчастье заставило меня пройти суровую школу,
и все-таки я остаюсь там же, где был в утро после Варфоломеевской ночи".
   Волнения продолжались две недели, затем Перевертыш пошел на  попятный
и начал торговаться с матерью, мадам Екатериной,  относительно  размеров
вознаграждения, за которое он согласен изменить своим союзникам. Тем ху-
же для Генриха! "Такое ничтожество - и осмелился объявить себя вождем, а
я от излишних наслаждений упал в обморок. Почему же все так выходит? До-
вольно, я больше не спрашиваю! Школа несчастья кончилась, а вместе с нею
и немощь мысли. Я подам весть моим протестантам на юге, пусть  вскорости
ждут меня к себе. И если даже они меня сейчас презирают за  то,  что  я,
вот уже больше трех лет, строю из себя шута при этом дворе, то я  докажу
им, что я поистине сын их королевы Жанны, и совсем другой  чеканки,  чем
Перевертыш! И другой, чем Голиаф! Ибо я знаю: эта школа пройдена не нап-
расно. И знаю: королевство я объединю".
   Его пылкая гордость взволнованно твердила ему  эти  слова,  ничто  не
могло подорвать его уверенности - ни позорное положение, а его еще  при-
дется терпеть до известного срока, ни новый срам, причиной которого  был
Перевертыш: он выступил вместо Генриха и чуть было ему самому все не ис-
портил. Генрих не сомневался в успехе. И сейчас, когда все казалось про-
игранным, он был больше чем когда-либо уверен, что впереди победа.  Если
народ действительно ждет вождя, то чем больше ложных вождей  этот  народ
разоблачит и отринет, тем неотвратимее появится и выйдет  на  правильный
путь его настоящий вождь.
   И вот когда он ожидал, чтобы истекло  положенное  время,  его  постиг
последний, особенно тяжелый удар; однако он выдержал  и  его.  Последней
покарала Генриха его любимая сестричка. Юная Екатерина  долго  и  тщетно
ждала, чтобы ее дорогой брат, наконец, вспомнил их мать Жанну, господина
адмирала и всех убиенных друзей. Однажды во дворце Конде она тайком ска-
зала старухе-княгине: - Я знаю его, ведь мы - одна кровь и  плоть.  И  я
была тогда здесь, в комнате, с ним и с господином адмиралом, который был
еще жив. Разразилась ужасная гроза, двери распахнулись настежь, я так  и
ждала, что сейчас войдет наша покойная мать и позовет его: пусть  отомс-
тит за нее. Но оказалось, что это принцесса Валуа, и она увела его  вен-
чаться. Я постоянно вспоминаю о том вечере, мой милый брат  тоже  ничего
не забыл. Я поклясться готова, что он с тех пор притворяется перед  всем
двором и даже передо мной, своей сестричкой. Когда придет день, он  вып-
рямится и покажет себя.
   Волнуясь, она вскочила с места и не могла скрыть легкой хромоты. Ека-
терина была все так же бледна и  казалась  по-прежнему  девочкой,  из-за
слабых легких. Она жила, замкнувшись в этом доме, ибо питала  отвращение
к королевскому двору, где, по словам ее матери, "женщины зазывают к себе
мужчин". Принцесса Екатерина Бурбон осталась протестанткой. Она не могла
понять отступничества своего брата, каким бы трудным ни было  положение,
в котором он очутился. Но все же она одобряла его поведение, ибо он  был
ее братом и главой их дома, и неизменно защищала Генриха, его  увлечения
и его ошибки перед дворянами-протестантами, которые тайком приезжали  из
провинции; а они потом возвращались к  себе,  увозя  некоторую  надежду.
Екатерина была слаба, одинока и, казалось, могла вызвать только жалость.
Однако многие из них знавали еще ее мать  и  были  поражены  благородной
стойкостью дочери: им чудилось, что с ними говорит сама королева  Жанна,
и они еще раз преклонялись перед ее бессмертной душой.
   Все же трудно дольше трех лет защищать бездеятельность человека, осо-
бенно если и сама начинаешь сомневаться в его правоте. "Он ничего не за-
был, я знаю, но среди тех, кто его держит в плену, можно и утратить свою
веру. Пусть он снова обретет ее с помощью господа. Я  хочу  нанести  ему
целительный удар.
   И это в моих силах, ибо, что бы там  ни  произошло,  я  остаюсь,  как
всегда, его Екатериной. И я нужна ему оттого, что мы вместе  росли;  кто
еще будет с ним в самую тяжелую минуту? Никто, кроме сестры. Притворюсь,
будто я покидаю его, пусть испугается, что я отдам себя и  наше  дело  в
руки чужому мужчине".
