ение старому дону Филиппу. Это будет  послед-
нее, ибо старик хочет заключить мир. Мир! Двадцать шесть лет  его  почти
не знали или не знали вовсе, его то обходили, то нарушали. Теперь он бу-
дет запечатлен на бумаге, что сделает его нерушимым, самые сильные армии
не смогут нарушить его.  Он  будет  скреплен  печатью;  в  горящий  воск
вольется честь королей. Он будет подтвержден  присягой,  и  бог  оградит
его.
   Чему надлежит быть священным и непреложным, то требует времени.  Пока
что послы со своими наказами и полномочиями находятся в пути, и  перего-
воры еще не начались; король Генрих с тревогой ждет их. Неужто  Габсбург
действительно оставит без помощи своего  старика  Филиппа,  столь  долго
считавшегося властителем мира? Пока они в пути, пока они не прибыли,  он
ежечасно получает донесения о них, он ежедневно принимает меры, дабы его
победа стала делом решенным и не было бы больше нужды оспаривать ее.
   Еще в лагере под Амьеном он  назначил  Рони  начальником  артиллерии.
Сделал он это не без понуждения со стороны верного слуги. Иного выхода у
короля теперь уже не было, учитывая усердие господина де Рони,  а  также
суровый вид, который он принимал, напоминая, что, в сущности,  не  имеет
ни должности, ни звания: он - главноуправляющий финансами, которого  так
не именуют; начальником же артиллерии по-прежнему числится господин  Жан
д'Эстре, никчемный старец, хотя и родной отец бесценной  повелительницы.
Последняя была очень довольна, что король откупил у ее  отца  место  на-
чальника артиллерии. Много денег, и опять они попали в ту же семью;  это
вызвало новые нарекания верного слуги против Габриели. Она  рассчитывала
смягчить его. Нет, ее уступчивость настроила господина де Рони еще враж-
дебнее к ней, впрочем, то лее самое сделало бы и ее сопротивление.
   Но под Амьеном король даровал своей возлюбленной титул  герцогини  де
Бофор. Этим была скреплена его победа и этим же открыто засвидетельство-
вано, что его возлюбленной остался теперь последний шаг до престола. Его
радость была безоблачней, чем ее. Вокруг нее непрерывно возрастали опас-
ности; она ощущала как бы щупальца, злобно протянутые к ней. Она не мог-
ла пробыть без короля ни одного дня и в то же время не хотела обнаружить
перед ним свой страх, ибо он переживал счастливую пору быстрого и легко-
го подъема к величию и власти. Однако и тут, о бедная красавица, не  все
так гладко, как тебе кажется. Он остерегается, как и ты, и осмотрительно
выбирает свой путь. Достоверно лишь одно: он победил,  на  время  он  от
всего огражден.
   Генрих писал: "Храбрый Крийон, тебе остается лишь повеситься с  доса-
ды, что ты не был в понедельник здесь. Так  складно  все  не  получится,
быть может, никогда; поверь, тебя мне очень недоставало. Кардинал наско-
чил на нас, точно индюк, а когда  убирался  прочь,  то  совсем  скис.  В
Амьене я не останусь, должен еще кое-что предпринять".
   Габриель писала: "Мадам, мой старший друг! Ваш милый брат,  мой  бес-
ценный повелитель - самый могущественный король на земле.  Возможно  ли,
чтоб его столица меня не признала, и даже при его дворе  в  ходу  гадкая
кличка, - право же, такого поношения я не заслужила. Мадам, я не  отсту-
паю и во что бы то ни стало хочу умилостивить короля, дабы  он  перестал
гневаться на графа де Суассона. Наш друг  послушался  недоброго  совета,
когда взял свой отряд из королевских войск и удалился перед самой битвой
вместе с герцогом Бульонским, а тот плохой протестант. Иначе он  остался
бы верен, как вы. Засим, мадам, соблаговолите мне сказать: как  вы  меня
примете и правда ли, что вы мой старший друг?"
   Катрин начала писать, но в испуге остановилась. Она чуть было не  вы-
вела: "Герцогиня де Свиньон" - имя, которое  повторялось  повсюду,  люди
находили его остроумным. Габриель не всем была одинаково ненавистна. Од-
ни просто подхватили шутку, которая была в  ходу  и  казалась  забавной.
