ен был его  разгадать:  а  это  мог,
только Морней. Все дело в том, чтобы на всех путях и дорогах  стремиться
к одной и той же цели и, невзирая на изменчивость людей, и явлений,  ос-
таваться верным внутреннему закону. Но этому не научишься. Это должно  в
нас, жить: оно идет из далей былого и уводит  в  дали  грядущего.  Целые
столетия... видит перед собор господь", когда смотрит, на, подобного че-
ловека. Поэтому Генрих; столь спокоен и столь загадочен"  ибо  ничто  не
делает человека таким таинственным и непостижимым, как внутренняя  твер-
дость. -
   Было жарко, в виду города, который предстояло взять приступом, войско
сначала утолило жажду из родника, бившего в тени  орешника.  Затем  все,
принялись за работу, которая была нелегкой. Город Каор - с  трех  сторон
окружали воды реки. По, и гарнизон защищал его именно оттуда, ибо с чет-
вертой стороны и, подойти было страшно - столько препятствии возвели  на
подступах - к стенам; они не давали даже подобраться к  городским  воро-
там. Однако два офицера из войска короля, Наваррского - мастера по части
подрывов - тайко осмотрел и инженерные  сооружения;  маленькие  чугунные
ступки набивали порохом, приставляли вплотную к препятствию и  поджигали
фитиль. В одиннадцать часов вечера, пользуясь тем, что, небо  затянулось
грозовыми, тучами, войско незаметно вступило на, укрепленный мост, кото-
рый никем не охранялся. Впереди шли оба офицера с подрывными  снарядами.
При их помощи были уничтожены все заграждения, поставленные на мосту,  в
городе взрывов не слышали - их заглушали раскаты грома. Несколько отсту-
пя, чтобы не попасть под летящие обломки, следовали пятьдесят  аркебузи-
ров, затем Роклор с сорока дворянами и шестьюдесятью гвардейцами,  а  за
ними король Наваррский вел главные силы, состоявшие из двухсот дворян  и
тысячи двухсот стрелков.
   Ввиду того, что это было дело новое,  ворота  удалось  взорвать  лишь
частично. Несколько солдат проползли в образовавшуюся брешь и  уж  потом
расширили отверстие с помощью топоров;  от  этих  ударов  жители  города
проснулись и стали звать своих защитников. И вот весь город вооружается,
гудит набат, и в темноте, над головами штурмующих, проносятся всевозмож-
ные метательные снаряды - кирпичи, булыжники,  факелы,  поленья.  Слышен
лязг, звон и скрежет ломающегося оружия. "Бей!" -  доносятся  крики,  но
глотки уже хрипят, задыхаясь. В тесноте противники схватились  насмерть.
Четверть часа продолжается рукопашный бой, и нападающие вот-вот проигра-
ют его, но тут появляется Тюрен, он ведет еще пятьдесят дворян да триста
стрелков, и с их помощью король Наваррский проникает в самый город... '
   Однако дальше он не двигается. Впереди - большое здание, в нем засели
все защитники и удерживают наступающих  в  почтительном  Отдалении.  Тем
временем рассвело, войско Генриха тоже заняло дома. Солдатам было запре-
щено грабить, король Наваррский грозил за  это  расстрелом,  и  действи-
тельно нескольких солдат расстреляли. Всю ночь у его людей  маковой  ро-
синки во рту не было, и спать пришлось стоя; рядом с ними на окнах лавок
лежало их оружие и доспехи. Солдат ждало новое утро и новый тяжелый рат-
ный труд: надо пробиваться вперед через дворы и улицы, пока не останется
десять шагов до самой крепости. Но не продвинулись они дальше и  в  этот
день, а потом снова наступила ночь. Третий день грозил наибольшей  опас-
ностью, ибо к Осажденным должно было подойти подкрепление,  и  следовало
любой ценой не Допустить о гряд до города и  уничтожигь  его.  Еще  один
день" ушел на подготовку штурма, а на пятый, когда крепость наконец пала
среди грохота и дыма, наступающим пришлось преодолеть  в  самом  городе,
одну за другой, четырнадцать баррикад.
