ь не мог держать се-
бя, слишком большая давка была вокруг него. Он сказал им:
   - Не удивляйтесь, что меня теснят. В бою бывает хуже.
   Ему было очевидно, что они хотят лишь выиграть время, пока Майенн по-
лучит подкрепления из Фландрии и освободит Париж от осады. А их  перего-
воры с королем имели целью успокоить голодающий парижский народ, который
иначе возмутился бы. Оба епископа, со своей стороны, были убеждены,  что
голодная смерть нескольких тысяч простолюдинов ему так  же  безразлична,
как им самим. Только вряд ли он захочет сознаться в  этом,  ибо  дорожит
своей доброй славой. Обе стороны были согласны в том, что наилучший  вы-
ход - обоюдно соблюдать все формальности, почему  король  потребовал  от
депутатов их письменные полномочия, которые они и вручили  ему.  Там  он
прочел, что господин кардинал и господин архиепископ должны  отправиться
к "королю Наваррскому" и слезно молить его согласия на водворение мира в
королевстве; а затем к герцогу Майенну, дабы и он способствовал тому же.
Пустословие и неуважение к королевскому сану.
   Генрих указал им на то, что "король Наваррский" никак не властен  да-
ровать мир Парижу и Франции. Однако он сам хочет покоя и мира для своего
королевства, а вовсе не спора о титулах. Он клялся даже, что готов палец
свой отдать за это, а потом приложил и второй. Один за сражение, два  за
всеобщий мир. Оба дипломата духовного звания сочли его искусным  лицеме-
ром, и он заметно вырос в их глазах.
   - Но нет! - воскликнул он, к их сугубому изумлению. - Нет,  Париж  не
дождется всеобщего мира, пока в стенах его царит террор  и  голод.  Чего
стоят беспредметные слова о мире? Париж не должен более голодать. Я люб-
лю мою столицу, Париж. Она мне старшая дочь. - Тем самым  он  показал  в
истинном свете миролюбие их миссии, но не всякий, кто разоблачен, созна-
ет это.
   "Он был пленником в Париже, вот в чем суть, - про себя  отметили  оба
епископа. - Он зовет себя отцом этого народа, но достаточно одного пора-
жения, как он вновь будет сидеть за решеткой и живым уже не выберется на
свободу". Когда же он вдобавок сравнил себя с настоящей матерью на  суде
у царя Соломона, говоря, что согласен скорее отказаться от Парижа, неже-
ли выгребать его из-под развалин и трупов, лишь бы завладеть им,  -  они
оглядели его с насмешкой и обменялись быстрыми взглядами. А затем собра-
лись перещеголять его в искусстве  лицемерия.  Они  притворились,  будто
сомневаются в его военной мощи, а также в прочности его побед, и рассчи-
тывают на поворот событий. Если Париж и сдастся до установления всеобще-
го мира, Майенн и король Испанский возьмут его назад и жестоко покарают.
Но тут им явилось небывалое зрелище.
   Перед ними солдат, которого у них на глазах осенила  благодать  вели-
чия. Они уже не в силах понять, кто это говорит и с каких  высот.  А  он
дает страшную клятву, в смятении сам себя прерывает, однако  вновь  кля-
нется богом живым:
   - Мы их разобьем! - Вся тысячная толпа его дворян закричала наперебой
гораздо звучнее, чем стройным хором:
   - Мы их разобьем! Честью клянемся! Свидетель бог, не потерпим позора!
   Тут растерянные посланцы поняли, что он поставлен свыше как  враг  их
мира; в противовес одряхлевшему властителю земли, Филиппу, в  противовес
бесчеловечному владычеству Габсбургов заявляло свои права живое величие.
Этому не поверишь, пока не увидишь сам. Ведь в жизни почти все случается
не по заказу - повседневный опыт учит этому  высокопоставленных  малове-
ров, которые потому и считают каждого власть имущего лжецом и, как тако-
вого, приемлют его. Но этих двух точно громом поразило, картина мира за-
колебалась перед ними, когда они познали  истинное  величие.  Величие  -
слабое слово для всесокрушающей благодати божией: каким слабым и ничтож-
ным чувствуешь себя перед богом и его благодатью. Двое князей церкви  до
тех пор даже и не задумывались над этим, пока им самим не явилось зрели-
ще: солдат, которого у них на глазах осенила благодать величия.
