Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
83 -
84 -
85 -
86 -
87 -
88 -
89 -
90 -
91 -
92 -
93 -
94 -
95 -
96 -
97 -
98 -
99 -
100 -
101 -
102 -
103 -
104 -
105 -
106 -
107 -
108 -
109 -
110 -
111 -
112 -
113 -
114 -
115 -
116 -
117 -
118 -
119 -
120 -
121 -
122 -
123 -
124 -
125 -
126 -
127 -
128 -
129 -
130 -
131 -
132 -
133 -
134 -
135 -
136 -
137 -
138 -
139 -
140 -
141 -
142 -
143 -
144 -
145 -
146 -
147 -
. И не хочу также, чтобы было уничтожено мое войско.
Все это перепуталось у меня в голове; но это их вина, а не моя".
Так размышляя, несчастный король посылал своих маршалов то против Ли-
ги, то против кузена Наварры. Наварре он охотнее стал бы помогать, чем
противодействовать, но именно сейчас, когда все так запуталось, он вы-
нужден допустить, чтобы Наварру отлучили от церкви - для протестанта
случай небывалый. Генрих отвечал воззваниями, которые расклеивались на
стенах домов в Риме, этом городе папы, и папа дивился на него, и о нем
говорил весь христианский мир. Бедняга король скорее хотел бы ослабить
Лигу, а не усиливать ее, и все-таки, неведомо как, заключил с ней новый
договор. Когда Генрих услышал об этом в своем Нераке, он просидел один
всю ночь, не сомкнув глаз.
Он погрузился в мысли о том, что теперь надвинулось и было так же не-
отвратимо, как наступление утра. Это была война, поистине война за су-
ществование, уже не бодрящие, предварительные маневры, а последнее свер-
шение, во всей своей глубочайшей суровости. Опершись головою на руку,
при свете догорающих свечей, он еще раз окинул взором все пережитое, пе-
ред ним прошли его веселые маленькие победы, быстро забывавшиеся пораже-
ния, долгие переезды верхом, непокорные городки, мятежные подданные и
то, от чего он так худел и уставал, - десять лет трудов и усилий.
Все это было и прошло: Генрих увидел перед собою завершение - в обра-
зе бесчисленных армий, извивающихся подобно длинному червю, который ох-
ватывал всю землю. Убей его или смирись, иначе тебе конец. Только ты,
только против тебя они вооружились, иначе они бы уж давно снюхались и
уладили свои дела, - только ты им мешаешь. Не суждено тебе мирно унасле-
довать престол, сначала должны лечь десятки тысяч трупов. Я сам завалю
ими мое королевство!
"Кузен Валуа не сдержал своего слова, да я и не ждал, что он сдержит.
Он будет покоряться Лиге, пока та его не убьет. После своей победы она
сделает это наверняка. Кузен Валуа, ты надеешься на то, что я разобью и
тебя и Лигу? Да, в этом и твое спасение и мое. Твоя неверность укрепила
наш союз. Опасная неверность! Безнадежный союз! Как бы я хотел умолить
господа бога моего, чтобы он отвел от меня это испытание или чтобы оно
было уже позади и я бы только собственным телом прикрывал мою землю, мое
королевство!"
Это испытание пришло к тридцатичетырехлетнему королю поздним летом,
однажды на рассвете, в час величайшей усталости, после ночи, проведенной
без сна. Все свечи догорели. И тут же в окнах забрезжило утро, а Генрих
увидел, что усы у него наполовину поседели.
РАДОСТНЫЙ ДЕНЬ
Генрих не считает себя трагической фигурой, поэтому он не стоит на
виду у всех, в центре событий. Действуют другие и воображают себя важны-
ми лицами. Например, Гиз, он желает быть победителем немецкой армии, ко-
торая идет из Швейцарии на помощь гугенотам; однако для славы он до сих
пор выиграл слишком мало сражений. И молодой маршал Жуайез радуется,
точно ребенок, намереваясь со своими отборными рыцарями разбить короля
Наваррского, - только вот посидит немного в одном из взятых им по пути
городов и после жирной жизни при дворе и всяких излишеств немного поле-
чится. Налегке и с очищенным желудком должен полководец выезжать в рат-
ное поле.
