рукой
снова засунуть голову под кровать. Голова сказала: - Проснитесь, сир!  -
И Генрих почувствовал, что в это мгновение он действительно избавился от
преследовавшего его кошмара.
   Он узнал голос, а теперь увидел и лицо Агриппы.  -  Где  ты  пропадал
весь вечер? - спросил Генрих.
   - Все время был подле вас и вместе с тем оставался для всех незримым.
   - Тебе из-за меня пришлось прятаться, бедный Агриппа.
   - Мы сами сделали наше положение как нельзя более тяжелым.
   Генрих знал это древнее изречение и повторил его  словами  латинского
поэта. Услышав их, Агриппа д'Обинье вдохновился и начал  длинную  фразу,
однако произнес ее слишком громко для столь позднего часа и столь  опас-
ного места: - У вас вовсе нет  охоты,  сир,  ожидать  в  бессилии,  пока
ярость ваших врагов...
   - Ш... ш... ш... - остановил его Генрих. -  У  некоторых  стен  здесь
есть скрытое эхо; и неизвестно, у каких именно. Лучше мы скажем все  это
друг другу завтра, в саду, под открытым небом.
   - Будет слишком поздно, - прошептала голова, которая теперь  оперлась
подбородком на край кровати. - К утру нас уже не должно  быть  в  замке.
Сейчас или никогда. То, чего мы не сделаем тут же, нам  позднее  уже  не
удастся. Сегодня замок Лувр еще охвачен смятением после ужасов прошедшей
ночи. А к завтрашнему вечеру люди придут в себя и прежде всего  вспомнят
о нас.
   Оба помолчали, как бы по безмолвному соглашению.  Генриху  надо  было
обдумать все сказанное другом. Агриппа же отлично  понимал  одно:  "Если
Генрих не скажет "да" добровольно, прежде чем я открою свои карты, этого
"да" он уже не скажет вовсе, время будет упущено". Поэтому голова,  вид-
невшаяся над краем кровати, покачивалась и дрожала. И наконец проговори-
ла:
   - В беде лучше сразу рискнуть всем!
   На этот раз Генрих не узнал стиха, во всяком случае он  не  подхватил
его. Вместо этого он пробормотал:
   - Они мне повесили карлицу на шею. Они катались от хохота, когда я  с
карлицей на загривке мчался по опустевшим коридорам Лувра.
   - Этого я не видел, - прошептала голова. - К тому времени я уже успел
забраться под кровать. Однако я понимаю, что история с карлицей вам пон-
равилась. Вы желали бы побольше таких историй. Потому-то у вас и нет же-
лания бежать.
   - Не забудь эхо! - предостерегающе напомнил Генрих.
   И тут мудрая голова заговорила - разве не другим, совсем другим голо-
сом заговорила она? Удивительно знакомый голос, только сначала Генрих не
совсем уяснял себе, кому он принадлежат. "Это же мой собственный  голос!
". Он понял это вдруг совершенно отчетливо. Самого себя,  -  впервые  за
всю свою жизнь, - самого себя слышал Генрих говорящим  вне  собственного
тела.
   - У меня нет ни малейшего желания ждать в полном бессилии,  пока  они
заколют и меня. Поэтому я решил до конца покориться им, настолько, чтобы
все мои протестанты презирали меня и чтобы я уже ни для кого  не  предс-
тавлял опасности. Я произнесу отречение. Я пойду к обедне,  напишу  папе
униженное письмо...
   - Не делай этого! - ответил Генрих, как бы умоляя самого себя.
   - Письмо, полное унизительной покорности, и  читать  его  будет  весь
мир, - отозвался его собственный голос. Агриппе, этому прирожденному ак-
теру, пришлось, видно, немало поупражняться, чтобы  научиться  подражать
Генриху с таким мастерством.
   - Нет! - неосторожно воскликнул Генрих, испугавшись  этих  слов  так,
как будто они были сказаны его собственными устами. Однако через немного
дней ему предстояло действительно произнести их, больше  того:  осущест-
вить на деле.
   - Эхо! - предостерегающе бросила ему голова и тут же  продолжала  об-
манным, весьма тревожащим Генриха голосом: - Или лучше сразу рискнуть  в
беде головой? - Она сказала эти слова по-латыни.
   - Но ведь это всего лишь советы стихотворцев! - неодобрительно возра-
зил голос самому себе. - Братец Франциск, чего ты хочешь? 'Мне бы только
остаться в живых.
   - Это ты тоже слышал? - спросил настоящий Генрих. - Такому переверты-
шу я не могу отдаться в руки.
