м, чем для ее родного сына, ведь жизнь сына не иссякла и продолжа-
лась без нее.
   - Она спокойно почила? - смиренно спросил Генрих.
   - Она почила в боге, как надеюсь умереть и я. - В его тоне  слышалась
отчужденность - "что до меня, то я скоро буду с нею", словно хотел  ска-
зать Колиньи. "А ты, молодой человек, останешься здесь и  отдалишься  от
нас".
   Генрих это почувствовал, он возмутился:
   - Господин адмирал, ваша воля расходилась с волей моей матери-короле-
вы. Я знаю, она писала мне. Вы  тщетно  пытались  принудить  французский
двор объявить войну Испании. А моя мать хотела сначала женить меня.
   - Этого пока еще не случилось.
   - И вы этого не желаете.
   - Дело зашло слишком далеко, отступать уже поздно. Но одно мы еще мо-
жем - затем-то я и пригласил вас сюда сегодня ночью. Я  хочу  попытаться
еще раз воспользоваться своей властью полководца и отдать приказ - тако-
му приказу обязаны подчиняться даже вы, молодой государь.
   - Я вас слушаю.
   - Потребуйте гарантий до свадьбы. Клянусь богом, вы  должны  оградить
нашу веру раньше, чем другие добьются своего и мы  будем  им  не  нужны.
Когда бракосочетание?
   - Еще через целых восемь дней! - воскликнул Генрих. Он уже  не  видел
перед собой старца: за пламенем свечей ему представилась Марго.
   Колиньи сказал: - Вам следует обратить внимание на то, как  они  спе-
шат. Вас хотят оторвать от ваших людей. Вас заставят отречься от  истин-
ной веры!
   - Неправда. Она этого не требует.
   - Кто? Принцесса? Да она же не имеет никакого влияния! Ну, а ее мать?
Я предсказываю вам - запомните это: вы станете пленником.
   - Вздор! Меня здесь любят.
   - Как любят всех нас, гугенотов
   Тут Генрих прикусил язык, и Колиньи продолжал:
   - Несмотря на все почести и увеселения, каких вы только ни пожелаете,
вы все-таки окажетесь пленником этих людей и никогда уже не будете в си-
лах следовать собственным решениям. Королевский  дом  Франции  принимает
вас по одной-единственной причине: чтобы религия королевы Жанны лишилась
своего вождя.
   Это было до ужаса близко к правде; загадка старости  и  ее  прозрений
внезапно взволновала юношу - по крайней мере в ту минуту. Что  таится  в
ее глубине? Не рассмотреть! Быть может, сокровенное знание отживших свой
век старцев подобно свече, зажженной чужой рукой в покинутом доме?
   - Потребуйте гарантий. До свадьбы! Пусть ваша личная  охрана  состоит
только из ваших людей, пусть все сторожевые отряды Лувра состоят наполо-
вину из наших единоверцев; кроме того, мы должны иметь в Париже свои оп-
лоты.
   - Все это легко потребовать, господин адмирал, но трудно получить.  Я
предложу вам кое-что получше. Давайте сразу же нападем на них, возьмем в
плен короля Франции, обезоружим его солдат и займем Париж.
   - Хорошо, если бы вы предложили это серьезно, - произнес Колиньи  су-
рово, ибо наступала решительная минута: сейчас судьба  заговорит  устами
этого юноши. Однако губы юноши кривятся, он усмехается.
   - Что ж, и кровь должна пролиться? - спросил
   Генрих.
   - Да, немного - вместо большой крови, - загадочно ответило  сокровен-
ное знание, которое в данном случае было,  очевидно,  только  старческой
болтовней.
   Генрих повернулся лицом к свече: пусть Колиньи видит, что он в  самом
деле бесстрашен, а не насмешничает из слабости. У него был в те дни про-
филь настоящего гасконского солдата, угловатый, угрюмый,  решительный  -
пока только обычный профиль солдата, еще  без  того  отпечатка,  которые
накладывают скорбь и опыт. Молодой человек сказал:
   - Мне или совсем не следовало являться в  Париж,  или  только  тогда,
когда я буду сильнейшим: такова была последняя воля моей матери.  Однако
вы сами, господин адмирал, распустили протестантское войско и  Правильно
сделали; кто же едет на собственную свадьбу во главе  армии,  готовой  к
наступлению? И вот я здесь! Даже без пушек я оказался сильнейшим, как  и
хотелось королеве, ибо я ничего не боюсь и у меня есть выдержка. Спроси-
те мадам Екатерину и Карла Девятого - я обоих заставил относиться ко мне
с уважением, - спросите наконец некоего господина де Моревера -  он  мне
руку поцеловал.