Не только этот новый противник поджидал короля Наваррского: старик
Бирон, тот самый, который был его злейшим врагом в дни мелкой борьбы
Генриха на собственной земле, - Бирон оказался тут как тут. Тогда король
Наваррский сменил провинцию Гиеннь на провинцию Сентонж, ибо его спасе-
ние состояло в том, чтобы наступать: перенести войну на север, угрожать
Парижу, только бы Фама всегда летела, трубя, впереди. Старичку Бирону
вздумалось напасть на некий остров, он назывался Маран и лежал неподале-
ку от берега океана; Генрих заранее расписал его своей подруге Коризанде
самыми пленительными, красками. Полоса воды, окружавшая этот чарующий
остров садов, весьма некстати переходила в болото, в нем-то и завязло
войско противника. Бирону пришлось снять осаду, сам он был ранен, а
деньги, полученные от двора, все вышли. Да и откуда их было взять? Как
мог король, проматывавший со своими фаворитами все, что оставалось от
податей и налогов после того, как ими в достаточной мере поживились воры
и священная Лига, как мог такой государь содержать одновременно еще три
- четыре армии? И Бирон первый не получил денег. Кое-что удалось перех-
ватить Генриху, правда, всего несколько тысяч экю, но это решило пораже-
ние маршала, ибо его наемники разбежались.
Попутно Генрих отделался и от своего кузена Конде: уж слишком резок
был контраст между успехами Генриха и неудачами, которые терпел в то же
самое время его соперник! Победа, одержанная Генрихом на острове, скло-
нила на его сторону упрямых протестантов из Ла-Рошели, которые, не будь
ее, охотно предпочли бы испытанного и верного протестанта и посредствен-
ного вождя Конде. А теперь многочисленные промахи их единоверца стали
особенно очевидны. И в самых строгих домах люди, вспоминая о нем, нео-
добрительно покачивали головой. Впервые над ним посмеялись в Неракском
замке, и Конде этого не простил.
Когда Жуайез наконец облегчился и поехал в ратное поле, настала его
очередь. И тут при столкновении с самой большой и хорошо вооруженной из
королевских армий, в открытом поле, в день решающей битвы, Генрих уже
становится трагической фигурой. Он становится даже чем-то большим; бор-
цом за веру по образу и подобию библейских героев. И все сомнения людей
исчезают. Ведь он сражается уже не ради земли или денег и не ради прес-
тола: он жертвует всем ради славы божьей; с непоколебимой решимостью
принимает сторону слабых и угнетенных, и на нем благословение царя не-
бесного. У него ясный взор, как у истинного борца за веру. А все эти
слухи о его любовных похождениях, сумасбродных проделках и равнодушии к
религии - все это неправда. Ты наш герой и воин, ты избранник божий, мы
поспешаем к тебе.
Так притекали к нему люди отовсюду и, уже заранее окрыленные его сла-
вой, еще больше воодушевлялись, увидев воочию, какой он простой и доб-
рый. Своими руками рыл он окопы, ел стоя, опал в доспехах и - смеялся.
Ради этого смеха люди оставались с ним - были деньги или их не было, бы-
ло чем закусить или приходилось поститься. Даже своих пасторов умел он
развеселить, а по ночам будил капитана Тюрена и капитана Роклора, и все
сидели, прислушиваясь, держа фитили наготове.
- Сир! Какой толк в том, что мы бодрствуем ночью и враг нас не заста-
нет врасплох? Ведь днем вы рискуете своей драгоценной особой, как будто
не от вас все зависит: не таясь, переходите вброд болота, а кругом пада-
ют пули и взлетают брызги.
- И, может быть, завтра меня убьют, - отвечал Генрих. - Но дело мое
потому и победит, что дело это угодно господу.
Он говорил это при блеске звезд и верил в, свои слова глубоко, как
должно верить, ибо его уверенность ни на чем не была основана; да, поис-
тине, вместе с ним погибло бы и все его дело; но если бог желал спасти
это королевство, то он волей-неволей, а был обязан сберечь Генриху
жизнь.