   Так был взят Каор и выполнена исключительно тяжелая задача.  Ее,  без
всякого толку и смысла, еще затрудняли упрямые жители - просто из  нена-
висти к противной партии и лишь затем, чтобы король Наваррский  не  стал
еще сильнее. Именно потому успех этого дела принес Генриху больше славы,
чем он заслуживал. Победа была одержана не "над гарнизоном одного  горо-
да, а над самим маршалом Бироном  и  другими  врагами,  и  победа  реши-
тельная, несмотря на все ответные удары, которые, конечно, тоже  воспос-
ледовали. Но, когда Генрих совершил нападение на самого маршала,  оказа-
лось, что он еще недостаточно силен, пришлось бежать до  самого  Нерака;
под выстрелами он промчался на коне по роскошной парадной лестнице свое-
го замка среди войск, которым надлежало схватить его, и ускакал.
   Ноги у него были изранены и кровоточили. В Нераке  Марго  приходилось
менять простыни, если он пролежит с ней хоть четверть часа,  -  в  таком
состоянии было его тело. Но дух его не  знает  трудностей,  он  легок  и
стремителен, как всегда. И Генрих ведет свое войско - пусть его называют
просто бандой - из принадлежащих ему областей на север, где  протестанты
приветствуют его новую славу и только ждут его,  чтобы  восстать  самим.
Двор в Париже узнает об этом и спешит отозвать Бирона.
   Замысел как будто удался. Поэтому и герцог Алансрнский,  ныне  герцог
Анжуйский, немедленно предложил свои услуги удачливому зятю, поспешил на
юг, заключил с ним мир и дружеский союз. Непримиримым остался лишь  Кон-
де, некогда любимый кузен Генриха. Но трудно примириться с тем,  что  ты
всю жизнь остаешься на втором месте, хотя честно выполнял  свой  долг  -
сражался не хуже, чем твой соперник, и вдобавок жил в полном согласии со
своей партией, тогда как соперник постоянно вызывает у нее недоверие от-
сутствием должного религиозного  рвения.  Никогда  не  знать  зависти  -
действительно трудное искусство: для этого человек должен многое понять;
но особенно важно, чтобы он постиг учение об избранных благодатью  божи-
ей. Помогает также, если ты  умеешь  гордиться  выпавшей  тебе  на  долю
судьбой, как умели древние. Морней способен и на то и на другое:  в  нем
живет добродетель, а поэтому открывается ему и знание.
   Конде - человек без размаха, у него есть добрая воля,  хороши  и  его
первые побуждения, но ничего он не доводит до  конца.  Его  ненависть  к
Генриху началась еще давно, во времена одной  битвы,  происходившей  под
Жарнаком, когда был принесен в жертву его отец, а молодой Наварра именно
через это стал первым среди принцев  крови.  Будучи  вместе  с  Генрихом
пленником в замке Лувр, он переносил те же страдания, только они были не
такими мучительными. Потом бежал. Но вообще в  нем  меньше  чуткости  ко
всему народному, к тому, что принято у народа, к тому, что должно  быть.
Он связывается с чужеземными князьями, тогда как кузену Наварре  удается
окрепнуть на родной земле и распространить свою власть над ней,  правда,
не без помощи папистов.
   Поэтому тем сильнее упорствовал кузен  Конде,  настаивая  на  чистоте
протестантского учения, и ему мог быть другом только тот, кто  придержи-
вался этой чистоты или кричал о ней. Оттого  и  своего  Иоганна-Казимира
Баварского он ценил выше, чем Генриха;  зато  князек  карликового  госу-
дарства ненавидел порок. Распущенность, царившая при  наваррском  дворе,
настолько ему претила, что он плевался при одном  напоминании,  а  принц
Конде разрешал ему это. Пошел он и на заговор против двоюродного  брата.
Заговорщики отправили гонца к Генриху  просить,  чтобы  тот  повел  свои
войска на помощь архиепископу Кельнскому. Архиепископ перешел в  протес-
тантство, и представлялся превосходный случай нанести удар  австрийскому
дому. Разумеется, австрийский дом - это был враг, но враг в будущем, са-
мый главный, с которым расправляются напоследок. Идти сейчас на Германию
- значило бы отказаться от завоеванного, прервать свое восхождение и да-
же, быть может, совсем потерять королевство. Именно этого они и  хотели,
требуя от Генриха, чтобы он покинул свою страну ради борьбы за  религию.
