збиения многих тысяч!
   Карл судорожно помотал головой и закрыл глаза. -  Парижские  кварталы
вооружаются, - воскликнул Д'Анжу, осмелев, и стукнул кулаком  по  столу.
Париж действительно хватался за оружие, но виной тому  был  сам  Д'Анжу,
пустивший слух, будто на Париж идут ускоренным маршем несметные  полчища
гугенотов.
   Карл чуть приоткрыл глаза и бросил на брата  усталый  взгляд,  полный
глубокого презрения. Припертый к стене, потерявший мужество, он  все  же
на свой лад сопротивлялся; он замкнулся в себе и  глубоко  презирал  их.
Тогда заговорщики удвоили усилия, стараясь скопом  сломить  волю  одного
человека: - Ты уже не можешь отступить... Вы уже не можете, сир...  отс-
тупить... - Один поддерживал другого, голос предыдущего сливался с голо-
сом последующего и все-таки самостоятельно проступал  сквозь  остальные:
низкий глухой голос старухи, крикливые голоса  обоих  итальянцев  и  еще
чей-то, скрипучий, как у попугая. А Д'Анжу и Таван то и дело как бы вон-
зали в эту мешанину подзадоривающий боевой клич: - Смерть адмиралу!
   Карл терпел пытку целый час. Время от времени он повторял,  хотя  его
никто уже не слушал, да и не намерен был слушать: - Я не позволю пальцем
тронул адмирала. - И еще говорил: - Я не могу нарушить свое  королевское
слово. - Он его дал французскому дворянину, но забыл, кто перед ним сей-
час. Поэтому он все равно что ничего не сказал.
   Вдруг у него вырвался стон, однако он поборол свою  слабость,  поднял
голову и угрожающе простер руки к двери. "Значит, все-таки решил позвать
стражу?" - подумала его мать, и ей стало не по себе. Но он сделал  нечто
гораздо более неожиданное. Он спросил:
   - Где брат мой?
   Тут воцарилось глубокое молчание; все смотрели то на него, то друг на
друга. Что он хотел этим сказать? Кого имел в  виду?  Мать  ответила:  -
Твой брат здесь, сын мой. - Но так как ее ответ не оказал на него  ника-
кого действия, она перестала что-либо понимать. Во  всем,  что  касалось
фактов, мадам Екатерину нельзя было смутить, но перед чувствами она  те-
рялась. Да ее и не было при том, как однажды вечером  ее  бедный  пьяный
сын, словно затравленный, шептал на ухо своему зятю: - Наварра!  Отомсти
за меня! Потому и сестру тебе отдаю! Отомсти за меня и мое королевство!
   По чистой случайности молодой король Наварры в это время лежал в пос-
тели, окруженный сорока протестантами. Но ведь он мог бы и встать. Нема-
ло требований собирались они предъявить королю; можно было и не отклады-
вать до утра, а отправиться к, нему сейчас же и, располагая  превосходя-
щими силами, взять приступом его прихожую. Вот дверь уже  распахивается:
брат мой! Ты пришел освободить меня!
   Но дверь не открывается, брат оставил его, несчастный понял, что  ко-
нец близок, и мадам Екатерина это сразу по нему увидела, в  таких  вещах
она разбиралась. Карлу кажется, что он всеми предан, брошен на  произвол
судьбы. Скорее нанести последний удар, добить его.  Опираясь  на  палку,
она вскочила с места, схватила за руку своего сына  д'Анжу  и  закричала
громче, чем все они кричали до сих пор:  -  Уйдем  отсюда,  бросим  этот
двор, чтобы спастись от гибели и не видеть катастрофы!
   А как легко было ее избежать! Но у  твоего  брата  нет  мужества!  Он
трус!
   Услышав это, Карл вскочил. Трус! Ему почудился свист  хлыста,  словно
его ударили по лицу. Перед ним разверзлась бездна - ведь  мать  отступи-
лась от него, В нем бушевали противоречивейшие мысли и  чувства:  честь,
страх, ярость и сознание своей правоты - все перемешалось, ему чудилось,
что он весь истерзан; его лицо подергивалось; он готов был упасть  перед
ними на колени и готов был любого из них заколоть  кинжалом.  Однако  он
избрал третье - он словно обезумел. И эта вспышка бешенства в  последнюю
минуту спасла его от гибельного отчаяния. Карл забегал по комнате, зары-
чал, чтобы еще пуще разжечь себя. В его неистовстве было столько же  ак-
терства, сколько и подлинного ужаса, от которого содрогалось все его су-
щество. Он носился взад и вперед,  расталкивая  и  отшвыривая  к  стенам
всех, кто попадался ему на пути. Мадам Екатерина выказала даже неожидан-
ную резвость: присела за шкафом, напоминавшим крепость, и старалась  оп-
ределить, до каких пределов он доведет свою ярость. Даже тут она  сомне-
валась в способностях своего бедного сына.
