здаст  эдикта.  Прежде  всего
эдикт, ибо после этой книги нам его  не  получить.  Книга  причинит  нам
вред, раскрытие истины, к несчастию, всегда пагубно.
   - Нет, - воскликнула принцесса. Бледную запуганную женщину  успокоила
цветущая и жизнерадостная: - Мы счастливицы, которым помогает единствен-
но истина. Пусть все изменит, мы останемся.  Мы  ведь  собрались  здесь,
чтобы быть поддержкой королю, и мы верим себе и раскрываем себя, дабы он
душой слышал нас оттуда. В подкрепление наших слов здесь с нами его воз-
любленная, и она должна стать королевой.
   Ее необычайно ясные глаза остановились на Габриели, та покраснела,  и
тихое затаенное рыдание потрясло бедняжку. Она чувствовала себя сиротли-
во среди этих протестанток, но, кроме них, у нее не было никого.  Многое
в их речах казалось ей непонятным. Самообличения и признания не были  ей
свойственны, они пугали ее. Тем не менее под взглядом, который мадам д'-
Оранж на нее устремила, она тихо вымолвила, что тоже готова к исповеди.
   - Милое дитя, сперва вытрите глаза,  исповедоваться  нужно  с  сухими
глазами. - Принцесса остановила Габриель  не  столько  словами,  сколько
улыбкой. Только ей была свойственна эта улыбка, строго разумная той  ра-
зумностью, что проникает в самое сердце. Габриель находила мадам д'Оранж
ангелоподобной. Она чувствовала: улыбаться такой  беспредельно  разумной
улыбкой могут только существа иной породы, чем мы. Поэтому она поддалась
стремительному порыву и хотела поцеловать руку принцессы Оранской. Прин-
цесса опередила ее, покровительственным жестом обняла  она  Габриель,  а
говорить предложила сестре короля.


   РЕЧЬ ЛЕГАТА

   Генрих снова сел подле легата и предоставил ему говорить вместо себя.
"Может быть, Рим знает меня лучше, чем я сам? Итак, приступай". И  легат
начал свою речь. Голос, мягким и глубоким звуком выходил из щуплого  те-
ла. Увядшее лицо давно привыкло оставаться непроницаемым;  выразительная
мимика никогда не была свойственна этому человеку. Только глаза его  по-
могали словам. Мудрости в них было немного, больше жадного  любопытства,
которое некоторым людям казалось бесстыдным, так что они охотно отверну-
лись бы. Но он был папским легатом.
   Король время от времени вставлял короткие замечания, смысла речи  они
не меняли. Это были по большей части заверения и возражения. "Преданней-
ший сын святого отца. Просто лист бумаги. Мир всему миру. Надежный оплот
христианства". Легат оставался непоколебим  и  предостерегал  еще  реши-
тельнее.
   - Вы даете повод подозревать вас в том, будто вы стремитесь  защищать
протестантство по всей Европе. И не  ради  веры,  а  только  ради  вашей
собственной славы. Пусть распадется Римская империя. Пусть  даже  святая
церковь будет повержена, лишь бы вы могли стать властителем мира. Но это
не предусмотрено провидением, что вам хорошо известно, а посему разреши-
те предостеречь вас. Устраните всякие поводы к недоверию.
   И в ответ на протест короля:
   - У кого возникло недоверие? Вполне отчетливо пока что лишь  у  меня,
священника, который умеет молчать. Другие вас ненавидят, не стараясь ра-
зобраться за что. Я же - нет, как видите, я вас не ненавижу. Я  радею  о
вас. Я исповедуюсь за вас. Однажды вы стояли на  верхнем  выступе  ворот
Сен-Дени и смотрели на уходящих испанцев, не как на побежденных  врагов.
Многие победители залезали высоко, чтобы лучше насладиться  победой.  Вы
же ликовали, пока у вас не закружилась голова оттого,  что  вам  удалось
пробить брешь в мировом порядке. Вы  называете  эту  брешь  вашим  коро-
левством; я знаю, слова всегда убедительны, на словах люди уже готовы  и
отхватить при случае что удастся. Ваше королевство не такое, как другие.