Но так он не поступит, что они отлично знали. Они могли поэтому  вызвать
к нему ненависть среди протестантов, ибо далеко не все ему  доверяли;  а
сообщение, что он все-таки выступает, встревожило бы французский двор  и
могло толкнуть Филиппа Испанского на грозное решение.
   Сидит дон Филипп, как паук, ткет планы своей мировой  державы.  Разве
это имеет хоть малейшее отношение к какой-то кучке непокорных  еретиков,
к какому-то нелепому Казимиру, спятившему архиепископу и завидущему  ку-
зену? Док Филипп за своими горами все же "что-то почуял:  уже  народился
враг, который будет угрожать ему и его  мировой  державе;  правда,  этот
враг еще очень невелик, но он подрастет. С мучительным трудом  преодоле-
вает он даже незначительные препятствия, однако мерить его силу надо  не
очередным клочком земли, который он захватывает, а той славой и тем име-
нем, которые он себе создает. Нельзя спокойно ждать, пока Фама [27] зат-
рубит в трубу и полетит. Францией должен править  в  будущем  лишь  один
властитель - он сам, Филипп. Дом Валу а вымрет, а еще до того Лига тщес-
лавного Гиза растерзает королевство на части с помощью золотых пистолей,
- которые, покачиваясь на спинах мулов, непрерывно плывут с гор. Наварра
этому помеха, Наварру нужно - устранить. Таково решение,  возникающее  в
душе Филиппа, иного не может быть и у завистливого кузена.
   Король Наваррский знает это. Ведь позади - Лувр, там Генрих  изведал,
что такое ад. От Монтеня он услышал, что народу понятнее всего  доброта.
А Морней разъясняет ему, какую силу имеет добродетель. Король Наваррский
сохраняет вею свою веселость и чувство меры на самом краю пропастей, та-
ящихся в его собственной натуре; но он знает: есть такая  порода  людей,
которые не признают этого, и как раз на них он будет  наталкиваться  всю
жизнь, до своего смертного часа. Они Не протестанты, не католики, не ис-
панцы или французы. Это особая порода людей; им присуща  "угрюмая  жажда
насилия, дух тяжести, а быть неудержимыми  они  способны,  только  когда
предаются жестокости и нечистым наслаждениям. Эта порода людей будет его
вечным противником, он же навсегда останется  провозвестником  разума  и
человеческого счастья. Теперь он старается, следуя здравому смыслу,  на-
вести порядок в одной провинции, позднее - во всем  королевстве,  и  под
конец - в целой части света, чтобы, заключив союз мира со многими  стра-
нами и государями, сокрушить дом Габсбурга. А тогда придет время  и  для
той породы людей, которые ненавидят жизнь: после тридцати, лет неудачных
покушений на жизнь короля Наваррского придет и их  время  метко  нанести
удар кинжалом. В течение десятилетий семь или семьдесят ударов и выстре-
лов не попали в цель, Генриху удалось всех избежать, так же как он избе-
жал теперь первого.
   В те дни король Наваррский ждал подкреплений.
   Офицеру, который эти подкрепления привел, он приказал разместить сол-
дат в местечке под названием Гонто. И все слышали, как он  говорил,  что
завтра туда поедет. Его, однако,  предупредили,  что  в  отряд  подослан
убийца: поэтому Генрих и сказал о своем намерении вслух и с подчеркнутой
небрежностью. Когда взошло солнце, король Наваррский, выехал,  сопровож-
даемый тремя своими дворянами; д'Арямбюр, ом, Фронтенаком и д'Обинье. На
полпути им встретился одинокий всадник, и они, узнали в нем некоего дво-
рянина из, окрестностей Бордо. В то время как его трое спутников  зажали
этого дворянина между своими лошадьми, короля  Наваррского  охватил  ка-
кой-то знобящий страх - более жуткий, чем;  в  любой  открытой  схватке,
когда, смелое решение побеждает боязнь. Больше  всего  Генриху  хотелось
удрать, однако он весело осведомился, хорош ли у дворянина конь; и, ког-
да тот ответил, что да" хорош - подъехал, пощупал и даже выразил желание
купить его.
   Гаваре, так звали этого человека, побледнел, он не знал, как быть,  и
волей-неволей спешился. Король Наваррский вскочил в седло и  сейчас  же,
осмотрел пистолеты; у одного курок был взведен.
   - Гаваре, - сказал он, - я знаю, что ты хочешь меня убить. Но  сейчас
я сам могу тебя убить, если захочу. - И тут он выстрелил в воздух.