   Но вот Карл остановился посреди комнаты, чтобы лучше  выделяться  как
центральная фигура и живое воплощение  угрозы.  Царила  мертвая  тишина;
несмотря на это, он взревел: - Тише! - Все еще разжигая себя,  он  начал
извергать хулу на матерь божию. Затем открылась и цель его безумия: - Вы
хотите убить адмирала - и я хочу! И я хочу! - заревел он так, что у него
в самом деле голова закружилась. - Но пусть и все остальные гугеноты  во
Франции, - свирепое вращение глазами и рев, - пусть все  тоже  погибнут!
Ни одного, ни одного не оставляйте в живых, а то он явится  потом  упре-
кать меня! Уж от этого увольте, да, увольте! Ну, действуйте же, отдавай-
те приказания. - Топанье ногами и рев. - Ну? Скоро? А не то...
   Но никакого "а не то" быть не могло, и несчастный отлично  это  знал.
Они заспешили, толкая друг друга, ибо каждый старался выскочить из  ком-
наты первым. Последней выходила мать: в дверях она обернулась и  одобри-
тельно кивнула ему - что было совсем необычно. Притворив за собой дверь,
она на миг задержалась, прислушиваясь, как он себя теперь поведет. Пожа-
луй, в комнате стало слишком уж тихо. "Обморок? Но ведь не слышно, чтобы
он упал. Нет, едва ли. Конечно, нет", - решила мадам Екатерина и,  пере-
валиваясь, озабоченно поспешила за остальными. Ибо многое надо было  еще
решить и сделать без промедления.
   Если она раньше мысленно заглядывала в бездну, то не слишком  верила,
что когда-нибудь действительно достигнет другого края. И вот она уже  на
той стороне - благодаря своему терпению, отваге и  предусмотрительности.
Поэтому ей одной принадлежит по праву верховное руководство предстоящими
событиями. Ее сына д'Анжу нужно держать от всего этого подальше. Будуще-
му королю не подобает лично участвовать в  таком  предприятии,  которое,
хотя оно полезно и своевременно, все-таки может оставить на  действующих
лицах кое-какие не совсем приятные следы. Полночь. Какой завтра день? Ах
да, святого Варфоломея. Как бы наши деяния ни шли в ногу с мировой исто-
рией, нам всегда грозит опасность, что они будут поняты  неверно  и  что
благодарности за них мы не получим.


   ПРИЗНАНИЕ

   И вот они ворвались во двор его дома. Адмирал Колиньи услышал, что  в
дверь грохают кольями и прикладами. Кто-то командовал: он узнал  резкий,
раздраженный голос - это Гиз. И тут же понял, что его  ждет  смерть.  Он
поднялся с постели, чтобы встретить ее стоя...
   Его слуга Корнатон надел на него халат. Хирург Амбрауз Паре  спросил,
что там происходит, и Корнатон ответил, взглянув на адмирала: - Это гос-
подь бог. Он призывает нас к себе. Сейчас они вломятся в; дом. Сопротив-
ление бесполезно.
   Стучать внизу перестали, ибо Гиз обратился с речью к своему отряду. В
этом отряде было очень много солдат, среди них - и солдаты из охраны ад-
мирала, которых король Наваррский разместил в лавках напротив: он,  вид-
но, не предполагал, что их начальник может,  предать  Колиньи  из  одной
только ненависти. Отряд Гиза занял улицу Засохшего дерева и  все  выходы
из нее, а также дома, где остановились дворяне-протестанты.  Им  уже  не
суждено было попасть к господину адмиралу, жизнью которого они так доро-
жили, ибо они уже лишились своей жизни.
   Зазвонил колокол в монастыре Сен-Жермен д'Оксерруа. Это  был  сигнал.
На улицы вышли отряды горожан-добровольцев. Они узнавали друг  друга  по
белой повязке на руке и белому кресту на шляпе. Все  было  предусмотрено
заранее, перед каждым поставлена определенная задача - и перед  простыми
людьми и перед знатью. Господин Монпансье взял на себя Лувр, обещав, что
не даст ускользнуть оттуда ни одному протестанту. Улица Засохшего дерева
была предоставлена господину Гизу, ибо он сам просил о чести  прикончить
адмирала, который до сих пор еще не умер, а только ранен и  находится  в
беспомощном состоянии. Под глухое бормотание колокола он резким  голосом
возгласил, обращаясь к своему отряду: - Ни в одной войне не завоевали  в
себе такой славы, - какую можете добыть сегодня.