   Это говорил восемнадцатилетний гасконский солдат, и его речь станови-
лась все запальчивее, ибо старик горестно молчал.
   - Спросите всех моих сверстников, что они предпочтут:  борьбу  партий
из-за веры или победу над Испанией,  достигнутую  общими  усилиями?  Нам
предстоит задача - сплотить эту страну против ее врага; тут мы все  схо-
димся, мы, молодежь! - воскликнул он. Словом "молодежь"  он  подчеркивал
их самое бесспорное преимущество и наносил старику самый  сокрушительный
удар. Молодежь - это не те, у кого он подметил лица предателей во  время
приветственного балета в королевском парке, и не  те,  кто  держал  себя
столь вызывающе за королевской трапезой. Молодежь - это некая община, на
стороне которой сама жизнь, и старика она не хочет признавать.
   Кроме того, Генрих Наваррский, впоследствии король Франции и Наварры,
предвосхитил на какое-то мгновение то, что должно было стать  делом  его
жизни - только его! - и с присущей ему горячностью распространил эти за-
дачи на всю общину, которую назвал молодежью и которой на самом деле  не
существовало. Его молодые друзья отнюдь не сочувствовали браку Генриха с
принцессой Валуа - ни д'Обинье, ни дю Барта, ни Морней,  ни  весь  отряд
конников, с которым он сюда прибыл, ни их единоверцы по всей стране. Обо
всем этом он сейчас позабыл, с воодушевлением отстаивая свою  миссию.  А
сколько раз еще в ходе грядущих событий будет он испытывать одиночество,
несмотря на теснившуюся вокруг него толпу,  становиться  жертвой  преда-
тельства и казаться неуверенным, несмотря на душевную твердость! Но все-
го этого он тогда не знал и спорил, обратив к сидевшему перед ним облом-
ку миновавшего века свое смелое и устремленное к будущему, хотя еще и не
отчеканенное жизнью лицо.
   Этим двум людям уже не о чем было говорить друг с другом; сестра Ген-
риха вовремя вышла из тени на свет.
   - Дорогой брат, - начала она своим трогательным голосом, который, на-
верное, бы дрогнул, но она заставила его звучать твердо и  не  срываться
даже на высоких нотах, когда испуганно договаривала концы слов. -  Доро-
гой брат, вы будете великим королем, и я почтительно склоняюсь перед ва-
шим ложем. - Странная формула, но в ней звучала такая вера, что он  (ус-
тыдился. За этим крутым, выпуклым лобиком, должно быть, таилась  упрямая
вера их матери. И еще одно было у его сестры: ясное прозрение его  буду-
щего величия, а также роли, предназначенной ей самой, - склоняться перед
его парадным ложем. Однако сейчас девушке предстояло сообщить  ему  под-
линную волю их матери.
   - Она до самого конца не решила окончательно, следует ли вам вступать
в брак с мадам Маргаритой. Нет, брат мой! Ибо мать наша  знала,  что  ее
отравили.
   О! Опять его потряс, как вихрь, тот же испуг. Генрих  сначала  отшат-
нулся, затем склонился вперед и приник лбом к плечу сестры.
   - Какие слова она сказала?
   - Сказала она не больше того, что вам передал господин  Ларошфуко.  Я
заверяю вас, наша мать знала все, а потому она и завещала, чтобы вы  или
вовсе не приезжали сюда, или только, когда будете сильнейшим.
   В правде ее слов нельзя было сомневаться, ведь это говорилось с таким
напряжением и в самом Генрихе рождало такой ужас!
   - Она хотела того же, что и господин адмирал? - покорно спросил он.
   - Она хотела большего. - Сестра словно вырастала и вместе с  нею  вы-
растал и ее детский голос. Она отстранила от себя брата, так что ее  вы-
тянутые руки легли ему на плечи. Глядя ему прямо в глаза, она сказала: -
Прочь из Парижа, брат! На (рассвете нужно собрать всех наших людей и уй-
ти, даже если придется пробиваться. Разослать верховых по  всей  стране!
Королева Жанна! Королева отравлена!  Народ  поднимется,  даже  из  земли
восстанет войско, которое полегло на полях сражений. Тогда вы, брат мой,
будете наступать, чтобы жениться. Такова воля  нашей  матери.  Именно  в
этом и состоит ее завещание и ее приказ.