   - А вот он отдался мне в руки, -  заявил  голосдвойник.  -  И  он  не
единственный, кто хочет бежать вместе со мной и поднять в стране восста-
ние. Он повсюду кричит о том, что даже не знал о  Варфоломеевской  ночи.
Другие молчат, но боятся они ничуть не меньше. Почему это я должен пере-
числять для эхо всех тех, кто мне предлагал дружбу и  поддержку?  Только
двух я назову, ибо их носители не заслуживают ни малейшей пощады.
   - Это... - Генрих торопил, задыхаясь, свой собственный голос.
   - Это... - продолжал голос, - господа де Нансей и де Коссен. Они  бо-
ятся, как бы королева-мать не приказала их убить: ведь тех,  кто  служил
орудием, частенько устраняют. Оба негодяя будут за меня, это только воп-
рос денег.
   - Spem pretio non emo [16]. "He плачу за надежду наличными", -  отоз-
вался настоящий Генрих. Однако у подставного  уже  был  готов  ответ  из
классиков: - "Пусть истинна простой, бесхитростною будет". - Затем пояс-
нил: - Самый понятный язык для подобных господ - это звон и блеск  золо-
тых монет. Я не сидел сложа руки и приготовил кошелек с золотом. Не  ус-
пеет забрезжить день, как кошелек будет вручен кому следует на  мосту  у
ворот. И тогда они широко распахнутся и выпустят  меня.  Эти  двое  сами
пойдут со мной, и немало других примкнут к нам. Я стану сильным, и никто
не остановит меня.
   Настоящий Генрих все же сказал себе: "Я не плачу за надежду  наличны-
ми". Но понимал он также и другое: слишком многое было уже начато и под-
готовлено, слишком многие в это посвящены. Потому-то он и сказал "да,  я
хочу" и сделал все, чтобы ответ его не прозвучал нерешительно или  слиш-
ком поздно.


   НЕНАВИСТЬ СБЛИЖАЕТ

   Ночная затея кончилась плачевно, и ее единственным  результатом  было
то, что Генрих и Агриппа некоторое время дулись друг на друга. Они прок-
рались в Луврский колодец, когда рассвет еще не наступил; там они  стали
ждать вместе с другими закутанными  фигурами,  предпочитавшими  остаться
неузнанными, ибо каждый не доверял соседу. В караулке под воротами  дре-
мотно теплился красноватый свет, и несколько раз в городе  начинал  зво-
нить колокол - низкий, гулкий его звук еще стоял у всех в ушах после не-
давней резни. Но, может быть, именно сейчас этот звон  и  спас  немногих
собравшихся во дворе гугенотов, которые не открывали себя и не  шли  под
ворота. Поэтому, как только начало светать, капитану де Нансею  пришлось
пройти во двор самому. С ним был его приятель де Коссен,  и  они  прежде
всего предоставили д'Обинье сунуть им кошелек с деньгами. Тогда они зая-
вили, что кони оседланы и стоят за воротами: пусть господа идут на  мост
первыми, а они не замедлят к ним присоединиться.
   И все-таки Генриху не хотелось вступать впереди всех в тесную  подво-
ротню - уж очень она напоминала западню. Пришлось идти обоим предателям.
Вдруг кто-то преградил им дорогу: - Господа де Нансей  и  де  Коссен,  я
арестую вас! Вся очевидность говорит за то, что вы подкуплены  и  хотели
дать гугенотам возможность бежать. - Тут же началась свалка;  в  бледном
свете зари трудно было разобрать, кто с кем дерется, пока чья-то рука не
схватила короля Наваррского за руку: оказалось - д'Эльбеф. Этот  молодой
человек из Лотарингского дома и был тем, кто заявил, что арестует преда-
телей. Он принялся убеждать короля Наваррского: - Вспомните, ведь я ког-
да-то старался оттащить вас от ворот - и очень вовремя. - "Он,  бесспор-
но, прав. Варфоломеевской ночи никогда бы не было, если бы я его  послу-
шался. Теперь-то я понимаю!" Так говорит себе Генрих, он верит дружеским
чувствам этого юноши, хотя д'Эльбеф и принадлежит к дому Гизов. Он берет
под руку нового друга. А старый друг Агриппа, прихрамывая, плетется сза-
ди, ибо в свалке и его слегка помяли. Генрих указывает на него:
   - Вон умник, который заманил меня в ловушку. А деньгами эти два него-
дяя, наверное, с ним поделятся. Знаю я гугенотов.