Вы превращаете его в нацию. Это уже больше не сословия, которые, в  сущ-
ности, пренебрегая границами, с незапамятных времен растекались по всему
христианскому миру. Вы уравниваете сословия и называете это свободой.  Я
слышал вашу речь в Руане, ибо я сопровождал вас; вы созвали сословия ва-
шей провинции Нормандии, но низшему сословию  вы  дали  перевес.  Именно
его-то вы и соблазнили, предлагали ему собственную власть и - за это по-
лучили его деньги, и все это зовется свободой. Равным образом, вы с  ве-
ликим умилением зовете  раздираемое  смутой,  раздробленное  королевство
своим королевством.
   Возражения короля: у него есть на свете и друзья. Он любит  свой  на-
род, народ любит его. Его крестьяне не должны быть рабами, а ремесленни-
ки - праздными. А застал он противоположность порядку, - упадок.
   Легат:
   - Упадок-дело преходящее и ни в какой мере не
   Мешает вечному порядку вещей. А настоящий вред наносит  ему  всеобщее
недоверие. Вот король, который, как чуждая стихия, врывается в  исконный
строй вселенской монархии. Вселенная ему не доверяет. Мир  он  сохранить
не сумеет, да и не добьется его. Пример свободы  и  самодержавной  нации
чрезвычайно пагубен. От такого примера надо ограждать себя, не  то  всем
придет конец. А друзья у вас только такие, которым нет  нужды  опасаться
вашего примера, иначе у вас не было бы друзей. Одни из них - республики,
другие - государства протестантские, а многие соединяют в себе  и  то  и
другое. Вы можете положиться на Голландию и Швейцарию. Несчастная  Вене-
ция дивится вам. В Англии престарелой королеве  следовало  бы  ради  вас
прожить свыше обычного предела человеческой жизни. А вам самому?
   - А мне самому? - повторил король.
   Легат:
   - После вашей кончины, - а она, быть может, близка, - эдикт,  который
вы до сих пор только обещаете своим протестантам, потеряет силу. До пос-
ледней минуты я буду надеяться, что вы его не обнародуете. Ради вас.
   - Ради меня, - повторил Генрих.
   - Ибо я боюсь за вас.
   Пауза, полная значения, и взгляд прямо в глаза. Генрих думает:  "Этот
поп, который, кстати, тяготеет к мальчикам, знает много, но  недостаточ-
но".
   - Время моих убийц миновало, - говорит он спокойно. Легат вдруг  ста-
новится смиренным, он просит:
   - Взгляните на меня. Я не сторонник смерти, как многие другие, кого я
знаю.
   - В моем народе вы сейчас не найдете мне убийцы, - сказал Генрих.
   - Сейчас, - повторил легат.
   - Ну, через десять лет мы с вами потолкуем. - Вот чего Генриху  гово-
рить не следовало; легат стар, ему неприятны такого рода напоминания. На
этом он кончил беседу.
   Оба встали, и еще некоторое время было потрачено на славословия лега-
та, уверения короля и все прощальные церемонии,  сопутствие  до  дверей,
возвращение и вторичные проводы. Особенно примечателен  был  возврат  на
середину комнаты и почтительный отказ легата от того, чтобы король довел
его до порога. Так как со  всеми  серьезными  и  щекотливыми  вопросами,
по-видимому, было покончено, легат воспользовался случаем  поболтать  на
более легкую тему или, быть может, сделать вид, что это болтовня.
   - Вам, вполне понятно, нужны деньги. Король, который хочет, чтобы все
были равны, должен постараться, чтобы кошельки у всех были полны. На бе-
ду, денежные магнаты находятся на той стороне,  у  вселенской  монархии.
Здесь у вас имеются лишь весьма скромные финансисты, вроде Цамета. Он же
подвластен дому Медичи, правильно? От вас ничего не скроется.
   - Что тут можно предпринять? - спросил король и решил под конец прих-
вастнуть, не все ли равно, раз дело не сладилось. - Чтобы  добраться  до
казны великого герцога Тосканского, мне остается выбор: либо союз,  либо
нападение.
   Однако он знал, что есть и третий выход. И действительно, легат  наз-
вал его, но таким тоном, как будто говорить об этом не следовало.
   - Великий герцог Тосканский не только крупный банкир: у  него,  кроме
того, есть племянница, обладающая всеми достоинствами принцесс  из  дома
Медичи.
   - Знаю я их, - вставил Генрих. - Самая достойная из них держала  меня
здесь в плену долгие годы, и не было дня, чтобы она не смотрела на меня,
как на жаркое - готово ли оно уже? Я сплю и вижу, как  бы  испытать  это
вторично.