   - Сир, - ответил Гав, аре, - ваше великодушие всем  известно!  Вы  не
отнимете у меня лошадь, она стоит шестьсот экю.
   Об этом королю Наваррскому уже было доложено: убийце подарили коня за
то, чтобы он убил короля. Генрих повернул лошадь и поехал галопом в мес-
течко Гонто, где и сдал ее, а своему офицеру приказал  как-нибудь  отде-
латься от этого негодяя. Негодяй же затем вернулся в  лоно  католической
церкви. Когда он, ради хорошего коня, согласился убить короля Наваррско-
го, он выдавал себя за протестанта, на самом же деле не был ни  тем,  ни
другим. Но он принадлежал к особой породе людей:  такие  люди  ненавидят
Генриха, он сразу это чует, и постепенно придет к выводу, что мстить  им
бесполезно. Не успеешь отделаться от одного  убийцы,  как  уже  наготове
другой.
   Этот был только первым.


   ФАМА

   Не заставил себя ждать и второй, теперь это был испанец; угадать, от-
куда он явился, было нетрудно. Он косил, широко зияли задранные  ноздри,
лоб припух - словом, отнюдь не красавец. Этот Лоро, как он себя называл,
предлагал выдать королю Наваррскому одну пограничную крепость; на  самом
деле его целью было подобраться как можно ближе к королю,  что,  однако,
ему не удалось. Те же дворяне, которые защитили  короля  Наваррского  от
Гаваре, привели испанца на открытую галерею, окружавшую дворец в Нераке.
Затем они выстроились в ряд, и каждый уперся одной ногой в стену, и Лоро
пришлось говорить с королем поверх этого живого барьера. А так  как  ему
нечего было сказать и он ограничился жульническим враньем и в тот день и
на следующий, то его пристрелили. Нелегко убить человека, которого  воз-
носит судьба, уже мгновениями открывая ему свой лик. Эти  два  покушения
показали больше, чем что-либо иное, насколько Генрих  начал  становиться
силой.
   Но он решил ограничить себя и не уехал со своей земли, а перепахал ее
копытами своего коня из конца в конец, пока каждая кочка не  стала  при-
надлежать ему и приносить плоды. Города один за другим покорялись и  от-
воряли свои ворота, люди завоевывались постепенно, не силой: брать прис-
тупом надо стены, не людей. Они поддаются воздействию  добрых  примеров,
особенно, если вместо этого их могли бы просто-напросто повесить.  Тогда
до них доходит призыв быть разумными и человечными, к чему,  впрочем,  и
стремится истинная вера. Сначала они предпочитали сами лезть в петлю, но
в конце концов многие поняли, в чем их истинное благо, - пусть даже  не-
надолго, всего лишь для немногих поколений.
   Новый наместник губернатора Гиенни не был врагом Генриха, да сейчас и
не смог бы себе этого позволить. А Дамвиль, губернатор соседней  провин-
ции Лангедэк, был даже другом. Несокрушимо стояла у самого океана, посе-
редине длинной прибрежной полосы, крепость Ла-Рошель. Эта  полоса  тяну-
лась вниз и наискось к югу: здесь большинство населения было за,  короля
Наваррского: самые разнообразные упования возлагало оно на него, и  упо-
вающих было великое множество.
   Обыкновенные люди звали его просто noust Henric и  вкладывали  в  это
очень многое: его ежедневные дела и труды, совершавшиеся у них на глазах
вот уже много лет, то, как он расходует деньги, как  действует  оружием,
даже его образ - образ всадника на коне, в куртке из рубчатого  бархата,
его щеки, загорелые, как и у них, - его ласкающий, но твердый  взгляд  и
короткую
   молодую бородку. Когда он проходил мимо  них,  они  чувствовали,  что
опасности, постоянно угрожавшие их жизни, отступают и что мир в  стране,
который был всегда так шаток, делается устойчивым. А  остальные,  ученые
или просто люди с головой, нередко толковали о том, как вырос теперь ду-
ховно король Наваррский. И они начинали уверять, что дух в нем жив,  что
ведет он себя отменно и добивается своих целей с большим  мужеством.  Из
такого теста и были сделаны величайшие государи, уверяли они друг друга,
и были искренне Убеждены в этом - хотя и не  без  содействия  канцелярии
Наварры.