   - Особенно вероломны и неблагодарны гугенотские  государи,  -  заявил
бедный Агриппа, пораженный в самое сердце столь чудовищным  подозрением.
Он тут же остановился, а те двое продолжали свой путь.
   - Сир, - предостерегающе обратился д'Эльбеф к  Генриху,  опиравшемуся
на его руку, - не давайте гневу затуманить ваш ясный разум.  Бедный  Аг-
риппа поступил необдуманно, он был слишком доверчив. На будущее и  то  и
другое возбраняется как вам, так и вашим друзьям, а потому и мне. Каждый
день придется нам отвращать какую-нибудь беду, которая нависнет над  ва-
ми. На этот раз вам повезло. Но могло случиться и так, что оба  предате-
ля, подняв крик и шум, схватили бы вас на мосту. Они надеялись, что  ко-
ролева-мать им простит их великие услуги в ночь резни и они смогут спас-
ти свою жизнь.
   - Это верно, - согласился Генрих. - Сейчас в Лувре  есть  только  два
способа сохранить ее: или бежать, или выдать меня.  Об  этом  мы  должны
помнить каждую минуту.
   - Да, неизменно, - повторил д'Эльбеф.
   В этот же день Генрих заметил, что д'Алансон избегает  его.  Причиной
был его неудавшийся побег, а среди закутанных фигур наверняка  находился
и Двуносый. Тем неуязвимее он был: всякий отвечает за себя, а  мое  дело
сторона.
   Господа де Монморанси состояли в родстве с адмиралом Колиньи. Но  они
были католиками и поэтому достаточно влиятельны при дворе, чтобы уже те-
перь заступиться за протестантов, за их жизнь и веру. И при  создавшемся
положении они делали все, что было в их силах. Маршал неизменно ссылался
на мнение всего мира о Варфоломеевской ночи, которая как-никак, а  имела
место. Но играть на этом можно было лишь до тех пор, пока  не  поступили
вести из Европы, и уже самое большее - пока длилась первая вспышка него-
дования. Оказалось, что возмущены более отдаленные страны, вроде Польши,
и более слабые - протестантские немецкие княжества. А Елизавета Английс-
кая подошла к событиям столь по-деловому, что стало ясно:  она  в  таких
начинаниях кое-что смыслит. Поэтому на ее  счет  мадам  Екатерина  скоро
совсем успокоилась. Отчасти всерьез, отчасти из какого-то дерзкого задо-
ра она даже порекомендовала своей доброй приятельнице устроить на  своем
острове такую же резню, - конечно, среди католиков.
   В конце концов мадам Екатерина снова начала показываться всему двору.
В ее облике уже не было, как раньше, какого-то налета таинственности, он
стал будничнее: просто любящая мать собирает вокруг себя всех своих  де-
тей и ни для кого не Делает исключения, ведь это было всегда ее  искрен-
нейшим желанием. - Если бы хоть одного из вас не оказалось на  месте,  я
бы не знала покоя, - заявила она с обычным своим простецким  прямодушием
и без тени насмешки. И как непринужденно, даже доброжелательно стала она
в один прекрасный день разглядывать Наварру и Конде, которых до тех  пор
не желала замечать! Генрих испугался и  насторожился.  А  она  принялась
расспрашивать обоих, как идет дело с их наставлением в истинной вере.  -
Хорошо идет, - заявил Генрих. - Я уже знаю все, что знает  мой  учитель.
Милейший пастор сам сделался католиком, только когда  почувствовал,  что
Варфоломеевская ночь неизбежна. Блажен, кто научился правильно рассчиты-
вать.
   - Научитесь и вы! - отозвалась мадам Екатерина.
   Она окинула его взглядом и небрежно уронила: - Королек! - И  это  при
всем дворе, а Генрих отвесил поклон - сначала  ей,  затем  ее  двору,  и
двор, глядя на него, хохотал, отчасти по глупости. Однако многие, содро-
гаясь, поняли, каково положение Наварры, и издевались  над  ним,  только
оберегая собственную шкуру.
   Тогда мадам Екатерина и выдала себя. Весь день перед тем она незамет-
но наблюдала за "корольком", хотя и притворялась, будто не  обращает  на
него ни малейшего внимания. А тут она махнула рукой, чтобы все отошли от
ее высокого кресла, и Генрих остался перед нею один".
   - Вы на второй же день сделали попытку бежать.
   Господа де Нансей и де Коссен награждены мной за свою бдительность.