Неизбежно наступали и периоды усталости. Ведь по две недели не ло-
жишься в постель, несешь постоянную заботу о своих людях и о противнике,
которого надо заманить куда следует. Когда они, наконец, столкнулись, -
герцог Жуайез и король Наваррский, - то последний оказался зажатым между
двумя реками и отрезанным от своей артиллерии. Что помогло ему выбраться
из столь трудного положения? Только быстрота, подвижность да его удачли-
вая судьба. И вышло так, что тем тяжеловеснее и медлительнее оказался
противник. Едва забрезжило утро, а гугеноты уже запели псалмы перед сво-
ими палатками; враг строился весьма неторопливо. Солдаты Генриха тут же
принялись высмеивать противника и осыпать бранью: вон они, изнеженные
придворные, обжоры, только и умеют, что налоги да пот из бедняков выжи-
мать.
- Хорошо пронесло вас, господин герцог? А то мы тут, - страх действу-
ет получше лакрицы. Нажрались откупов да пенсионов, где уж вам, госпо-
дам, их переварить! То-то вы с места не можете сдвинуться. Все поле боя
провоняло вашими ароматическими водами. Ничего, поработайте как следует,
по-другому запахнете!
Звонкие голоса далеко разносят оскорбления и угрозы. А вдали, в лучах
восходящего светила сверкает и блестит серебряное войско - войско бога-
чей, золотые кинжалы, золотые шлемы - пропасть золота. Оружие отделано
драгоценными каменьями, карманы набиты деньгами, головы - расчетами и
помыслами о наживе. Под каждым серебряным панцирем бьется не только
сердце, - власть, власть бьется в вас, власть мытарей и ростовщиков, ко-
торые наживаются на горе вдов и сирот. - Эй ты, сукин сын! - зычно крик-
нул какойто хмурый старик, но с зоркими глазами. - Ну-ка, обернись, я
тебя узнал, это ты со своими наемниками поджег мой замок! Ты ведь из Ли-
ги!
Его слова еще сильнее разожгли ярость протестантского войска. Нена-
вистный враг - это, оказывается, не только королевские прихвостни; шайки
убийц из священной Лиги тоже туда затесались. Они разрушали наши молит-
венные дома, поджаривали наших пасторов, начиняли порохом тела наших
женщин. Это вы отнимаете у нас отечество и нашу веру, вы не желаете,
чтобы мы жили на свете и размышляли, а мы для этого и сотворены создате-
лем. Но бог хочет, чтобы враги сегодня погибли. Так говорили пасторы,
обходившие ряды и тоже одетые в полукафтанья и колеты; пусть воины на-
последок услышат слово истины. Пастор еще не кончил, а командир уже
выстраивал роту к бою.
Короля Наваррского видели и узнавали повсюду, хотя он был одет только
в серую кожу да железо; от него ничто не ускользало, особенно же следил
он за каждым движением герцога де Жуайеза. Оба не торопились схватиться
всерьез. Ведь в конце концов один должен предстать перед богом, другой
останется победителем на поле боя. Каждая из этих судеб возвышенна; поэ-
тому, уважительно взирая друг на друга, они решают предоставить друг
другу все возможные преимущества до того, как дело начнется всерьез. Жу-
айез выполняет сложные маневры со своей слишком ослепительной конницей,
и никто ему не мешает. А тем временем Наварра успевает переправить через
реку свои последние кулеврины. Обратился он и к двум кузенам, желая на-
помнить об их кровной близости с ним. Это были Конде и Бурбон Суассонс-
кий, возлюбленный его сестры Екатерины.
Генрих решил, что он уже приготовился, когда к нему подошел Филипп
Морней с двумя пасторами. Без обиняков - ведь сейчас начнется сражение
и, может быть, Придется пожертвовать жизнью - Морней бросил своему госу-
дарю упрек в том, что он опять завел себе в Ла-Рошели любовную связь, и
она-то в эти последние минуты лежит тяжелым гнетом на добродетели гуге-
нотов. Генрих признал перед пасторами свою вину. - Всегда смиряйся перед
богом и будь тверд перед людьми! - И поскакал прочь, ибо заметил пере-
бежчика: какой-то офицер решительно двигался со своим отрядом между хол-
мами по ничейной земле. - Фервак! - крикнул Генрих еще издали. - Когда
мы победим, переходите к нам!
И тотчас повернул обратно, даже не взглянув, что последовало за его
призывом. Однако люди этого честного и скромного воина принудили своего
начальника принять решение, ибо они пошли за королем Наваррским. Генрих
увидел по солнцу, что всего лишь девять часов, а оба войска уже два часа
маневрировали на глазах друг у друга. В октябре это еще раннее утро;
свет падал косыми лучами из-за облаков, которые плыли медленно и низко
над равниной и были видны очень ясно. Даже великие армии с их полковод-
цами кажутся совсем ничтожными под огромными облаками, а за ними есть
ведь еще небо, и, может быть, оно нас знать не хочет.