   Ею руководил Морней, и в распространяемых им посланиях он  утверждал,
что власть его государя все более крепнет; поэтому все  добрые  французы
начинали взирать на Генриха с надеждой. У многих она появилась впервые -
даже у чужеземцев, - ибо Морней вербовал сторонников и в Англии. Из этих
посланий Елизавета и ее двор могли почерпнуть немало благоприятных  све-
дений о Генрихе Наваррском. А с другой стороны, по словам  Морнея,  едва
ли можно ожидать чегонибудь путного от теперешнего короля Франции, да  и
от его брата, который по-прежнему домогался руки  королевы  и  находился
именно сейчас у нее в гостях. Морней даже сам поехал в Англию - он  один
действовал решительнее всей своей партии - и помешал-таки женитьбе  Дву-
носого на английской королеве, но - лишь в результате верной характерис-
тики, данной им Перевертышу. Дипломатия не должна допускать  недоразуме-
ний. И если она действует правильно, то не отступает от истины.
   Еще одно мнение стало известным: сначала - там, где оно  возникло,  а
потом, переходя из уст в уста; оно распространилось все шире. Новый  мэр
Бордо будто высказал эту мысль другому гуманисту:
   - Постепенно становится совершенно ясным, что цель всех этих  религи-
озных войн одна: расчленение Франции.
   - У Прошли те дни, когда господин Мишель де Моя, тень беседовал в ве-
личайшей потайности с Генрихом Наваррским. Теперь он  заявлял  обо  всем
этом вслух, и не только в библиотеке своего маленького замка или в рату-
ше города Бордо, избравшего его мэром при решительной-поддержке губерна-
тора. Он и писал о том же. В башенной комнатке его замка родилась  целая
книга, все остальные гуманисты королевства читали ее  и  утверждались  в
сознании, что умеренность необходима, а сомнения полезны. И то и  другое
было им знакомо и свойственно, и все же оказалось бы пагубным,  если  бы
гуманисты учились только размышлять, а не ездить верхом и сражаться. Од-
нако дело обстояло иначе. Даже Монтень  побывал  солдатом;  несмотря  на
свои неловкие руки, он по необходимости занимался и этим, ремеслом, ина-
че оно досталось бы на долю только безмозглым. Нужно знать твердо:  лишь
тот, кто думает, имеет право действовать, лишь он. А чудовищное и  безн-
равственное начинается по ту сторону нашего разума. Это удел невежд, ко-
торые становятся насильниками, из-за своей неудержимой  глупости,  И  на
уме у них, и в делах - только одно насилие. Посмотрите, в каком  состоя-
нии королевство! Оно приходит в запустение, оно превращается в болото из
крови и лжи, а на такой почве уже не, могло бы вырасти, ни одно  честное
и здоровое поколение, если бы мы, гуманисты, не умели скакать  верхом  и
сражаться. А уж это - наша забота. Положитесь на нас, мы  не  сойдем,  с
коней и не сложим оружия. Над нашей головой, на самых низких облаках,  с
нами едут, по стране и Иисус из Назарета и кое-кто из греческих богов.
   Господин Мишель де Монтень, знавший себе цену,  переслал  с  курьером
королю Наваррскому свою книгу - она была переплетена в кожу, и  на  ней,
был тисненный золотом герб Монтеня, хоть и на задней стороне обложки;  а
на передней красовался герб Наварры. Такое расположение  имело  глубокий
смысл, оно означало: "Фамана, мгновение сделала нас равными. Все же вам,
сир, я уступаю первенство".
   Но горделивый дар говорил и о большем. Эта книга  была  отпечатана  в
Бордо, откуда корабли в штормы и штили уходят  к  дальним  островам.  И,
быть может, эта книга в конце концов уйдет еще дальше и сквозь века доп-
лывет до вечности. Но, разумеется, сир,  ей  будет  предшествовать  ваше
имя. Я желаю одного, так же искренне, как и другого, ибо, я ваш сподвиж-
ник, и точно так же, как вы, утверждаю в одиночестве, борьбой, и  заслу-
гами, мои врожденные права. Сир, вы и я и мы зависим от милостей фамы, а
это участь немногих. Не может легкомысленно относиться к славе тот,  кто
творит произведения, которые будут жить долго, ил и надеется угодить лю-
дям своими деяниями.
   Одно место