   С той минуты в течение всех переговоров Генрих держал своих противни-
ков в руках. После мига высшего  озарения  он  поспешил  воспользоваться
приобретенным над ними преимуществом. Перестав считаться с ними всерьез,
он, словно какой-нибудь безделицы, потребовал сдачи Парижа  в  недельный
срок. Нельзя длительно показывать свое величие, чтобы не растратить его,
ибо благодать нисходит редко, - и вообще лучше провести этих  простаков,
нежели повергнуть их ниц своим превосходством.
   - Неделя сроку, милейшие. Если вам угодно медлить со сдачей, пока  не
иссякнут все припасы, что ж, отлично, приготовим вам предсмертную трапе-
зу, а затем и веревку.
   - Так немилосердно не поступит ни один французский  король  со  своей
столицей и ни один христианин с двумя служителями божиими.
   - Тогда постарайтесь сладить дело.
   - Как бы после этого нас обоих вновь не выслали к вам, на сей  раз  с
веревкой на шее.
   - Тогда сдайте город немедленно.
   - Если испанцы и шестнадцать начальников услышат об этом, они нас по-
весят.
   - Тогда ждите Майенна и подкрепления из Фландрии.
   - А вдруг вы, ваше величество, победите их, тогда мы  будем  повешены
наверняка.
   - Тогда ходатайствуйте о сдаче.
   - Сир, вы позабудете наши услуги и не оградите нас от мести народа.
   - Тогда продолжайте морить его голодом.
   - Сир! Вы неправильно осведомлены, пока еще никто не голодает.
   - Дай вам бог и дальше так. На кладбищах найдется еще пожива, и много
детей остается без присмотра, когда матери делается дурно от слабости.
   Как ни велика была их дерзость, на это они не нашли ответа, лишь  по-
никли головами. Так как почва окончательно ускользнула у них из-под ног,
им стало казаться, что король околдовал их. "Да, он затеял с нами игру в
вопросы и ответы, подражая знаменитой сцене у Рабле, который  был  прос-
то-напросто шут гороховый. Таков и этот король, и он дурачит нас".  Дос-
тоинства их как не бывало, смятение росло неудержимо. Король не  дал  им
прийти в себя, а, наоборот, поспешил доконать их. Последнее  слово  свое
он произнес уже не торопливо и беспечно, а с вескостью судьи.
   - Монсеньер Лионский, - обратился он к архиепископу, - недавно вы по-
пали в давку на Сен-Мишельском мосту. Люди бросались  под  копыта  ваших
коней, прося хлеба или смерти. И какой-то старик, кажется,  обратился  к
вам с речью?
   - Не помню, - пролепетал монсеньер Лионский, голова у него пошла кру-
гом, так, наверно, будет в день Страшного суда.
   - Он обратился к вам с речью и  назвал  вопли  отчаяния,  раздавшиеся
вокруг, последним предостережением божиим.
   От этого ясновидения короля монсеньеру Лионскому стало дурно, не хуже
чем какой-нибудь матери-простолюдинке, у которой с чудовищным намерением
похищают дитя. Свита подхватила его, кардинал  стоял  возле,  бледный  и
осунувшийся. Король велел подать им вина, чтобы они подкрепились, и пока
они пили, он уже вскочил на коня. В пути он объяснил ближайшим из  своих
дворян, кто был человек на мосту,  предостерегавший  архиепископа.  Мэтр
Амбруаз Паре, хирург, от роду восьмидесяти пяти лет, говорил на мосту из
последних своих сил и теперь лежит на смертном одре.
   - Некогда он был при убитом Колиньи, - сказал Генрих, плотно  сомкнул
губы и не разжимал их всю дорогу.
   Спутники его безмолвствовали, глухо стучали копыта.  Генрих  думал  о
старых гугенотах. С ними, и только с ними был он сейчас.


   МАСТЕР

   Он еще не доехал до лагеря, когда к нему выбежали навстречу. "Фарнезе
уже близко! Фарнезе стоит в Мо!" Король беспечно рассмеялся, ведь до  Мо
рукой подать, он узнал бы об этом раньше; и приятелям его,  архиепископу
с кардиналом, тоже успели бы сообщить новость, и они  не  допустили  бы,
чтоб он измывательствами довел их до обморока. Он пожал плечами  и  тро-
нулся дальше, но на дороге еще двое поджидали его и спорили между собой.