Генрих привстал на стременах. Обернувшись к густым рядам своих сол-
дат, крикнул им за минуту до того, как ударить по врагу: - Друзья, пос-
лужим славе божьей! - Он крикнул это именно потому, что нависшее над ни-
ми небо было так близко. - Мы должны победить! Наша честь этого требует!
"Или хоть спасем вечную жизнь нашей души! Путь перед нами открыт. Впе-
ред, во имя божье, за которое мы сражаемся! - Говоря все это своим сол-
датам, Генрих в то же время обдумывал те приказы, которые должен будет
сейчас отдать. Однако вышло иначе, и протестантское войско без всякого
приказа или сговора вдруг опустилось на колени и начало молиться, все
войско. И эта молитва была подобна буре, и грому, и гулу колоколов, ког-
да бьют в набат. Войско пело псалом 117 [28]: "Славьте; господа, ибо он
благ, ибо во век милость его".
И тогда сердце Генриха словно воспарило в радостном испуге, - и он
узнал то, что было ему некогда открыто на берегу океана: целое войско
опускается на колени и молится, вместо того чтобы идти в наступление, -
так оно уверено в предначертанной ему свыше победе. И Генрих тоже сложил
руки на груди, поднял голову и стал повторять вместе со всеми: "Все на-
роды окружили меня, но именем господним я низложил их. Возрадуемся и
возвеселимся в оный радостный день".
И он действительно возрадовался, возрадовался, как никогда. Сей день
сотворил господь, сей день, в который мы помчимся вперед и ударим на
своих врагов, не колеблясь. И усы сегодня не поседеют от предательства,
неизвестности и горя. Сей день, который сотворил господь, не ведает сом-
нений, ибо перед нами враг. Сегодня мы сильны верой, ибо для нас нет вы-
бора, мы должны победить. И потому это радостный день.
Герцог де Жуайез увидел, что у противника творится что-то странное, и
воскликнул: - Король Наваррский трусит! - Ему ответил Жан де Монталам-
бер: - Сударь, вы и ваши придворные еще не знаете, что такое рукопашная
схватка с гугенотами. Когда у них такие лица - это не к добру. - В ответ
на его слова всадники, в серебряных латах расхохотались особенно пренеб-
режительно. Ибо они ничего не поняли, ни над чем не задумались.
Ведь там против них стоит армия бедняков. Там стоит армия гонимых за
правду. Армия тех, в ком нередко живет добродетель, а иногда и мудрость.
У их короля, с тех пор как начался этот поход, лицо осунулось, на нем,
как и на всех, лишь серый шлем и панцирь, и единственная рубашка на теле
еще не просохла после стирки. Все, чем владели он сам и его маленькая
страна, отдал он этому войску; и каждый солдат принес сюда то, что у не-
го осталось, принес сюда и все свое счастье. Если они проиграют битву,
им конец, придется уходить на чужбину. Вот они еще стоят на коленях на
родной земле, взывают к господу, дергают за веревки колоколов, висящих
между облаками. "Именем господним низложу все народы. Сей день - радост-
ный день".
Случилось так, что при первом столкновении рыцари глубоко врезались в
ряды аркебузиров-гугенотов. Они даже погнали часть конницы Генриха На-
варрского и гнали ее до города Кутра, так что солдаты французского коро-
ля уже принялись грабить обозы. - Победа" - кричали они, и Жуайез решил,
что настало время выслать вперед пехоту. И тут произошло нечто неожидан-
ное. Протестанты начали из-под прикрытий метко обстреливать фланги коро-
левского войска, которое стреляло очень плохо, потому что его пушки сто-
яли слишком низко. И вот пехота бежит, конница оттеснена. Завязывается
рукопашный бой, король Наваррский в пылу сражения обхватывает дворянина
из вражеского стана. - Сдавайся, филистимлянин! - кричит он. Генрих,
по-видимому, чувствует себя Самсоном, но лучше бы он все-таки выстрелил
в филистимлянина, ибо чуть не поплатился жизнью за свое великодушие.
