к сказал себе Валуа, хоть и не вполне  уверен-
но. Он был слишком несчастлив, чтобы именно сейчас  покончить  со  своим
недоверием. Наоборот, он держался за него, только оно придавало ему сил.
"Да и с жизнью мне бы пришлось расстаться", - настаивал он из упрямства.
   Сам Генрих очень боялся яда, вот уже два месяца, с тех пор  как  умер
его кузен Конде. Принца Конде отравили, и сделала  это  его  собственна"
жена, как предполагал Генрих. Он тут же решил, что  на  это  способна  и
бедняжка Марго, ибо, попав во власть бессмысленной ненависти, она  утра-
тила всякое душевное равновесие. Генрих, который любил поесть  и  прежде
повсюду беззаботно заходил в гости к  своим  подданным,  вдруг  требует,
чтобы ему готовили в запертой кухне, под особым наблюдением. Кузена Кон-
де рвал всю ночь. На другое утро он завтракает стоя,  намеревается  сыг-
рать в шахматы, но опять начинается страшная рвота, и он  умирает;  кожа
тут же начинает чернеть. "Я оплакиваю в нем то, чем он мог быть для  ме-
ня. А такого, какой он был, - мне его не жалко".
   Двадцать четыре убийцы, одного за другим, подсылали в  те  времена  к
королю Наваррскому. Несчастный Валуа втайне все еще надеялся, что  кузен
придет к нему на помощь, другие же старались это предотвратить.  Погова-
ривали, будто Генрих умер - такой слух пускают обычно те, кому  это  вы-
годно, - а иные могут даже сообщить подробности. Герцог  Гиз  сейчас  же
поспешил осведомиться у короля Франции, правда ли это. Но король выразил
лишь надежду, что его кузен Наварра жив; после смерти Конде он  отправил
к нему своих посланцев и прежде всего господина де Монморанси. Это  была
действительно его последняя попытка побудить единственного оставшегося в
живых вождя протестантов перейти в католицизм. Ведь после  этого  Генрих
становится бесспорным наследником престола. Никто не верил, что его про-
тестанты могли от него отпасть, с тех пор как погиб его соперник, притя-
зающий стать их главой. И все-таки. Генрих знает  этих  людей.  И  знает
также, что должен ходить прямыми путями, ибо окольные могут быть приняты
за слабость. Его внутренняя стойкость не  допустит  измены  и  отвергнет
преждевременный соблазн. И лишь в будущем, когда Генрих  уже  завоюет  и
объединит королевство после всех, еще предстоящих трудов и тягот,  когда
он, уже седой, будет обладать испытанной - силой я властью  -  и  делать
это ради них уже будет не нужно, - только тогда он по доброй воле пойдет
к обедне. Но не раньше. А чтобы его только терпели - ни за что!
   И все же храбрец Генрих боялся яда и ножа, ибо от них не  защитишься,
как защищается солдат и как защищается совесть. "Нож еще  страшнее  яда:
он угрожает не только во время еды. Когда я нахожусь среди людей, в  лю-
бую минуту у меня по спине может пробежать холодок: ведь я и  не  увижу,
как кто-то позади меня выхватит нож из рукава. Короткий нож очень  легко
припрятать, особенно в широком рукаве  монаха.  Однажды  ко  мне  явился
знатный дворянин, он не знал французского языка и латыни  не  знал;  его
прошение было написано на пергаменте, он извлек  свиток  из  футляра,  и
кинжал сам собой скользнул ему в руку. Мне пришлось  мгновенно  схватить
его за руку и вывернуть кисть! А капитана Сакремора,  наоборот,  поймали
мои люди. Улики налицо, все совпадает, его подослали ко мне. Иначе я  бы
никогда не поверил, что на это способен столь храбрый офицер.  Убийцы  -
трусы, а мне приходится их постоянно бояться! Я хочу в конце концов  вы-
пить с одним из них вина, приглядеться к его ладу и повадкам".
   Это было в неракском замке. Вечером он выслал всех из комнаты, прика-
зал ввести пленника, снять с него кандалы и остался с глазу на  глаз  со
своим убийцей; их разделял только стол.
   - Капитан Сакремор, мне хочется услышать от вас, как убивают.  Каково
быть убитым - это мне, может быть, тоже придется испытать, но не вы  ме-
ня" убьете. Расскажите мне об убийстве из-за угла, смело и  честно,  как
солдат. Ну?
   У офицера были злые глаза, а так - красавец Но то была красота  опус-
тошенного человека, выродка. Сидел, вежливо наклонив голову,  чистокров-
ный дворянин родом из Италии, язвительная ирония в его чертах уже  гово-
рила за себя. Он не ответил. Генрих подвинул  к  нему  стакан  с  вином;
пленник чопорно поблагодарил и выпил до дна. - А ведь вас,  может  быть,
отравили, капитан Сакремор.
   Капитан вежливо высказал свое удивление:
   - Сир! У вас же есть столько других способов убить меня!
   - И какой, по-вашему, я выберу?
   - Достойнейший, сир, - поединок, - сказал убийца, прикрыв  свою  хит-
рость легкомыслием.