   - Я вовсе не пытался бежать, мадам. Но я рад за обоих  господ.  -  Он
кивнул им, заметив в толпе их злобно усмехающиеся лица.
   - Сколько мне с вами еще предстоит хлопот! Как мать и близкий друг, я
предупреждаю вас! - Мадам Екатерина изрекла это поистине материнским то-
ном, что все присутствующие могли подтвердить. А Наварра всхлипнул,  по-
том, запинаясь, проговорил: - Никогда, мадам, не хотел  бы  я  оказаться
вдали от государыни, подобной самым прославленным женщинам римской исто-
рии.
   Так закончилась эта глубокомысленная и назидательная беседа. Она нес-
колько возвысила Генриха в глазах двора, в ту минуту на него смотрели  с
меньшим презрением. Ведь человеку каждый день приходится быть иным, если
он вынужден разнообразить свои хитрости. Для разнообразия  Генрих  решил
прикинуться послушным, но туповатым. От него потребовали, чтобы он напи-
сал письмо бургомистру и старейшинам протестантской крепости Ла-Рошель с
приказом распахнуть настежь ворота перед комендантом, которого им  приш-
лет король Франции. И состряпал в высшей степени простодушное  послание,
так что те, зная его характер, конечно, не попались  на  удочку.  В  ре-
зультате протестантская твердыня была через несколько месяцев  осаждена,
и всему королевству стало ясно, что Варфоломеевская ночь ни  к  чему  не
привела. Свалить врагов - дело нехитрое; но надо обладать  уверенностью,
что они не поднимутся вновь и не окажутся при этом вдвое сильнее. Что-то
в этом роде сказал или буркнул себе под нос Карл Девятый, когда из  про-
винций стали приходить дурные вести.
   Карлом владела безысходная тоска. Ночью ему являлись  привидения,  он
слышал вновь глухие звуки набата, как в ночь резни, а с реки  неслись  в
ответ стоны и вопли. Кормилица-протестантка отирала ему  пот,  а  пот-то
был кровавый; так, по крайней мере, уверяли в замке Лувр. Утешить бедня-
гу-короля удалось только его неунывающему кузену Наварре.
   - Зачем вешать нос, милый братец. Сейчас в замке Лувр стало  простор-
нее и живем мы дружнее. Те, кто попали в ловушку, - дураки.  Я  их  всех
уже позабыл. Если не ошибаюсь, твоя сестрица наставляет мне рога; но мне
открываются богатейшие возможности отплатить ей тем же. -  Тут  он  при-
щелкнул пальцами и повернулся на каблуках, которые носил несколько выше,
чем принято.
   Затем он улегся в постель, уверяя, что нездоров, и на самом деле  был
горяч и весь в поту. Врачи осмотрели его по приказу  мадам  Екатерины  и
были вынуждены признать, что он действительно болен, хотя и  качали  при
этом головами. Но ведь можно заболеть лихорадкой и от  одного  нежелания
идти к обедне, - подожди еще, ради бога! "Если это уж непременно  должно
случиться, то отсрочь еще хоть чуточку, господи! Молю тебя, сделай  так,
чтобы я слег по, настоящему, пошли и мне кровавый пот или даже  привиде-
ния. Пусть мои четыреста заколотых дворян обступят мое  ложе.  Уж  лучше
это, чем идти к обедне".
   Однако роковой день все приближается. И вдруг оказывается, что вот он
и забрезжил. И тогда мы покидаем наше убежище и неожиданно  чувствуем  в
себе силы встретить его. Это случилось  двадцать  девятого  сентября,  в
день святого Михаила, и рыцари ордена окружили Наварру, когда он  шел  в
церковь. Его глаза были опущены, и даже в сердце  своем  не  замечал  он
толпы, которая стояла вдоль дороги и пялила на него глаза, - может быть,
с презрением, может быть, оплакивая... Переодетые гугеноты следовали  за
ним, виде - ли, как тяжел был его шаг,  и  потом  рассказывали  по  всей
стране о том, сколь невыносимо притесняют их любимого вождя. Он  же  всю
дорогу думал о своей матери и об адмирале.
   Он думал: "Дорогая матушка, они нажимают на меня, еще немного -  и  я
отдам приказ, чтобы наша страна, Беарн, отреклась  от  твоей  веры.  Мне
придется изгонять твоих пасторов,  а  это  все  равно,  как  если  бы  я
собственной рукой изгнал тебя, дорогая матушка! ' Господин адмирал,  ва-
шим сыновьям и племянникам пришлось  бежать  переодетыми.  Вашу  супругу
держат в Савойе под стражей. Пройдет недолгий срок, и суд  объявит  ваши
имения выморочными, а ваше имя бесчестным. Но не думайте, господин адми-
рал, дорогая матушка, что я предаю вас, если все же иду теперь к обедне.