Когда герцог де Жуайез увидел, что все пропало, он кинулся вместе со
своим братом, господином де Сен-Совером, в самую гущу схватки и погиб,
как того желал. Он был всего лишь фаворитом и начал ивою карьеру не
слишком достойно. Но когда он столь возвеличился, гордость подсказала
ему, что хоть умереть надо с достоинством.
Не успел он вздохнуть в последний раз, как все его войско разбежа-
лось. Гугеноты преследовали врага еще на протяжении двух - трех миль:
каждый гнался за намеченным им прекрасным рыцарем, надеясь пообчистить
ему карманы, захватить его в плен и вернуть свободу только за хорошие
денежки. На поле боя остались две тысячи убитых, почти сплошь католики,
а так оно было пусто. Убитые валялись среди лошадей и оружия, все это
было набросано грудами, но эти холмики; образовались сами собой, без че-
ловеческого умысла, как образуются другие холмики, состоящие из песка и
травы. Среди песка, травы и убитых бродит какая-то одинокая согбенная
фигура и вглядывается в лица; вот она нашла, узнала, пошатнулась от боли
и опять жадно вглядывается в густеющих сумерках, под низкими тучами.
В Кутра, в верхней зале "Белого коня", победители обедали, а внизу на
столе лежали тела герцога Жуайеза и его брата. Король Наваррский вернул-
ся, откуда - неизвестно; в суете победы его еще никто не хватился. Его
штаб-квартира оказалась переполненной ранеными пленными, и он пошел в
гостиницу; тут некоторые заметили, что глаза у него красные. Сначала он
преклонил колено перед телами обоих побежденных; затем сделал над собой
усилие, принял веселый вид и поспешил наверх, чтобы отпраздновать вместе
с теми, кто смеялся и пировал, великую удачу. Никогда еще ревнители ис-
тинной веры не одерживали такой победы, даже во времена господина адми-
рала, и его старые соратники были с этим согласны. Когда вошел король
Наваррский, все вскочили со скамей, что есть силы затопали, а потом за-
таили дыхание, чтобы воцарилась полнейшая тишина.
Генрих, смеясь, подбежал к ним и воскликнул: - Пока это не вечная
жизнь, ее мы еще не завоевали, но завоевали земную! - Он схватил самую
большую чашу и перечокался со всеми другими чашами, которые ему протяги-
вали его храбрые командиры. Затем воины принялись уничтожать все, что
было нагружено, навалено на огромных блюдах, и Генрих не отставал от
них. Громко рассказывали они о своих славных делах в этом бою, а Генрих
- о своих, голосом звонким, как труба. В длинной зале воздух был спертый
от дыма факелов, чада плиты и горячего пота солдат. Вся их кожаная одеж-
да была покрыта темными пятнами - то ли их кровь, то ли кровь убитых
врагов? "Я вижу вас, - вы же не видите, что я плакал... Но довольно уж
грустить о моих единоплеменниках, которых мне самому пришлось прикон-
чить, а ведь они могли бы впоследствии преданно мне служить. Вон свисают
с потолка их знамена - все, что от них осталось. Это хорошо, но знамя
короля Франции я не возьму себе, и я не хочу, чтобы оно лежало внизу на
столе, пока я наверху пирую, Это - нет, клянусь", - говорил он себе, в
то же время весело рассказывая своим сотрапезникам о том, как он сражал-
ся.
Валуа стоит с остатками своего войска на берегу Луары и прикрывает
свое королевство. "Я не причиню тебе вреда, Валуа, ведь я сражаюсь за
твое королевство. Нам еще нужно покончить с Гизом, мы оба это знаем.
Пусть теперь гонит немецких ландскнехтов обратно в Швейцарию, а ты, мой
Валуа, вместо него войдешь победителем в свою столицу, Ибо я не причиню
тебе вреда, мы понимаем друг друга".
Сказано - сделано, и на другой день Генрих сел на коня, решив через
всю Гиеннь проехать в Беарн; его сопровождал конный отряд с двадцатью
двумя отнятыми у врага знаменами, он вез их в дар графине Грамон. Он вел
себя романтически, все видели это. Вместо того чтобы закрепить победу и
разбить самого короля, он отдался своим чувствам и повез захваченные им
пестрые знамена, желая сложить их к ногам своей подруги. Это вызвало у
вчерашних победителей великое разочарование; даже в измене обвиняют Ген-
риха иноземные протестанты, которым тем легче го