   Тут Екатерина сняла руки с его плеч и отошла, точно вестник,  который
выполнил свое дело и умолк. Да и стоило ей это слишком  больших  усилий:
она задыхалась. Здесь, в замке, стояла тягостная духота,  вместе  с  тем
Генрих чувствовал, что происходит что-то странное. Этот разговор  в  за-
пертой комнате привел к, тому, что уже все трое начали задыхаться и  ут-
ратили ощущение действительности. Господин адмирал стоял  позади  своего
кресла, скрестив воздетые к небесам руки, взгляд его был также устремлен
вверх, и лишь для всевышнего произносил он слова псалма:
   Заставь, господь, их всех бежать.
   Пускай рассеется их рать,
   Как дым на бранном поле.
   Растает воск в огне твоем.
   Восторжествуем мы над злом,
   Покорны божьей воле.
   Генрих распахнул одно из окон в ночной мрак. Вдали  молнии  рассекали
небо, и горячий ветер гнал все ближе к городу вспыхивающие пламенем  об-
лака. Юноша знать ничего не хотел о том, что  враги  ползут  и  окружают
его, словно дым. Он не желал призывать гнев божий  на  головы  злых.  Он
страстно рвался к тому приключению, которое  называлось  Марго;  но  оно
также называлось Лувр; и с такой же страстью бросал он вызов судьбе.
   Он обернулся и сказал: - Я не могу тебе поверить, сестра.  Наша  мать
не знала, отравлена она или нет, и она не могла желать, чтобы я,  словно
трус, бежал отсюда, а потом вернулся во главе моего войска.  Никогда  ее
решительный, бестрепетный голос не отдал бы мне такого приказания.
   - Братец, ты сам себя обманываешь, уверяю  тебя.  В  нас  течет  одна
кровь, и нет у нас больше родных на реем белом свете; то, в чем я увере-
на, должен и ты в глубине своей души ощущать, как правду.
   Однако он продолжал спорить: - Пусть она и в самом деле сказала это в
тоске последних минут, но никогда бы наша отважная мать этого не  повто-
рила, вернись она на землю.
   - О, если бы она вернулась! -  воскликнула  сестра,  поворотившись  к
двери. А брат добавил: - Если ты сказала правду, она вернется!
   Брат и сестра стояли рядом лицом к дверям и всеми силами души вызыва-
ли умершую: пусть двери откроются, и та, чей образ  нерушим,  переступит
порог. Горячий порыв ветра пахнул им в затылок, гроза надвигалась, голу-
боватые молнии скрещивались и  сливались,  оставляя  после  себя  густой
мрак; дрожь ужаса пробегала по телу. Колиньи, стоявший  позади  брата  и
сестры, уже не молился, он ждал, как и они. И  двери  распахнулись.  При
вспышке какого-то света за ее спиной все трое увидели возвращавшуюся ко-
ролеву Жанну. Свечи, горевшие в комнате, внезапно погасли,  и  вместе  с
сокрушающим ударом грома она вошла.
   - Моя королева Жанна! - проговорил адмирал Колиньи и  прижал  руку  к
груди, точно приветствуя живую. Брат и сестра одновременно сделали к ней
шаг, тихий возглас радости сорвался с уст дочери, а сын уже раскрыл рот,
чтобы громко воскликнуть: "Вот и вы, дорогая матушка!"
   Однако этого не произошло: ибо вошедшая дама  кивнула  сопровождавшим
ее людям с фонарями, и те окружили ее. Королева Жанна вдруг приняла  об-
раз принцессы Валуа, мадам Маргариты, Марго.
   Они не сразу поверили своим глазам. Появление королевы Жанны казалось
им гораздо более естественным, чем другой дамы, и к тому  же  эта  могла
опять превратиться в ту. Однако она  не  превратилась,  у  нее  осталось
прекрасное и утонченное лицо сестры Карла  Девятого,  и  заговорила  она
присущим ей голосом - трудным и звонким, как золото.
   - Сир! - обратилась она к Генриху Наваррскому. - Мы искали вас в зам-
ке и не нашли. Одна из фрейлин моей матери рассказала нам странную исто-
рию о каких-то темных подвалах. Стража у наружных ворот Лувра  выпустила
человека, видимо, переодетого; он отправился искать приключений. И  хотя
ваш друг дю Барта следовал за ним по пятам, мы все же были  в  некоторой
тревоге за этого человека, ведь в ночном Париже небезопасно.
   - "Кто же тревожился. Марго? - прервал ее
   Генрих.