Господин де Ла Ну своей железной рукой сдерживал коня. Господин де  Рони
сидел в седле боком, иначе не позволяли ему его  доблестные  раны,  одна
рука была на перевязи.
   Король сказал:
   - Потише, господа!
   Ла Ну сказал:
   - Сир! Фарнезе!
   Рони сказал:
   - Сир! Это хитрость. Он не может стоять в Мо.
   - Сир! - воскликнул старший из двоих. - Кому вы верите, этому вертоп-
раху или мне? Фарнезе так ужасающе хитер, что порою даже нарочито  разг-
лашает истину.
   Рони хоть и сидел боком в седле и на шляпе носил алмазы,  но  лицо  у
него было рассудительное и холодное; не обращая внимания на простодушно-
го старика, он подъехал вплотную к королю и промолвил высокомерно:
   - Россказни! - Де Ла Ну вскипел:
   - Молодой человек! Поезжайте туда в вашем пышном наряде.  Герцогу  вы
так приглянетесь, что он возьмет вас в плен.
   - Сударь! - отвечал Рони. - У меня одна рука, у вас тоже: значит,  мы
можем драться.
   - Интересно поглядеть, - сказал король, но вид у  него  был  довольно
рассеянный. Радовался только старик. Лицо его под седым вихром  раскрас-
нелось, а на этом сердитом лице сияла детская улыбка.
   - Сам ведь я пять лет просидел в плену у испанцев, и это было неслад-
ко. Сир! Там, в темнице, я писал  о  религии  и  военном  мастерстве,  и
только потому не утратил мужества. Но военное мастерство, которое я опи-
сывал, было мастерство Фарнезе. Он мастер, не забывайте этого, сир!
   - Наш король не мастер, а солдат, что стоит большего, - возразил  Ро-
ни. От незаживших ран и чванства он держался прямо и неподвижно, как мо-
нумент. Зато бретонский гугенот жестикулировал отчаянно,  даже  железной
рукой.
   - Я знаю свое, и знание это основано на двенадцати  годах  пребывания
во Фландрии во главе протестантского войска. Пока испанцы  не  захватили
меня, я брал у них там все города,  какие  хотел.  По  прибытии  герцога
Пармского - ни одного.
   Король, занятый своими мыслями, спешил прочь;  надвигался  вечер.  На
следующий день стало известно, что армия Лиги с Майенном во главе и  ис-
панские вспомогательные войска под начальством Фарнезе соединились у Мо.
На королевском военном совете Ла Ну настаивал на  твердой  выжидательной
позиции под Парижем, меж тем как Бирон, тоже старик, требовал, чтоб выс-
тупили немедленно. Первое дело - нападение. До сих пор мы всегда напада-
ли!
   Ла Ну сказал: - Сир! Ваше величество, вы не знаете себе равных в бою.
Однако вам еще не случалось столкнуться с противником, который  избегает
сражений и добивается всего, чего хочет, одним мастерством. Сир, я  знаю
Фарнезе.
   Рони собрался было опять обрушиться на невзрачного полководца в кожа-
ном колете, но виконт де Тюренн, не менее родовитый и красивый, чем  Ро-
ни, принудил его замолчать. Исключительное честолюбие научило этого  мо-
лодого вельможу не по летам рано давать верную оценку  событиям  и  даже
людям. Теперь маршал Бирон мог без помех доказывать, что  в  королевском
войске, если разместить его вокруг всего Парижа, неизбежно окажутся сла-
бые места. Враг прорвется и доставит в город съестные припасы. Ла  Ну  в
ответ:
   - При этом ему придется пробираться лесом  или  переправляться  через
реку: вот когда мы должны нанести УДар.
   - В наступление! - твердил Бирон. - Вперед на врага, раз он еще дале-
ко и не ожидает ничего подобного. Вот как надо воевать!
   - Как воюете вы - Фарнезе знает, - крикнул  Ла  Ну.  Медленно  и  без
обычной жизнерадостности он добавил: - Только вы не  знаете,  как  воюет
Фарнезе.
   - Это уж просто суеверие, - не выдержал и мудрый Тюренн, меж тем  как
Рони холодно усмехнулся, а Бирон в сердцах засопел. Король спросил  мне-
ния всех остальных, и те, заметив, что он желает  напасть  на  врага,  в
большинстве высказались за наступление.
   Вначале получилось так, что прославленный Фарнезе,  герцог  Пармский,
возбудил у всех храбрых воинов, своих  противников,  крайнее  презрение.