Другие не видели никаких оснований наживать себе врагов,  заступаясь  за
ненавистную фаворитку. Наиболее рассудительные избегали повторять непри-
стойное прозвище. Мадам де Сагонн довольствовалась тем,  что  при  имени
Габриели строила гримаску, но и гримаска исчезала мгновенно. Отсюда  еще
далеко до травли и до улюлюканья. Наоборот,  кто  порассудительнее,  тот
предвидит скорое возвышение бесценной повелительницы. Половину последне-
го шага она сделает непременно, но полный шаг - вряд ли. Все же ни к че-
му опрометчиво портить отношения!
   Катрин писала: "Госпожа герцогиня де Бофор, мой любезный друг. Я  так
вам признательна, что с трудом могу дождаться вашего  возвращения,  дабы
расцеловать вас в обе щеки. Вы так помогали моему милому брату  и  такие
подавали ему советы, словно вместо вас была я сама. Вы не хвалитесь,  но
мне известно, как вы себя держали с герцогом Бульонским. Знаю также, что
после отъезда плохого протестанта король призвал к себе лучшего. Я гово-
рю о господине де Морнее, лишь благодаря вам вошел он снова в милость  к
королю. Дорогая, вы этого не знаете. Ибо вы чисты сердцем и не рассчиты-
ваете, когда служите истинной вере. Мы же будем делать за вас то и  дру-
гое: и рассчитывать и молиться. Сообщаю вам по  секрету,  что  принцесса
Оранская здесь и тайно проживает у меня в доме.  Она  выдержала  столько
страданий и столько борьбы, что в ее присутствии я  особенно  сожалею  о
моих ошибках, хотя бы они зависели от моей натуры и были неотъемлемы  от
меня. Графа де Суассона я все это время не вижу; он очень раскаивается в
том, что под Амьеном покинул короля со своим отрядом. Мы слабы. Но мадам
д'Оранж, которая сильна и благочестива, называет мою милую Габриель доб-
родетельной и верной христианкой".
   Генрих писал: "Господин дю Плесси! Король Испанский  хочет  заключить
со мной мир, и хорошо делает. Я разбил его с  помощью  двадцатитысячного
войска, из них четыре тысячи англичан, коими я  обязан  дружбе  королевы
Елизаветы. Хорошо, что у меня был такой человек, господин де Морней, ко-
торый пользовался ее доверием, как пользуется моим, и сумел снова соеди-
нить нас. В знак моего доверия я посылаю вас теперь в мою провинцию Бре-
тань, дабы вы склонили к переговорам господина де Меркера. Он в  тяжелом
положении, его приверженцы отпадают от него. Теперь он еще может  требо-
вать от меня денег за сдачу моей провинции; а после мира с Испанией  ему
не получить уже ничего, ибо я просто явлюсь к нему с  войском.  Покажите
свое искусство. Вы всегда были моим дипломатом - даже угадали мое истин-
ное отношение к протестантской религии, которое я  в  ближайшем  будущем
намерен доказать. Когда кто-то ранил меня в губу, вы все сочли это  пре-
достережением. Придется поверить в него, особенно потому, что оно оказа-
лось не единственным, ибо, как ни благоразумно я всегда стараюсь  думать
и действовать, мне приходится сталкиваться с явлениями, которые противо-
речат разуму. Когда я вступил в мой город Амьен, на моем пути стояла ви-
селица и на ней - давно казненный человек. Но его в мою честь приодели в
белую рубаху. Истлевшее тело, а наряжен так, словно восставший из  мерт-
вых. Я и бровью не повел. Не то мой маршал Бирон: как он ни крепок,  од-
нако вид висельника совсем подкосил его. Он вынужден был направить свое-
го коня к ближайшему дому; сидя в седле, прислонился к стенке и  лишился
чувств".


   ПРОТЕСТАНТ

   Морней и сам словно воскрес из мертвых, иные пугаются его, как  Бирон
испугался висельника в чистой рубахе. Меркер, последний из Лотарингского
дома, кто сохранил еще власть в небольшой части королевства, отказывает-
ся от нее; прежде всего потому, что вынужден это сделать, ведь он хоть и
грозит испанскими десантами на бретонском побережье, но сам знает  лучше
всех, что ждать этого не приходится; однако  Меркер,  даже  скорее,  чем
нужно, отречется от власти, когда перед ним предстанет Морней.  Его  еще
нет в замке Меркера, Меркер только ждет прибытия королевского посла.