   - Я, - ответила она с благородной прямотой. -
   Я обо всем рассказала матери и заявила, что сама  хочу  привести  его
обратно под охраной моих солдат.
   - Вернее будет сказать, мадам Екатерина послала вас за мной, чтобы  я
снова оказался в ее власти...
   - Меня ваши слова очень удивляют, - отозвалась мадам Маргарита  своим
звучным голосом. - С этого дня, который тянется уже довольно  долго,  вы
ведь знаете меня так же хорошо, как и я знаю вас. - И она протянула  ему
руку.
   Такие руки великие мастера ваяют из мрамора, подобного воску, -  пол-
ная кисть, стройные, изящно разделенные  пальцы,  отогнутые  на  концах,
накрашенные ногти безупречно овальной формы. Ни  кольца,  ни  украшения:
нагая рука.
   Генрих взял ее, поднес к губам и ушел вместе с Марго, не оглядываясь.

   Moralite

   Vous auriez beaucoup mieux fait, Henri, de rebrousser  ehenun  tandis
qu'il etait temps encore. C'est votre soeur qui  vous  i  dit,  elle  si
sage, mais qui ne le sera pas non plus toujours. II est trop  clair  que
cette cour ou regne une fee mauwaise ne se contentera pas de vous  avoir
tue la reine votre mere mais que vous  devfez  payer  encore  plus  cher
votre entetement de vous у attarder et votre gout du risque. Il est vrai
qu'en echange ce sejour vous fait connattre le cote le plus equivoque de
l'exsistence, qui ne se passe  plus  qu'autour  d'un  abtme  ouvert.  Le
charme de la vie en est rehausse et votre passion pour  Margot,  que  le
souvenir de Jeanne vous defend d'aimer, en prend une saveur terrible.

   Поучение

   Вы сделали бы гораздо лучше, Генрих, если бы повернули обратно,  пока
еще не поздно. Это же вам посоветовала и ваша сестра, - ведь  она  такая
разумная, - впрочем, и она не всегда будет  разумной.  Достаточно  ясно,
что этот двор, где царит злая фея, не удовольствуется тем, что  он  убил
вашу мать-королеву: вам придется заплатить еще дороже за ваше упрямство,
которое побудило вас тут задержаться, и за вашу любовь к риску.  Правда,
пребывание здесь даст вам познать самую обманчивую сторону жизни,  кото-
рая отныне будет протекать по краю разверстой бездны, что  еще  увеличит
для вас прелесть бытия, и ваша страсть к Марго, которую память  о  Жанне
вам запрещает любить, обретет от этого грозную сладость.


   IV. МАРГО


   ВЫСТАВЛЕННЫЙ НА ВЫСОКОМ ПОМОСТЕ

   Нынче, восемнадцатого августа, большой праздник: сестра короля  выхо-
дит замуж за принца из дальних краев. Говорят, он хорош, собою, как  яс-
ный день, и богат, как Цутон, ибо у него в горах растет золото.  Приехал
он сюда с целыми тюками золота, его всадники все в золоте и  кони  тоже.
До этого принца, живущего за горами, дошел слух про нашу принцессу: она,
мол, так хороша и учена, что ни одна королевская дочь с ней не  сравнит-
ся. Знаменитый астролог показал ее принцу в волшебном зеркале, она  улы-
балась, она говорила, он не устоял перед ее голосом, перед ее взглядом и
пустился в дальний путь.
   Не надо было запирать окна да закрывать ставни, когда на прошлой  не-
деле принц вступал в Париж с громадной свитой. По  крайней  мере  своими
глазами увидели бы, что тут правда,  что  нет.  Ведь  плетут-то  разное.
Рассказывают, например, о недавних нападениях на  почтенных  граждан;  у
иных эти разбойники, которых зовут гугенотами, даже карманы пообчистили.
Мы, как стемнеет, больше не выходим на улицу, мало  ли  что  может  слу-
читься.
   И еще во многом люди идут против правды и порядка. Нынче  наш  король
выдает сестру за чужеземца, а тот будто бы из еретиков и даже ихний  ко-
роль. Разве господь бог такие дела разрешает? Наш священник рвет  и  ме-
чет. Но, говорят, папа дал согласие. Что-то не верится!  Тут  что-нибудь
да не так. Видно, гугеноты всякими угрозами заставили нашего короля пой-
ти на это, а послание святого отца они подделали. Всем  известно,  какие
они хитрецы и насильники. С незапамятных времен, еще когда мы  были  вот
такими, воюют они против католиков, грабят и жгут,  даже  самого  короля
хотели в плен взять, а теперь вдруг свадьбу играют. Это добром  не  кон-
чится. Уже есть и вещие знамения.