   - Вы шутите. - Но легат улыбнулся лишь слегка, он был удивлен. - Быть
не может, чтобы на великого короля смотрели когда-то как  на  жаркое.  Я
затаю это в самой глубине души. Что касается плена, то бывают и цепи  из
роз.
   Легат уже держался за ручку двери, он оказался проворнее, никто бы не
ожидал этого от него. Он удалился, предупредив новые  изъявления  вежли-
вости. Огромное пестрое облако его свиты мигом скрыло из  глаз  дряхлого
старичка.
   Король думает: "В общем, эта беседа больше пришлась мне по душе,  не-
жели то, с чем явился мой Морней, если добродетель".
   Легат посреди своего облака думает: "Этот  человек-мученик.  Если  бы
мне пришлось писать новые жизни святых...  Чем,  собственно,  отличались
наши мученики, наши святые? Страхом смерти, без которого нельзя  считать
мучеником. Но святым делает одна лишь мысль - несносная, мерзкая,  прев-
ратная, подлая мысль, которая покушается на мировой порядок и хочет  его
ниспровергнуть. Во благо при сем присутствующим. Я буду отсутствовать. И
этот человек тоже".
   Генрих собственноручно закрыл дверь. Он ходит некоторое время взад  и
вперед, попадает в соседнюю комнату, оттуда видно окно напротив и четыре
тени. Пока что он не замечает их. Его мучает мысль, что  легат  следовал
за ним давно и повсюду. "Не был ли он тайно при том, как горел фейерверк
и во мне горела моя мечта. Я сам готов был ее  позабыть,  он  же  помнит
ее".
   Генрих засмеялся про себя. "И все-таки хитрый священнослужитель обма-
нут. Они слишком глубоко заглядывают, они слишком многое подозревают.  Я
вовсе не хочу ниспровергать императора и папу, и уж никак не ради  прин-
ципа. Высокие мысли обитают в горних высях, я туда не забираюсь. Они са-
ми найдут свой путь, меж: тем как я действую здесь, внизу, и тружусь над
тем, что близко. А ближе всего мне то, что я женюсь  на  моей  бесценной
повелительнице и она будет королевой".
   Теперь он уже просто держался за бока. "До чего уморительно, на какие
уловки приходится пускаться человеку, чтобы наконец-то попасть на супру-
жеское лодке. Теперь главное - эдикт, потому что ее сторонники - протес-
танты. А прежде, наоборот, важнее всего был смертельный  прыжок,  потому
что мы рассчитывали на потворство церкви и на любовь нашего католическо-
го народа. Правда, ничего такого мы не видели, кроме  неизменного  ножа,
который никогда не поражает".
   Так как он был сейчас один, что с ним случалось не часто, он опустил-
ся на пол, лежал на животе и охал, чтобы не кричать  от  смеха.  "Комик,
будь трагичен! Великий трагик, играй комедию! И все ради женщины.  Миро-
вая история в спальне. Вот слово и высказано".
   Высказанное, оно перестало быть истиной. Берегись, тем самым ты  ста-
вишь под удар Габриель. Она воодушевляла короля,  переносила  его  через
все преграды. Смертельный прыжок и эдикт, в промежутке  несколько  битв,
покорение множества людей, немало было пущено в ход власти  и  хитрости,
не считая честных трудов. А если бы она умерла младенцем,  как  было  бы
тогда? По-прежнему существовало бы королевство и этот  человек,  который
уже не смеется, а закрывает лицо обеими руками. Лежит во  весь  рост  на
полу и, должно быть, тяжело страдает, ибо впервые в жизни он сомневается
в любви. Если же не имею любви...
   Он совсем притих, на плечах его сидел злобный тысячелетний  карлик  и
давил ему на затылок ладонью, широкой лапой ужасающей силы. Если  же  не
имею любви...
   Генрих так задрожал, что тысячелетний карлик потерял равновесие. Ген-
рих вскочил на ноги. Тому невидимому, что соскользнул с него, он  прика-
зал:
   - Никаких Медичи!
   Приказ был так громогласен, что дверь распахнулась, и  появились  его
приближенные. Он сказал:
   - Пусть мой двор, весь мой двор отправится на  дом  к  сестре  короля
воздать почести герцогине де Бофор.


   ГАБРИЕЛЬ ИСПОВЕДУЕТСЯ

   За столом протестанток говорит  теперь  мадам  Екатерина  Бурбонская,
сестра короля.