Разве можно с большой военной силой укрыться за каким-то болотцем?  Нас-
тупавшие королевские войска видели только болото, потому что оно было  у
них на пути. А холма немного подальше они не замечали, но именно за  ним
скрывалась их грядущая неудача.
   Королевские войска держали в руках  все  пути  сообщения  с  Парижем,
главным образом реку Марну и Ланьи - местечко, к которому Фарнезе  хоте-
лось, должно быть, подойти незаметно. Но пока что он укреплялся за своим
болотцем, как будто превыше всего страшился нападения новой знаменитости
с противной стороны - и заставил новую знаменитость дожидаться  сражения
день, неделю. У короля было превосходное войско из дворян, которые,  од-
нако, стали скучать и один за другим уезжали вместе со своими  отрядами.
Одно дело завоевание столицы: пусть бы они год стояли под ее стенами,  в
конце концов они бы ее завоевали и обогатились бы на этом. А вот от неп-
риступного Фарнезе, окопавшегося и прикрывшегося военным  обозом,  ничем
не поживишься: дворяне, которым важна была только добыча, устранились  и
ждали, чтобы определилось положение. Люди, подобные Рони, устояли, то ли
из чувства чести, то ли потому, что втайне надеялись: "Добро-то ведь там
испанское, мешки с золотыми пистолями. Как знать, когда-нибудь мне, быть
может, доведется взрезать их, и золото потечет ко мне в карманы".
   Генриху пришлось признать, что его прославленный противник грозен, но
грозен как-то загадочно. Король послал к нему трубача - пора бы господам
герцогам выглянуть из своих лисьих нор. Он не для того издалека шел  сю-
да, чтобы спрашивать совета у врага, - холодно ответил итальянец. Король
был раздосадован, однако сражения не добился и  даже  не  добился  того,
чтобы увидеть Фарнезе в лицо. Каждый день покидал Генрих местечко Ланьи,
которое сторожили не только его солдаты, - от вражеского войска оно луч-
ше всего было ограждено рекой, - обходил болото и ждал Фарнезе.
   Так текли дни, а ему не удавалось увидать того. Но вот что  было  еще
унизительнее - его лазутчики доносили, что Фарнезе умеет внушить страх и
что от него не убегает ни один солдат. В железном порядке  сменялись  на
той стороне дозорные. Тихими ночами особенно явственно долетали до  чут-
ких ушей слова команды, разноязычные, но дружные. Здесь налицо была  же-
лезная дисциплина. Ровным шагом, всего в двадцать дней, сделали эти сол-
даты переход из Фландрии, каждый вечер укрепляя свой лагерь, как некогда
легионеры Цезаря. При других полководцах то же войско было  многоязычной
ордой - мало настоящих испанцев, много валлонов и итальянцев - и опусто-
шало страну, подобно дикому вепрю, но оно же становилось поистине  римс-
кой армией под началом этого самого Пармы. Кто же он такой?
   Генриху не спалось, ибо он понимал: на той стороне бодрствует некто и
размышляет, как бы уничтожить мою славу. Таков наказ ему от дона  Филип-
па. "Надо быть настороже". Тщетно вглядывался он во тьму.  "Огня  нет  у
Фарнезе, но он не спит никогда. Мне кажется, он видит в темноте и следит
за мной. Он, говорят, болен и стар, кто знает, быть может, он призрак  и
демон, а не живой человек". Сырой,  безлунной  ночью  легко  испугаться,
особенно когда мысли клонятся в сторону неведомого. Генрих резко  повер-
нулся, что-то коснулось его плеча. Меньше мгновения глядел он  в  чье-то
лицо. Оно было застигнуто врасплох, и теперь, когда оно исчезло, в  тем-
ном неподвижном воздухе еще ощущается его присутствие, воздух пахнет бо-
лотом и тлением.
   Громко смеясь, пошел Генрих прочь. Отзвук  его  хохота,  правда,  как
будто осмеивал его самого, но тут король вовремя припомнил, что прослав-
ленный стратег, как выяснилось, голландцев все-таки не одолел. В Голлан-
дии он потерпел значительную неудачу. А к тому же он и  сам  не  придает
значения своему походу во Францию: он явился сюда, только исполняя  при-
каз своего повелителя, дона Филиппа. Неужели можно быть  полководцем  по
приказу и победителем для других? Ведь он и сам владетельный  князь,  но
забывает о своем герцогстве на службе у короля Испании-которому ни к че-
му не служат собственные ноги, потому что он всегда сидит.  Сидит  один,
шлет фантастические приказы о завоевании чужих королевств другому,  тоже
больному человеку, который находится на чужбине. Что может из этого  по-
лучиться?