   Таков был простодушный расчет этой девочки с благородным сердцем. Она
призналась в своих планах одному-единственному человеку - господину Тео-
дору де Беза, женевскому пастору, сочинившему духовный стих "Явись, гос-
подь, и дрогнет враг!" И осведомилась у него, можно ли выполнить то, что
она задумала, не впадая в грех; а он разъяснил ей, что она, пожалуй, мо-
жет отдать свое дело в руки другого, но не должна отдаваться  ему  физи-
чески. Как раз в то время она встретилась с  двоюродным  братом,  Карлом
Бурбоном, графом де Суассон, которого ей было суждено  любить  до  своей
преждевременной кончины.
   Все это не так, как тебе кажется, Катрин. Ты до сих пор уверена,  что
своей строгой нравственностью резко отличаешься от брата,  который  ищет
только наслаждений. Нои ты пройдешь те же ступени и познаешь наконец все
муки, всю святость, все унижения тех, кто много любил, - а  он  будет  и
впредь желать всех женщин и, даже оставаясь верным одной, в ее лице жаж-
дать всех остальных. Ты же все, что тебе предназначено  судьбой,  будешь
получать только от Карла, твоего родственника и, кстати, католика,  что,
однако, не остановит тебя, строгую протестантку. И он станет тебя  обма-
нывать самым будничным образом. Но ты будешь забивать об этом после каж-
дой измены, когда ты ее перестрадаешь; и после каждого разрыва привязан-
ность твоего сердца окажется глубже. Это будет тянуться до тех пор, пока
тебе не стукнет сорок один и ты начнешь раздражать общество, чего  никак
не сможешь отрицать, и когда ничего другого уже не останется, ты  решишь
строить из себя неприступную даму. И лишь славное имя твоего царственно-
го брата послужит тебе защитой. Только тут он произнесет свое  запоздав-
шее, но властное слово и повелит тебе выйти за другого. Ты, правда, под-
чинишься, ибо твои силы будут надломлены, но предотвратить этим уже  ни-
чего не сможешь. В ужасе перед надвигающейся старостью  ты  будешь  цеп-
ляться за своего возлюбленного; нет, ты предпочтешь  умереть,  чем  жить
старухой, и ты умрешь. Вот как это будет, Катрин, а вовсе не так, как ты
воображала, когда просила совета у женевского пастора.
   И тогда юная принцесса Екатерина неожиданно  появилась  на  одном  из
дворцовых празднеств. Об этом доложили ее брату, но напрасно Генрих  ис-
кал ее в толпе гостей. Уже решив, что над ним подшутили, он все же  заг-
лянул в королевскую прихожую, там было пусто. Один из  офицеров  гвардии
стоял и смотрел в угол, который Генриху не был  виден.  Брат  направился
туда и обнаружил сестру в обществе мужчины, который вызвал в нем суевер-
ный ужас. Генрих готов был повернуться и бежать отсюда: перед  ним  ока-
зался его двойник. Те же густые курчавые волосы, тот же узкий овал лица;
рот, глаза, нос были его, ничем не отличалась от  Генриховой  и  фигура;
особенно потрясло его то обстоятельство, что  неведомый  двойник  был  и
одет в точности, как он.
   А сестричка стояла, положив руку на плечо незнакомца,  -  так  она  с
детства клала руку на плечо брата, - и говорила, почти касаясь, его  ще-
ки, как несчетное число раз говорила,  касаясь  дыханием  щеки  Генриха.
Страшнее же всего было то, что его, Генриха, она не видела и не слышала,
хотя их разделяло едва ли шесть шагов, хотя он нарочно шаркал ногами  по
полу, чтобы привлечь ее внимание. Он ущипнул себя: да точно ли он  здесь
присутствует телесно, точно ли это он сам? Или какое-то колдовство лиши-
ло его земной оболочки?