   - Я не ведаю греха, хотя и живу не в браке. Богу лучше известно,  по-
чему он попускает это. Перед светом я держусь высокомерно, не ему судить
меня, пусть меня судит всевышний. Он пожелал, чтобы я осталась верна на-
шей религии: да сбудется, чему быть суждено. От  моего  возлюбленного  я
терплю истязания, не только душевные, но даже иные.
   Тут Катрин покраснела и оглянулась, желая понять, каково мнение окру-
жающих. И они одобрили ее. Если бы она рассказала им подробно, как  граф
де Суассон ее обманывает, как бьет и выбрасывает из кровати, благочести-
вые женщины и тут одобрили бы ее. Ибо стойкость в религии  соответствует
покорное постоянство в любви. Вглядись в это состарившееся детское лицо:
оно не имеет жалости, ни восхищения, ему неведом  грех.  Но  ему  ведомы
жертвы. Катрин продолжает говорить, у нее очень чистый голос, и она  го-
ворит:
   - Мой брат, король, желает, чтобы я вышла замуж за другого. Это  было
бы для меня несчастьем. Только бы он даровал нам эдикт! Тем самым многое
окупилось бы, и мое несчастье тоже. А чтобы все окупить, он должен  воз-
высить до себя герцогиню де Бофор, и она подарит ему красивых  детей.  Я
хочу, чтобы король на ней женился, я хочу, чтобы он издал эдикт,  -  вот
вам моя исповедь.
   Сестра короля сама подала знак даме, которую назвала.  Эта  последняя
ободрилась при словах своего лучшего друга. Она дышала спокойно.
   Габриель:
   - Мадам Екатерина справедливо сказала - я подарю нашему королю краси-
вых детей. Много красивых детей. Я хочу стать матерью династии  королей.
Так как я стремлюсь к престолу, я должна ненавидеть тех,  кто  стоит  на
моем пути, особенно ненавижу я королеву Наваррскую. И  все  же  я  легче
простила бы ей, если бы она послала убийцу ко мне, а не к моему  возлюб-
ленному. Как бы я ни пыталась, покаяния ради, очернить себя, в итоге ос-
тается одно, - что я его люблю.
   Здесь все растрогались. Катрин поспешно склонила  просиявшее  лицо  к
Габриели, принцесса Оранская погладила ее плечо, меж тем как бедная Мор-
ней воздела молитвенно сложенные руки. Но Габриель попросила добрых жен-
щин повременить, она продолжала:
   - Вам неведомо, что значит быть дурной и недостойной. Будущая короле-
ва не смеет вам об этом рассказывать. Я буду молчать во имя чести  моего
повелителя. Однако же мне знакомы  высокомерие,  честолюбие  и  корысть,
чувства пустые и лживые. Если же не имею любви - так ведь  говорите  вы,
протестанты. Но все вы, здесь собравшиеся, конечно, никогда не понимали,
что это значит: если же не имею любви. А та,  кому  это  ведомо,  боится
своего прошлого, ибо оно принадлежит чуждой ей, заблудшей душе. Я  стала
полноценным существом только с тех пор, как узнала того, за кого  готова
даже умереть. Его я завоевала, и ему я предана всецело,  все  равно,  о,
поймите меня, все равно, велик ли он, женится ли он на мне или нет.
   - То время близко, - сказала принцесса Оранская. Но Габриель:
   - Мадам д'Оранж, не бойтесь, что я проявлю слишком много христианско-
го самоотречения. Я намерена достигнуть своей цели, и те средства, кото-
рым меня научила моя прошлая жизнь, тоже мною не  позабыты.  Пусть  двор
убедится, что недаром дал мне гнусное прозвище.
   "Герцогиня де Свиньон", - тотчас припомнили дамы.
   Но странно, - для них прозвище не звучало бранным.
   Устами этой женщины, которая вдруг показалась им отличной от них, го-
ворило величие, оно исходило от ребра короля, было его плотью и  кровью.
Теперь уже никто не склонялся к ней просиявшим лицом и никто не  касался
ее.
   Принцесса Оранская начала свою исповедь без приглашения.