   Они не могли с ним не согласиться и храбро двинулись вперед.
   - Как ужасно кто-то закричал, - сказал в комната наверху пастор  Мер-
лен. Отчаянный вопль еще стоял, у всех в ушах. Слуга  Корнатон  пояснил,
что кричала служанка, ее убили. - Они уже на лестнице, - сказал  капитан
Иоле. - Но мы построим наверху заслон и дорого продадим наши жизни. -  И
он вышел к своим швейцарцам.
   При Колиньи находились еще его врач, его пастор, его слуга, не считая
четвертого - скромного незнакомца, избегавшего взгляда господина адмира-
ла, но тщетно: факелы солдат бросали в комнату  яркий  свет,  как  будто
снаружи пылал пожар. Лицо господина адмирала  казалось  спокойным,  при-
сутствующие могли прочесть на нем лишь внутреннее спокойствие и бодрость
духа перед лицом смерти; он хотел, чтобы они ничего другого и не  увиде-
ли, не были свидетелями его объяснения с богом, которое все еще  продол-
жалось и ни к чему не приводило. А его людям пора бежать отсюда,  и  как
можно скорее. Он отпустил их и решительно потребовал, чтобы они  уходили
от опасности: - Швейцарцы еще удерживают лестницу. Вылезайте на крышу  и
бегите. Что касается меня, то я давно уже приготовился, да вы  ничего  и
не смогли бы сделать для меня. Предаю душу свою милосердию божию, в коем
я и не сомневаюсь.
   И он отвернулся от них - безвозвратно; им  оставалось  лишь  тихонько
выскользнуть из комнаты. Когда адмирал решил, что он  наконец  один,  то
повторил громким голосом: - Твоему милосердию, в коем я и не сомневаюсь,
- и прислушался, не последует ли подтверждение.
   А швейцарцы еще удерживали лестницу. Колиньи слушал. Но подтверждения
не последовало. С каждым мигом его лицо менялось, словно  он  постепенно
погружался в пучину ужаса. Спокойствие и бодрость  перед  лицом  смерти,
где вы? Сквозь привычные черты адмирала явственно проступил другой чело-
век - поверженный и уничтоженный. Его бог отверг его. Но  швейцарцы  еще
удерживают лестницу. "До того, как они отдадут ее, я должен убедить  те-
бя, боже мой. Скажи, что неповинен я в смерти старика Гиза. Не отдавал я
такого приказа. Ты знаешь это. Я не хотел  его  смерти,  ты  можешь  это
подтвердить. Что же, я должен был удержать руку его убийц, если Гиз  ре-
шил убить меня самого? Этого ты не можешь требовать от меня, о  господи,
и ты не признаешь меня виновным. Что? Я не слышу  тебя.  Ответь  мне,  о
господи! У меня остается так мало времени,  только  пока  швейцарцы  еще
удерживают лестницу".
   Вокруг него стоял гул и грохот, он доносился с улицы и из самого  до-
ма; старик же продолжал спорить и бороться: потрясая сложенными руками и
подняв вверх свое суровое лицо старого воина, он обращался к неумолимому
судье. И вдруг услышал тот голос, которого  так  ждал...  Великий  голос
проговорил: - Ты виновен. - Тогда христианин в  нем  содрогнулся  первой
дрожью освобождения от земной гордыни и неискоренимого упорства:
   - Да, я виновен. Прости меня!
   Швейцарцы больше не удерживали лестницы: все пятеро были мертвы. Буй-
ная орда протопала наверх; они хотели высадить дверь, но  она  поддалась
не сразу. Когда они наконец проникли в комнату, они поняли, что послужи-
ло им препятствием: на пороге лежал ничком человек. Они  набросились  на
него и решили, что прикончили его. Однако он умер  уже  раньше,  слишком
потрясенный зрелищем того, как христианин боролся и  обрел  спасение;  а
был это всего-навсего немец-толмач Николай Мюсс.  Глубокое  почитание  и
любовь к господину адмиралу придали ему мужества - он один остался с ним
в комнате, чтобы вместе умереть.