   Этот Морней сделал из маленького Наварры великого короля, в той мере,
в какой Генрих сам о себе не позаботился. Но признать собственные заслу-
ги короля лотарингец отнюдь не склонен. Он охотней припишет все исключи-
тельным качествам какого-нибудь Морнея. Если уж ему удалось вернуть рас-
положение английской королевы, которая в гневе отвернулась от короля-ве-
роотступника, - он, надо полагать,  способен  своими  заклинаниями  даже
воскрешать умерших. Не успеешь оглянуться, как из гробов восстанут адми-
рал де Колиньи, все мертвецы Варфоломеевской ночи,  гугеноты,  павшие  в
прежних боях. А почему бы и не так, раз те, кто уцелел, были  все  равно
что погребены заживо, и протестантам, казалось, навсегда  пришел  конец.
Обращенному еретику, вроде этого короля, меньше всего пристало призывать
к себе своих бывших сподвижников.
   Если же он призвал сейчас Морнея, значит, это только начало. Обращен-
ный еретик, несомненно, замыслил восстановить в правах протестантов, без
него они не дерзнули бы предъявлять такие большие требования. А ему  те-
перь никто не может препятствовать, ведь он победитель  Испании.  Сперва
он даст полную волю ереси, а затем согласится на мир с католическим  ве-
личеством.
   Герцог де Меркер рассматривал то, что совершалось, как  нечто,  мягко
выражаясь, неподобающее, идущее вразрез с порядком и освященными обычаем
привилегиями, вернее, считал все это  попросту  непостижимым,  чтобы  не
сказать бесовским наваждением. Вот король, который многое ниспроверг, но
продолжает побеждать. Он упраздняет священные  установления,  он  шагает
через знатнейшие фамилии, даже через Лотарингский дом; через моего брата
Гиза, любимца народа, через другого моего брата, толстяка  Майенна,  те-
перь, наконец, и через меня, сидящего на этом отдаленнейшем выступе  ма-
терика, хотя я и полагал, что ввиду долгого моего упорства я должен быть
вечен, как океан или как всемирная держава. Однако  теперь  и  всемирная
держава оказывается преходящей, сам я принужден усомниться в себе, а по-
тому скоро отхлынет и океан. Замок очутится на мели.
   Но пока что волны еще с привычным гулом бились о  скалы,  на  которых
стоял замок, и вода сквозь железные решетки просачивалась в самые глубо-
кие его подземелья. Владелец замка здесь, наверху, открыл окно; ему  был
приятен шум его океана, пусть напоминает ему, кто он такой,  когда  про-
тестант со своей королевской свитой войдет в эту комнату. Герцог  принял
меры. Сколько человек будет в свите посла, столько его собственных людей
войдут в двери слева и справа. Правитель океана стал чудаком, недаром он
был братом фурии Монпансье. Тут он заметил, как его гофмаршал подал  ему
снаружи знак, после чего прикрыл дверь, оставив узкую щель. Меркер обер-
нулся - в зале стоял только один человек, сам протестант.
   Протестант глядел спокойно, а отпрыск могущественного  рода  щурился,
хотя и стоял спиной к свету. Однако он скоро успокоился, ибо успел расс-
мотреть пришедшего и жестом попросил его приблизиться. Морней  подождал,
пока герцог сядет; тогда он повернул предложенный ему  стул  так,  чтобы
свет не падал ему в глаза. Герцог был вынужден повернуться вслед за ним,
таким образом каждый из них видел лицо другого при одинаковом  освещении
и без заметного преимущества для одного из двух. Меркер думает: "Остает-
ся еще гул волн, к которому он не  привык.  Прибой  лишает  его  преиму-
ществ". Он некоторое время слушал протестанта, затем приложил  ладонь  к
уху, и Морней тотчас же оборвал речь.
   Морней выждал. Окно оставалось открытым. Он разглядывал Меркера,  как
тот его. Разве можно ждать робости от человека, который всю жизнь провел
в путешествиях к европейским дворам, и величайшая из королев в тот  дос-
топамятный час была перед ним женщиной, как все  прочие?  Робость  перед
людьми у того, кто боится бога! Лоб его стал еще выше, ибо волосы  поре-
дели; он теперь больше, чем остальная часть лица, но на нем нет ни  еди-
ной морщины, по-прежнему гладкая поверхность воспринимает отблеск небес.