   - Я прохожу через все события, никогда не меняясь: это большой недос-
таток. Мы должны быть наделены духовными немощами, чтобы уметь их  исце-
лять нашим познанием и силой воли. Мне не от чего было  избавляться,  ни
от высокомерия, ни от честолюбия, ни от корысти. Обедневшая вдова госпо-
дина де Телиньи, жертвы Варфоломеевской  ночи,  стала  женой  Вильгельма
Оранского, который мог бы получить в жены любую  богатую  принцессу.  Он
избрал беднейшую, меж тем как его уже окружали убийцы. Его сын от перво-
го брака, Мориц, защищал Голландию после отца. Не в  пример  Вильгельму,
он стремится не к освобождению страны, а хочет  сам  поработить  ее,  не
лучше испанского ига. Я стою за Барневелта, за право и  свободу,  против
моего пасынка Морица, против своей выгоды, ибо мой собственный  малолет-
ний сын был бы наследником престола. И все это мне ничего не стоит:  вот
тут-то и  кроется  изъян.  Я  не  борюсь,  мною  руководит  невозмутимое
упорство, которое ошибочно считают добродетелью.
   Говорившая устремила на Габриель свой взор, который был слишком ясен.
   - Я полагаю, что неведение темных сторон души - признак холодности, а
отсутствие заблуждений зовется у нашего отца  небесного  равнодушием.  Я
презираю смерть, но мне это не зачтется, отнюдь не зачтется. Я умерла бы
не ради любви, но ради христианского упрямства, которое досталось мне  в
наследие. Я была любимой дочерью адмирала Колиньи.
   Это имя было ее последним  словом.  Произнося  его,  маленькая  толс-
тенькая женщина наполовину приподнялась со  стула.  Остальные  три  дамы
поднялись вместе с ней. Габриель позже всех. Вдруг перед  ней  склонился
незаметно вошедший дворянин. Именно его она не ждала и еще меньше ждала,
что он именно перед ней преклонит свою гордость. Это был господин де Ро-
ни. Он сказал:
   - Мадам, король направляется сюда. Он приказал  воздать  вам  должные
почести. Двор уже собрался и просит вас появиться перед ним.
   Предшествуемые господином де Рони как своим гофмаршалом, дамы попарно
направились в большую парадную залу.  После  углубленных  признаний  они
вернулись на поверхность жизни, и их тотчас же охватил шум суетного  ми-
ра. Габриель остановилась, она была близка к тому, чтобы  повернуть  на-
зад, такого бурного изъявления преданности она еще ни разу не видела  со
стороны двора. Рукоплескания и восторженные клики, меж тем как под  шар-
канье ног и шелест реверансов все спешили отойти от нее в глубину  залы.
Сотни дам и кавалеров теснились там позади, а она одна очутилась посреди
пустого пространства, - и чтобы она чувствовала себя  менее  одинокой  в
своем устрашающем торжестве, принцесса Оранская взяла ее под руку. Мадам
Екатерина Бурбонская, сестра короля, поспешила подойти  к  ней  с  левой
стороны.
   Мадам де Морней удалилась. Встретив  короля,  который  поднимался  по
лестнице, она сказала ему:
   - Сир! Герцогиня нуждается в вашей помощи, поспешите же к  ней!  Хоть
бы вы всегда поспевали вовремя, когда ваша возлюбленная будет в опаснос-
ти!
   Генрих бросился бежать. Достигнув двери в залу, он увидел -  что  та-
кое? Никакой угрозы его бесценному сокровищу - наоборот, его  возлюблен-
ная повелительница в блеске славы. Сердце его бурно забилось. Оно торже-
ствовало победу прелестной Габриели и его собственную.
   В этой зале с хорами и примыкающими к ней небольшими покоями происхо-
дил - казалось, в незапамятные времена - балет чародеев и, брадобреев. И
комическая сцена была разыграна здесь же. "Нам с тобой  пришлось  искать
убежища, мы были бессильны против оскорблений и обрадовались, когда мог-
ли скрыться через потайной ход. Довольно сомнительно было тогда наше по-
ложение. С тех пор мой подъем и твой также. Наконец-то  я  по-настоящему
победитель Испании, и даже против папского легата мне  удалось  отстоять
себя. Теперь, да, теперь я сознаю себя достаточно сильным, чтобы  издать
мой эдикт. Настал, настал твой день, моя бесценная повелительница. Я мог
бы немедленно заставить легата обвенчать нас, тебя и меня, и тогда ты  -
моя королева".
   Он думал об этом как в чаду. Другие размышляли о том же спокойно. Две
дамы, несколько в стороне от толпы, шептались между собой.
   Принцесса де Конти:
   - Как она бледна! Надо бы принцессе Оранской крепче поддерживать  ее,
прямо страшно, что она упадет.
   Принцесса де Конде из дома Бурбонов:
   - Есть кое-что и пострашнее. Только бы счасть