   От толпы отделился некий Бэм, тоже швейцарец, но служивший д'Анжу.  И
видит Бэм: у камина стоит старик, из благородных, из  тех,  к  кому  Бэм
обычно приближался так, словно на брюхе полз. Но сейчас он рявкнул: - Ты
что ли адмирал? - Однако вопреки ожиданию в обращении  с  этим  стариком
ему не удалась та бесцеремонность, которая необходима, чтобы убийца под-
нял руку на свою жертву, и ради которой он вдруг называет  ее  на  "ты".
Нет, важный старик продолжал удерживать его на почтительном  расстоянии,
и нелегко было Бэму сделать последние два шага.
   - Да, я, - прозвучал ответ адмирала, - но моей жизни ты сократить  не
в силах.
   Столь загадочный ответ мог бы понять лишь тот, кто  видел,  как  этот
старец отдал себя на суд божий и для рук человеческих стал уже неуязвим.
И Бэм смутился; растерянно посмотрел он на свое оружие, которое  презри-
тельно разглядывал стоявший перед ним важный старик. А держал он в руках
длинный заостренный на конце кол, каким высаживают ворота. Им он и хотел
садануть в бок господина адмирала - и, когда тот отворотил лицо, Бэм так
и сделал. Колиньи упал. Другой швейцарец - комната была полна ими -  ус-
пел еще (увидеть это лицо и подивился не  сходившему  с  него  выражению
уничтожающего превосходства, которое швейцарец, рассказывая  позднее  об
этой сцене, назвал самообладанием. Колиньи, сраженный ударом, еще  успел
что-то пробормотать, но все были слишком возбуждены и не поняли, что;  а
сказал он только: - Добро бы еще человек, а то какая-то мразь...  -  Эти
предсмертные слова были полны нетерпимости к людям.
   Когда Колиньи уже лежал на полу, остальные наемники доказали, что они
тоже недаром получают жалованье. Мартин Кох ударил  его  своей  секирой.
Третий удар нанес Конрад, но лишь после седьмого адмирал умер.  Господа,
ожидавшие внизу, во дворе, теряли терпение. Герцог Гиз наконец  крикнул:
- Ну, как там, Бэм, кончили?
   - Кончили, ваша милость, - крикнул Бэм в ответ; и как он был рад, что
может снова сказать "ваша милость", вместо того чтобы  всаживать  в  бок
"вашей милости" острый кол!
   - Выкинь-ка его нам в окошко! Рыцарь д'Ангулем не верит, пока не уви-
дит собственными глазами.
   Ландскнехты охотно выполнили приказ, и тело  Колиньи  упало  к  ногам
столпившихся внизу дворян. Гиз поднял  с  земли  какую-то  тряпку,  отер
кровь со лба умершего и сказал: - Он, я его узнаю. А теперь - остальных.
- Затем, наступив ногой на лицо убиенного, заявил: - Мужайтесь, господа!
Самое трудное мы совершили.
   Утро только забрезжило.


   РЕЗНЯ

   Когда забрезжило утро, молодой король Наваррский сказал  своей  жене,
лежавшей рядом с ним, и своим сорока дворянам, окружавшим  его  ложе:  -
Спать уже не стоит. Пойду, поиграю в мяч, пока встанет  король  Карл;  а
тогда я непременно напомню ему о его обещаниях.  Королева  Марго  нашла,
что это весьма кстати, она надеялась, что, когда все мужчины выйдут,  ей
наконец удастся заснуть.
   На рассвете (верней - еще только бледнела короткая летняя ночь) в од-
ном из покоев Лувра, выходивших окнами на площадь и  прилегающие  к  ней
переулки, стояли Карл Девятый, его мать, мадам  Екатерина,  и  его  брат
д'Анжу. Они молчали, прислушивались, с нетерпением ожидая, когда же раз-
дастся выстрел из пистолета. Тогда они будут знать, что именно  произош-
ло, и посмотрят, как события развернутся дальше. Выстрел раздался, и тут
они вдруг засуетились и спешно отправили на улицу Засохшего дерева гонца
с приказом господину Гизу немедля возвратиться к  себе  домой  и  ничего
против господина адмирала не предпринимать. Они, конечно, знали, что по-
сылать уже поздно, и отрядили к Гизу придворного лишь  для  того,  чтобы
потом сослаться на это обстоятельство перед немецкими  князьями  и  анг-
лийской королевой и тем снять с себя часть вины. И все-таки они отдавали
эти уже бесполезные распоряжения с искренним усердием, словно можно было
еще на что-то надеяться. Мадам Екатерину и ее сына д'Анжу как будто  ох-
ватила даже запоздалая паника: а вдруг дело сорвется! Только Карл,  тре-
пеща и точно в беспамятстве, ожидал, что вот-вот придет весть: ничего-де
не случилось, все это ему просто померещилось.