   Что до меня, то я нынче еще крепче запру свой дом. Говорят, вчера ве-
чером наша знать по случаю обручения пировала и плясала во дворце  коро-
ля. Люди видели: Лувр был освещен  словно  адским  пламенем.  А  невеста
возьми да и исчезни, точно ее черт уволок. Конечно, всему, что  болтают,
нельзя верить. Должно быть, она просто спала  во  дворце  епископа,  что
против собора, - она там нынче будет венчаться и  слушать  обедню.  Двор
собирается щегольнуть небывалой пышностью,  а  свадебный  наряд  невесты
стоит столько, сколько целых два дома в Париже. На это надо пойти погля-
деть. Многие собираются, и все почтенные горожане туда уже  отправились.
Солнце светит. Пойдем-ка и мы.
   Так думал и говорил простой люд и почтенные горожане, когда, пообедав
пораньше, устремились со всех концов города к  церкви  Нотр-Дам.  Не  то
чтобы один утверждал одно, а другой обратное, но по пути каждый повторял
все, что было сказано остальными, поэтому иной раз сам  себе  противоре-
чил. Происходило это потому, что парижане сгорали от любопытства, предв-
кушая зрелища самые разнообразные - поучительные и устрашающие, пышность
и злодейство. Толпа переносила на события свои обычные страхи и тревоги,
и хотя каждый старается, чтобы эти тревоги не смутили покой его домашне-
го очага, на улице им невольно поддаются и бедные и богатые.
   Одно из первых нарушений тех законов, по которым живет толпа,  -  это
задержка. Толпа всегда неудержимо стремится вперед, к чему бы это ее  ни
привело, и, не будь охраны, она в своем движении опрокинула бы  деревян-
ные сооружения, воздвигнутые к празднику на Соборной площади. В  предви-
дении этого и выставлен отряд швейцарцев;  скрещенными  аллебардами  они
оттесняют ее обратно в улицы. Ни просьбами, ни  проклятиями  не  тронешь
этих чужаков: они же ни слова не понимают по-нашему. Швейцарцы  -  народ
кряжистый; рукава у них - точно окорока, отчего эти молодцы кажутся  еще
шире, белобрысые бороды лежат на удивительно пестрых полукафтаньях. Пос-
тупь у них медвежья; но кто ловок да увертлив, легко их перехитрит. Поэ-
тому многим все же удается прорваться, хоть ползком,  ныряя  под  древки
копий. Потом их все равно прогоняют, но они успели на  все  наглядеться,
разинув рот, и сейчас же окажется, что все-то они знают лучше остальных,
да и вообще многое знают и спорят без устали, надсаживая глотки.
   - Мы из цеха плотников, и нам пораньше прочих  все  стало  доподлинно
известно. Ведь это мы строили перед  главным  порталом  собора  вон  тот
большой помост, на нем папа будет самолично венчать нашу принцессу Марго
с королем Наваррским.
   - И вовсе не папа, а один босой монах, мой знакомый, он хвастал,  что
будет их венчать. Он все наперед предсказал! Эх, вот горе-то, что прихо-
дится держать язык за зубами!
   - То же самое и я могу вам открыть: вот помяните  мое  слово,  король
Наваррский станет рогоносцем. Что? Об этом запрещено  говорить?  Сам  ты
рогоносец! Спросите у людей!
   - Я вам не стану отвечать, как вы того стоите, потому я человек миро-
любивый, а вот господин гугенот - вон рядом с вами стоит - другое  дело.
Как бы он вас не отколотил!
   - Добрые христиане! Вы ведь и сами замечаете, что здесь, как и повсю-
ду в Париже, слишком много еретиков. Им даже больше чести оказывают, чем
нам: видите, охрана пропускает их!
   - Да ведь жених тоже из таких. И выходит, добрые  христиане,  что  вы
попадаете в лапы к нечестивым. Горе вам!
   - Добрые христиане! Чужеземцы, налетевшие на
   Париж, подобно сонмищу саранчи, кое-кого из нас уже убили,  ограбили,
опозорили, сожгли да повесили. Не дайте свершиться еще большему злу,  не
допускайте этого брака!
   - Эй, а вы кто такие, чернохвостые? Спрячьте-ка лучше свои  рожи  под
клобуками! Бродят тут эти испанские монахи и нас подзу