Вы знаете: я всеми силами оттягивал, целых семнадцать  дней.  Мой  кузен
Конде, который перед тем кипятился гораздо сильнее меня, пошел к  обедне
раньше, чем через семнадцать дней. Пожалуйста, зачтите в мою пользу  мои
хитрые уловки и проволочки, дорогая матушка и господин адмирал!" Так об-
ращался он к ним, словно они живы, а ведь, вероятно, они и были  живы  и
слышали его: туда, где они теперь, столь задушевные мысли доходят.
   Когда торжественный церемониал перехода в другую веру  совершился,  -
это было четвертый раз в его жизни, - Генриха без конца обнимали и цело-
вали, и он смело отвечал на поцелуи. Королева-мать,  со  своей  стороны,
также оказала ему честь: ока ожидала увидеть юношу,  который  наконец-то
был в жизни совсем один, ибо от него отступились, как она полагала, даже
духи его умерших близких и он утратил свое былое доброе имя. Поэтому она
встретила его с веселой усмешкой, обняла и только, желая ему добра, ощу-
пала, словно это было будущее жаркое. Но что с ней? Все веселье  ее  как
ветром сдуло. Под одеждой у него оказался панцирь, он был на нем и  тог-
да, когда Генрих отрекался от своих прежних единоверцев. Дурное предзна-
менование! Мадам Екатерина хотела тут же  удалиться,  опираясь  на  свою
палку. Он же позволил себе удержать ее за руку и, поддразнивая,  осыпать
всякими ласкательными прозвищами. Что тут может поделать  неповоротливая
старуха в закрытом наглухо черном платье и вдовьем чепце,  если  слишком
порывистый молодой человек  восхваляет  ее  нос,  который  явно  слишком
толст? И вот он уже старается поцеловать ее в нос, ловит его губами. На-
конец ей удается ударить его своей палкой, с  виду,  конечно,  в  шутку,
ведь тут зрители. А он начинает изображать собачонку, лает, прыгает вок-
руг королевы на четвереньках, хочет схватить ее за  ноги.  И  тут  мадам
Екатерина, наконец, спасается бегством.  Тело  силится  опередить  ноги.
Словно разваливаясь надвое, спешит она прочь, а двор хохочет над ней.
   Месть последовала незамедлительно. Генриху не только  пришлось  напи-
сать указ относительно беарнских протестантов, он отправил  и  письмо  к
папе. Это письмо превзошло своим самопопранием все остальное, и королева
велела распространить его как можно шире. Когда они однажды опять  драз-
нили друг друга, ей вдруг пришло на ум осведомиться о его  здоровье.  Он
ведь хворый юнец, не настоящий мужчина, так ведь? Наверно, его мать Жан-
на передала ему по наследству зародыш преждевременной смерти...
   Он открыл было рот, чтобы под видом шутки ответить: "Зародыш вы сами,
мадам, всыпали ей в стакан!" Ибо они были в то время на  очень  короткой
ноге - попавшаяся в силок птица и хозяйка клетки. Ненависть сближает.  И
вдруг он - услышал ее голос: - Надо будет спросить мою дочь относительно
ваших мужских способностей. - Он тут же понял, что она  задумала;  обви-
нить его в мужском бессилии и добиться от Рима расторжения  брака.  Уби-
вать его уже не стоило. Тем сильнее хотелось ей разделаться с зятем,  от
которого не было теперь ни вреда, ни пользы, и снова выгодно отдать  за-
муж Марго. Голова у мадам Екатерины была вечно забита  всякими  брачными
планами, - которые она измышляла для своих детей.
   В тот вечер Генрих лег опять на супружеское ложе,


   ВОТ ЧЕМ СТАНОВИТСЯ ЛЮБОВЬ

   Он подошел к опочивальне королевы Наваррской в  сопровождении  много-
численных придворных, из которых лишь немногие стали  бы  защищать  его,
окажись остальные убийцами. Но он всех их прихватил с собой;  они  потом
будут вынуждены подтвердить, что он ходил к королеве. На  всякий  случай
он сжимал в руке кинжал, им он и поскребся в дверь - не громко,  но  она
тут же отворилась.
   - Я жду вас, мой государь и повелитель, вы сегодня поздней, чем обы