Бог господина дю Плесси-Морнея не любит изборожденных лбов.  На  затылке
начесано много волос, вокруг ушей все еще лежат завитки, какие сохранили
старые протестанты из времен своей славы. Некогда их носил и король Ген-
рих!
   На Морнее черное и белое оперение, как у всех  этих  воронов.  Однако
вид благородный. Изысканные ткани, плащ в крапинку, у шеи вырез и потому
видно, что на камзоле выткан крест, черный на черном, благородно,  неза-
метно, но все же крест. "Как тут быть? Они высокомерны, но, к несчастью,
существуют такие положения, когда и владетельному князю невозможно пока-
рать их высокомерие. Например, спустить через люк в этой  зале  в  самое
глубокое подземелье. Прилив тем временем успел так заполнить подземелье,
что у человека, стоящего во весь рост, только голова окажется на поверх-
ности", - думает князь под однообразный гул, сделавший его чудаком.
   Хотелось бы знать, улыбается ли протестант. Лоб и глаза  непоколебимо
серьезны, тем подозрительнее тонкая морщинка, которая спускается по щеке
и, возможно, переходит в двусмысленную улыбку.  Морщинка  спускается  от
носа, кончик которого покраснел, к седому пучку на подбородке; этот  пу-
чок как раз умещается в разрезе белых брыжей. Хотелось бы знать,  отчего
покраснел нос, от насморка или от вина, а главное - улыбается ли протес-
тант. Тут, несомненно, не обошлось  без  колдовства.  Герцог  де  Меркер
чувствовал, что его видят насквозь - его сбивали с толку некоторые  суе-
верные представления о мистических свойствах  протестантов.  С  ними  со
всеми дело обстояло нечисто. А этого вдобавок звали их папой.
   Так как окно оставалось открытым, то Морней начал свою речь  сызнова.
Он попросту решил, что испуганный противник хочет, как только можно, ме-
шать ему. Конечно, опытный оратор, привыкший к успешным выступлениям  на
бурных совещаниях своих единоверцев, может сладить и с шумом океана, да-
же не напрягая голоса, а лишь пользуясь своим  искусством.  Господин  де
Меркер скоро в этом убедился, впрочем, для него не то было  важно.  Рано
или поздно ему придется покориться и отказаться  от  своей  власти;  тут
вопрос может быть только в цене. Его больше беспокоило нечто иное.
   - У вас какой-то особенный бог? - спросил  властитель,  состарившийся
на этом крайнем выступе материка.
   Морней ответил без удивления:
   - Мой бог единый сущий.
   - Является он вам? - спросил Меркер.
   - Это он сегодня, как и всегда, дарует мне силы,  -  отвечал  Морней.
Деловито и без вызова заявил он, что  никогда  не  побеждал  иначе,  как
только правдой, но с ней побеждал неизменно, даже  самых  могущественных
противников, которые ее не ведали. Лицо последнего лотарингца, еще обла-
дающего властью, показалось ему недоверчивым; это до крайности  огорчило
Морнея, ему было жаль маловера. А потому он привел наиболее веские дово-
ды из своих  собственных  религиозных  сочинений;  так  обстоятельно  он
раньше не говорил. В заключение он к вечным истинам присовокупил  прехо-
дящие. Междоусобная война в королевстве испокон века была делом рук чес-
толюбивых иноземцев и неизменным соблазном для полуфранцузов,  -  таких,
как, например, Лотарингский дом, послышалось Меркеру, хотя ни  одно  имя
произнесено не было. Но у него все внутри заклокотало от ярости.  Ярость
его не дошла бы до такого предела, если бы Меркер не был к  ней  заранее
подготовлен суеверным страхом перед протестантом. "В подземелье его",  -
требовал голос ярости, меж тем как лицу он поспешил придать  благодушное
выражение. Однако был близок к тому, чтобы пустить в ход потайной  меха-
низм и открыть люк.
   Морней в простоте душевной полагал, что ему удалось добиться  полного
успеха, и духовного и светского, у врага истинной веры и короля Генриха,
а это было на пользу богу и миру в государстве. Вот уже и  лицо  Меркера
стало иным, в нем больше не видно тревоги и  тайной  горечи.  Теперь  он
смотрит на него как на друга, так кротко, так просветленно, думал Морней
- а между тем Меркер в глубине своей  черной  души  упивался  его  мучи-
тельной и медленной смертью в наполненном водой подземелье.