   Но не оставлявший сомнений ответ был получен, и Карл тут же прибег  к
своему добровольному безумию. Взревев и тем явно показав, что он  невме-
няем, он поспешил к себе и стал требовать, чтобы сюда немедленно  заста-
вили Наварру и Конде - притащили сию же ми: - нуту! Это оказалось совер-
шенно излишним, так как они сами уже шли к нему.
   По пути к королю они услышали в открытое окно  набат.  Они  останови-
лись, но ни один из них не решился выдать своих опасений. Генрих все  же
сказал вслух: - Мы в западне. - Затем добавил: - Но  мы  еще  можем  ку-
саться, - ибо позади и впереди него стояли его дворяне, весь коридор был
полон ими. Однако едва он успел приободрить  их,  как  распахнулись  все
двери - справа, слева, спереди и сзади - и  извергли  толпы  вооруженных
людей. Первыми были убиты Телиньи, зять адмирала,  и  господин  де  Пар-
дальян. Только это Генрих и успел увидеть, его сразу же протолкнули впе-
ред. Ктото схватил его за руку и втащил в одну из комнат. Конде последо-
вал за Генрихом, ибо в начавшейся свалке они держались плечом  к  плечу,
чтобы успешнее защищаться. Когда они очутились в комнате, Карл собствен-
норучно запер дверь. Это была его опочивальня.
   И вот все трое, стоя у двери, стали прислушиваться к шуму снаружи;  а
оттуда доносился истошный крик, звон клинков, глухой стук падающих  тел,
хрип умирающих и снова истошный крик. Когда все заколотые поблизости  от
двери испустили последний вздох, вой и вопли стали удаляться. Одни  взы-
вали: - Слава Иисусу! Другие ревели: - Смерть! Смерть!  Всем  смерть!  -
Рев уходил все дальше. Крики: - Tue! Tue [11], - то усиливаясь, то осла-
бевая, перекатывались по залам и переходам, туда, сюда. Тем, кто слушал,
чудилось, будто замок Лувр сверху донизу захвачен  злыми  духами,  а  не
дворянами и их солдатами. То, что здесь вершили люди, казалось  каким-то
чудовищным наваждением. Так и тянуло выглянуть за  дверь:  наверное,  на
самом деле никакой резни нет. Только ширится свет августовского утра,  и
единственные звуки - это дыхание спящих.
   Однако никто не выглянул за дверь. И у Карла и у его  двух  пленников
стучали зубы, каждый прятал от остальных свое лицо. Один закрыл его  ру-
ками, другой отвернулся к стене, третий низко опустил голову. - Вам тоже
кажется, что это не может быть правдой? - наконец проговорил Карл. С той
минуты, как те, за дверью, начали буйствовать точно помешанные,  от  его
недавнего безумия не осталось и следа. - И все-таки это правда,  -  про-
должал он, немного помолчав, и тут наконец вспомнил слова, которые  неп-
ременно надо было сказать: - Вы сами во всем виноваты. Мы были вынуждены
опередить вас, раз вы устроили заговор против меня и всего моего дома. -
Так он впервые выдал за свое нашептанное ему матерью, мадам  Екатериной,
но дальше в своих оправданиях не пошел. Конде резко возразил ему: -  Те-
бя-то я давным-давно мог прикончить, если бы только захотел,  когда  нас
было в Лувре восемьдесят дворян-протестантов; и никакого заговора нам не
понадобилось бы, чтобы всех вас перерезать.
   Генрих же сказал: - А мои заговоры  обычно  ограничиваются  постелью,
где я лежу с твоей сестрой. - Он пожал плечами, как будто о его  соучас-
тии и речи не могло быть. Он даже усмехнулся: при данных обстоятельствах
было бы чрезвычайно полезно - это было бы прямо-таки спасительным  выхо-
дом,  если  бы  усмехнулся  и  Карл.  Однако  король  Франции  предпочел
разъяриться, хотя бы в предвидении тех открытий, которые ему  предстояло
сделать своему зятю Генриху. Тот ведь еще не знает  о  смерти  адмирала!
Поэтому Карл повысил голос и стал уверять, будто  Пардальян,  наваррский
дворянин, который теперь лежит за дверью убитый,  проговорился  и  выдал
план заговорщиков. Он якобы воскликнул и очень громко: "За одну руку ад-
мирала будут отсечены сорок тысяч рук!"
   Затем Ка