   "Бедный брат, - думала тем временем Екатерина, - Духи,  конечно,  су-
ществуют, бывает и колдовство. Но сейчас я тебя просто обманываю, и  мне
искренне жаль, что приходится это делать. Я разодела моего милого  кузе-
на, научила его, как вести себя, и вот притворяюсь, будто ты для меня  -
все равно, что воздух. А на самом деле - нет никаких причин  для  твоего
смятения. Сравни-ка себя с нашим двоюродным братом! Если отбросить чисто
фамильное сходство, то это лицо без прошлого, жизнь не оставила  на  нем
никаких следов. Он только и знал, что охотиться в своих лесах. А ты? Ах,
братец, хоть ты и очень молод, но страдания, борьба и раздумья уже оста-
вили на тебе свой отпечаток. Перестань строить из себя шута, и твой взор
сразу станет печальным и хитрым, милый братец. И нос у тебя  с  тех  пор
еще больше загнулся к губе, не очень, но все-таки. В эту минуту ты  счи-
таешь, что на тебя никто не смотрит, и рот чуть кривится оттого, что  ты
слишком долго притворялся. Но как красивы эти впадины на висках - они  у
тебя от рождения. Хотя бы даже ничего в тебе не было, кроме них,  сердце
мое, я бы все равно любила тебя. Как раз такие впадины есть и  у  нашего
кузена. Я не могу поверить в то, что полюблю его, но  если  это  все  же
случится, то из-за твоих висков!"
   Девушка встала, наконец она обратила к нему лицо,  строгая  и  ясная,
как будто сама Жанна смотрит на него. Только в ее широко раскрытых  гла-
зах стояли слезы; слезами задернулись и его глаза. Екатерина сказала:  -
Господин брат мой, вы давно не виделись с нашим дорогим кузеном. Он час-
то навещает меня, и мы говорим о вас, ибо не смеем надеяться, что вы ра-
ди встречи с нами оставите ваше привычное общество.
   - На это обратили бы внимание, - возразил Генрих, - а вам,  наверное,
известно, дорогая сестра, что я не общаюсь с гугенотами,  тогда  как  вы
принимаете очень многих. И было бы слишком неосторожно, если  бы  сейчас
три особы из нашего дома долго беседовали тайком в уединенной  королевс-
кой прихожей.
   При этом он взглянул на кузена. Тому стало не по себе,  Генрих  реши-
тельно взял его под руку и проводил до двери. - А теперь говори, Катрин,
- сказал он, вернувшись. Она сначала взглянула украдкой на  телохраните-
ля. А тому почему-то, взбрело на ум встать в самых дверях, широко  разд-
винув ноги, словно он вознамерился никого сюда не пускать; к ним он  по-
вернулся спиной. Тогда сестра сказала:
   - Там, дома, тебя ждут.
   - Знаю. Но я ведь пленник. Сторожевые посты усилены, все больше шпио-
нов следят за мной. Тем, кто ждет, придется еще потерпеть.
   - Их терпение уже иссякло. Они считают, что ты для них погиб. Д'Алан-
сон занял твое место, не забудь! И это наши единоверцы на юге, ты пойми!
Тамошний губернатор и умеренные католики действуют заодно с протестанта-
ми: они вместе хотят поддержать Конде,  если  он  с  немецкими  войсками
вторгнется во Францию. Провинции, которые лежат у него на пути,  уже  на
его стороне. Все зреет, все сдвинулись с места, только ты сиднем сидишь.
Наша мать пожертвовала своей жизнью, а теперь другой - не ты! - пожинает
плоды ее жертвы!
   - Я очень несчастен, - вздохнул он и опустил глаза: было почти  невы-
носимо обманывать даже сестру. Этот  взволнованный,  вибрирующий  голос,
его испуганное повышение на последних слогах... "Сестра! Сестра! Я  ведь
твердо решился и уйду отсюда раньше, чем ты думаешь. Среди тех, кто  мне
будет помогать, ни один не знает другого. За эти три года я многому нау-
чился. Моя драгоценная приятельница, старая убийца, сообщила мне по сек-
рету, что Д'Алансон уже не опасен. Нынче ночью она тайком уедет и приве-
зет обратно своего блудного сына. Если бы я раньше срока обмолвился тебе
хоть словом, Катрин, ты бы тоже оказалась замешанной. Я не могу  подвер-
гать тебя опасности, Катрин".
   Он поднял глаза, в них были кротость и терпение, больше ничего.
   - Так ты не хочешь? - спросила она.
   - Я не могу, - вздохнул он.
   Тогда она подняла руку - у нее были те же длинные, гибкие пальцы, что
и у матери; и так же, как в детстве, когда  мать,  бывало,  рассердится,
она пребольно ударила его по щеке. И он тоже пустил в  ход  руки,  точно
они были еще детьми и жили у себя в деревне, где не только крестьяне, но
и принцы гораздо непосредственнее выражают свои чувства. Он поднял сест-
ру, понес на вытянутых руках к двери и, как она ни старалась  вырваться,
решительно посадил ее на шею телохранителю, все еще стоявшему на пороге.