   Только в одном он хотел быть заранее уверен:
   - А ваш бог все еще творит чудеса? Скажите, чудеса окончились  вместе
с Библией или он продолжает их у вас?
   - Благость господня непреходяща, - ответил протестант.
   Первый раз склонил он голову в этой зале, ибо намеревался утешить го-
тового к покаянию грешника.
   Лицо герцога тотчас омрачилось. "Этот способен выбраться даже из под-
земелья. Какой-нибудь ангел может открыть ему решетку", - подумал  он  и
отказался от мысли пустить в ход механизм. А кстати, - Меркер  не  сразу
это заметил, - Морней в простоте душевной так повернул  свой  стул,  что
герцог вынужден был подвинуться к нему. И провалился бы с ним вместе.
   В этот день они больше не вели переговоров, а в последующие дни  гер-
цог де Меркер чинил гораздо больше препятствий, чем предполагал  раньше.
У него родилась новая надежда. Город Вервен расположен на  другом  конце
королевства, в герцогстве Гиз, откуда  происходит  Лотарингский  дом.  И
именно в Вервене испанцы должны признать себя окончательно побежденными,
подписать, королевство это никогда во все последующие века им  принадле-
жать не будет и волей божией принадлежать не может. Меркер получал самые
свежие новости, и они подтверждали ему, что у династии Габсбургов дипло-
маты еще более упорны, чем генералы.
   Поэтому он готов был растерзать себя за то, что однажды проявил  сла-
бость перед протестантом Морнеем или, вернее, перед самим еретиком  Ген-
рихом и не решился тогда утопить одного из них. Ведь Морней  был  послом
Генриха, а возможно, даже получил еще более высокие  полномочия.  "Более
высокие полномочия! Посмотрим. По крайней мере в Вервене их бог  еще  не
обнаружил себя и пока на это даже не похоже, - рассуждал  теперь  герцог
де Меркер. - Протестанта мне, во всяком случае, следовало утопить", -  к
этой мысли он упорно возвращался, ибо среди монотонного рева стихий сде-
лался чудаком.
   К концу октября Морней очутился в Анжере. Маршал Бриссак, гуманист  и
мухолов, собрал в этом городе нескольких знатных господ, дабы они  одоб-
рили сделанные им распоряжения к предстоящему приезду короля. Король со-
бирался проследовать в свою провинцию Бретань через Сомюр и  Анжер.  Гу-
бернатором Сомюра был господин де Морней, а в Анжере королевским  гарни-
зоном командовал сам маршал. Тем хуже было то, что случилось в королевс-
ком городе Анжере с королевским губернатором, почти на  глазах  маршала,
который к тому же состоял в родстве с преступником.
   Некий господин де Сен-Фаль шел навстречу господину де Морнею,  губер-
натору Сомюра. Дело было на улице Анжера. Морней беседовал  с  одним  из
советников юстиции. При нем находились конюший, дворецкий и, кроме  них,
еще только секретарь и паж. Сен-Фаля сопровождал эскорт из десяти воору-
женных людей, которых он вначале скрыл. Он обратился к сомюрскому губер-
натору с жалобой по поводу нескольких перехваченных писем,  которые  гу-
бернатор приказал вскрыть. Жалоба была изложена вызывающим тоном, Морней
же в своих объяснениях оставался сдержанным. Письма  он  вскрыл  потому,
что они были найдены у подозрительного лица. Но когда он прочел под ними
подпись господина де Сен-Фаля, он их отправил по адресу. При этом Морней
выразил удивление: происшествие имело место пять месяцев назад.
   Это обстоятельство отнюдь не успокоило другого дворянина, он стал еще
заносчивее и вообще отказался выслушать какие-либо объяснения.
   - Как угодно, - сказал наконец Морней. - Отчет я обязан давать только
королю. Вы, же, сударь, всегда можете вызвать меня на поле чести.
   Сен-Фаль словно только и ждал этой реплики, он выхватил из-под  плаща
палку, а его десять вооруженных людей окружили его. Под таким прикрытием
преступник успел" сесть на коня и ускакать.  Морней,  человек  в  летах,
свалился на землю от удара, который пришелся ему по голове.