   Наутро после этой ночи, полной вопросов, Парма дал первый ответ, при-
ведя свое войско в боевую готовность. Это было, собственно, только войс-
ко Лиги, он велел лишь заменить головные уборы  и  значки.  Сентябрьский
день, бой становился жарким. Французы  на  стороне  короля  думали,  что
встретились наконец с легендарными испанцами,  перед  ними  дрожит  весь
мир, только не мы! Лишь в рукопашном бою обнаружилось, что все на той  и
на этой стороне говорили по-французски. Однако в пылу сражения вообража-
емых испанцев рубили не менее рьяно оттого, что порой лица  были  знако-
мые. Фарнезе между тем незаметно вывел из боя свой центр. Даже  толстяку
Майенну, который дрался впереди, он не счел  нужным  довериться.  Позади
холма, под прикрытием никем не замеченной возвышенности,  которую  он  с
самого начала считал важнее болота и окопов, перевел он свои  войска  по
понтонному мосту через Марну - тихо и тайно, в железном порядке. Кстати,
доблестный дух битвы не позволял воинам что-либо замечать. Из тех  двоих
все-таки Генрих, а не Майенн, спохватился первым. Ланьи  уже  почти  был
взят с другого берега, и так как Майенн, наконец-то прозрев, начал отсю-
да обстреливать городок из пушек, королевское войско отступило и  проиг-
рало битву.
   Таким образом, съестные припасы были подвезены в Париж водным  путем,
а королю оставалось только пытать счастье в набегах и безуспешных наско-
ках на укрепления своей столицы. Фарнезе так высказался на его счет:
   - Я думал встретить короля, а это просто гусар. - Еще больше  осрамил
он Майенна, из славного дома Гизов, ни о чем его не осведомив и  предос-
тавив ему отважно сражаться только для отвода глаз, меж тем как  сам  он
мастерским маневром покончил с битвой. При всей своей злобе, Майенн дол-
жен был еще радоваться, что Фарнезе оставил ему три полка. Совершив свой
маневр, знаменитость тронулась в обратный путь во Фландрию. Король вско-
ре снова окружил Париж: стратегу это было безразлично.
   О короле он, наверное, думал: "Переоцененная посредственность. Доста-
точно поставить ее на место. Теперь это противник, достойный лишь  како-
го-нибудь Майенна. Vale et me ama" [1]


   МЫ ЖИТЬ ХОТИМ

   После случившегося Генрих полных двое суток чувствовал себя  в  самом
деле побитым. Сейчас, после долгих терпеливых усилий, нескольких блестя-
щих побед и при возрастающем  внимании  внешнего  мира,  это  было  куда
серьезнее, нежели в раннюю пору жизни. Взятие столицы надолго отсрочено,
а ведь именно ради этого войска сняты из провинций. Денег и так нет, вот
уже два дня как не пекут хлеба, и даже рубашки короля изношены до дыр. А
окружают его такие люди, что даже  говорить  не  хочется!  Totus  mundus
exercet histrionem, все мы комедианты, и едва человеку не повезет, у не-
го сразу появляются подходящие друзья, сплошной сброд, откуда только  их
приносит? Вот изгнанный немецкий архиепископ, - из гордыни стал он  про-
тестантом, кого это напоминает? Мы тоже  помышляем  предать  свою  веру.
Плут д'О ненадежен, но богат, пускай  угощает  нас  и  оплачивает  наших
сводников.
   После того как в вечер битвы при Иври государственный казначей произ-
нес некие слова - дурные слова, недостойные и незабываемые, - Генрих  не
забыл их, а человека, который их произнес, избегал. Не то чтобы он  ста-
рался не встречаться с ним; это получается само собой, когда мы  изнутри
обороняемся не только от другого человека, но главным  образом  от  себя
самого. Что такое слова? Худо только, когда они знакомы, как  будто  сам
уже знал их и утаил.
   Теперь государственный казначей снова входит в  милость.  Кто  тратит
деньги, тот нам друг, хотя бы у него, как у некоего гасконского  капита-
на, нашего земляка, не было носа вследствие любовной напасти. Король во-
дит знакомство с искателями приключений, от