Чтобы не свалиться с этого громадного парня, маленькой  Екатерине  приш-
лось ухватиться за него. Когда она опять очутилась на полу, Генриха дав-
но уж и след простыл. Но она - она теперь знала  правду;  и  от  радости
громко рассмеялась. Телохранитель тоже смеялся.


   ДУХ

   Те, кто должны были ему помогать, до сих пор еще не знали друг друга.
Это были прежде всего господа де Сен-Мартен д'Англюр и  д'Эспаленг,  два
благовоспитанных дворянина, остроумцы и смельчаки, но, согласно требова-
ниям хорошего тона, всегда умевшие вовремя остановиться. Общение с  ними
было весьма приятно, и так как Генрих не сомневался  в  их  преданности,
оно тем более привлекало его. Доверенным лицом Генриха был некий  госпо-
дин де Фервак, настоящий солдат, уже не юноша, прямодушный  и  скромный.
Этот был не охотник до зубоскальства и словесной игры: иной раз  краткое
донесение, которое обнаружит д'Арманьяк в платье своего государя,  неве-
домо как туда попавшее; время от  времени  беглая  встреча  и  несколько
имен: Грамон, Комон, д'Эспин, Фронтенак. Наконец здесь, в самом замке, в
заговор оказались вовлеченными семеро дворян, причем каждый из них  при-
соединился по собственному почину; они были уже  проверены,  ибо  Фервак
как-то пустил ложный слух, будто все открылось и им нужно бежать. Но они
не сделали этого, ставя выше собственной безопасности честь выступить  с
королем Наваррским и дать стране мир и свободу. И Генрих узнавал достой-
нейших по тому, что они даже не задумывались, ради чего примыкают к это-
му заговору - ради собственной выгоды или  просто  в  поисках  волнующих
приключений.
   Для тайных встреч заговорщики пользовались новой террасой над  рекой.
Ныне здравствующий король расширил дворцовые сады, так как ему уже надо-
ело, что его добрый народ лезет вверх по крутому берегу и,  повиснув  на
ограде, громогласно восхищается блестящим придворным  обществом.  Высоко
над рекой, недоступная с берега, тянулась длинная терраса, но  никто  не
знал, что с нее все-таки можно спуститься. На дальнем  конце  террасы  в
полу была откидная каменная плита, скрытая за колоннами; тот,  кто  знал
ее секрет, попадал через проход в каменной кладке к  самой  воде.  Здесь
всегда стояла наготове лодка, чтобы увезти Валуа, если  бы  Лига  решила
захватить короля с помощью своих приверженцев, которых  было  немало  во
дворце Лувр. Здесь-то и стал являться дух адмирала Колиньи.
   Первым, увидевшим адмирала в одну январскую ночь  и  признавшим  его,
был некий дворянин-католик. И хотя он, из соображений практического  ха-
рактера, был глубоко предан делу короля Наваррского, все же, разумеется,
едва ли желал встретиться с духом убитого протестанта. Господину Ферваку
он высказал свое недовольство, ибо покойник вмешивается в дела, происхо-
дящие после его смерти: они вряд ли могут быть  ему  до  конца  понятны.
Впрочем, дух вел безответственные речи, и дворянин даже не хотел их пов-
торять. От такого свидетельства нельзя было просто отмахнуться. Оно  ка-
залось гораздо убедительнее, чем рассказы гугенотов - фантазера д'Обинье
и меланхолика дю Барта. Генрих, как и  прежде,  держал  своих  старейших
друзей на некотором расстоянии. И все-таки между ними царило  безмолвное
понимание, для которого не требовалось особого сговора, и они были непо-
колебимо преданны. Пусть их государь к ним несправедлив - они  не  ждали
От него милостей, они владели лучшим, большим. И они понимали, что госу-
дарю необходимо привлекать на свою сторону врагов, подкупать их,  очаро-
вывать и даже убеждать! Носиться с такими друзьями, как мы,  значило  бы
только расточать свои силы: мы ведь знаем друг друга;  незачем  баловать
нас, государь должен уметь быть неблагодарным.
   Когда в один ранний зимний вечер оказалось, что они оба спрятались  в
его неосвещенной комнате, Генрих сурово стал их корить. В свое  оправда-
ние они заявили, что господин адмирал дал им поручение: он-де  вернулся.
Затем подробно описали, где и как