   - Господин Шарль де Вира г, я не шучу. Вы прибыли  в  нашу  страну  с
прежним канцлером, который заточал в тюрьмы наших поместных дворян и там
душил их, чтобы старая королева могла  унаследовать  их  достояние.  Вам
обещано, если вы меня убьете, куча золотых пистолей  испанской  чеканки.
Благодаря вашим успехам на поле боя вам дали имя "Сакремор" [29], но  вы
по природе все-таки Бираг.
   - Сир, вам угодно меня позорить, я же, наоборот. Предлагаю вам честно
сразиться. Как ваш убийца, я стал вам равен, поэтому вы здесь  и  сидите
со мною так поздно, в мертвой тишине ночи.
   - Знаю, - отозвался Генрих. - В этот час вы мне равны.  Скажите,  что
бы вы сделали, если бы ваша затея вам удалась?
   - Я бы остался служить у короля Франции - он же и направил меня сюда.
   - Вы лжете и лгала бы, даже если бы золото, которым набиты ваши  кар-
маны, не было испанским.
   - Согласен, - кивнул Бираг. - Но в этом королевстве  я  действительно
бы остался, ибо самое слабое государство для меня самое лучшее. Обитате-
ли страны, где я живу, должны враждовать со всем светом и с самими собой
- тогда они мне поистине соотечественники и служат моему делу.  Я  знаю,
сир, что если вы останетесь живы, то все это измените: Вот почему я  по-
кушался вас убить и, пошел бы на это даже без всяких денег.
   Тут Генрих увидел, что в мерзости человек может идти прямым  путем  и
быть стойким. Никогда бы он этого не подумал. -  Сакремор,  вы  достойны
вашего боевого прозвища или почти достойны. - С этими словами он выложил
свой кинжал на середину стола. - Ну, кто первый, Сакремор I.
   Едва он произнес эти слова, как рука убийцы рванулась к  кинжалу,  но
натолкнулась на руку Генриха. Враги тотчас отняли руки и опустили их под
стол. Лишь взоров они не отводили, вливаясь друг в друга глазами,  гото-
вые к прыжку, подстерегая, содрогаясь от особого наслаждения этой схват-
ки. Тем временем Генрих придумал, чем ошеломить врага.
   - Сакремор, не ждите больше денег из Испания.
   Я дал туда знать, что вы их предали и теперь работаете на меня.
   Услышав это, убийца оскалил зубы, в своей ненависти он  уже  перестал
быть красавцем. Его пылающая злобой рожа вызывала невольный ужас,  может
быть, поэтому ему и дали такое имя; тут он улучшил минуту и схватил кин-
жал. Генриху оставалось только опрокинуть стол, что он  и  сделал.  Стол
был тяжелый; чтобы не быть придавленным, убийце пришлось пустить  в  ход
обе руки, и он выронил кинжал. Поднявшись, он бросился к двери, выскочил
в открытую галерею и припустился по ней, легкий, точно девчонка.
   - Сакремор! Останьтесь. У меня вы заработаете одного денег.
   Пиф-паф, - кто-то скатился с лестницы. Оказывается, выстрелил часовой
во дворе. И нет больше Сакремора.
   "А жаль! Смелый малый, и у меня он опять стал бы  честным.  Погибнуть
случайно, и после такой ночи!" Генрих совсем позабыл, что он сам  выдер-
жал эту ночь и это испытание. Не нужно дрожать даже перед убийцей.


   ЗОВ

   Валуа тоже отбивался от убийц своего королевства и своих собственных;
сидел с ними вместе за столом и жил под вечной угрозой. В те дни он соз-
вал в Блуа Генеральные штаты. Король искал там убежища; и сейчас  же  за
ним отправился Гиз, да и вожаки Лиги  преследовали  его  по  пятам,  все
шестнадцать; каждый ведал одним кварталом в Париже. Кроме того, туда пе-
реправили всякий сброд из столицы: он должен явиться угрозой для  благо-
разумных представителей провинций, на которых  рассчитывал  Валуа.  Нет,
разум здесь не в чести, его стараются отогнать подальше. Короля осаждает
шайка флагелантов [30] он вынужден принять их приветливо,  он  ведь  сам
когда-то участвовал в их представлениях, так как очень любил всякие  пе-
реодевания. Брат его покойного любимчика  Жуайеза  изображает  распятого
Иисуса; чудовищно искаженные персонажи мистерий врываются в убежище нес-
частного короля, у Христа течет из ран настоящая кровь, римские  солдаты
громыхают ржавым оружием, они вдруг бросаются в  середину  взволнованной
толпы. Жен-мироносиц изображают капуцины, тем громче они завывают,  сто-
нут и кидаются наземь. И вот под ударами бичей падает и  сын  человечес-
кий. Подними же его, Валуа! А если не поднимешь, то изменишь религии. Уж
гдегде, а в этой давке мы до тебя доберемся, достаточно одного ножа.  На
самом деле им было страшно самих себя и своего порочного опьянения.
   Разве мог всему этому сочувствовать какой-нибудь ученый юрист,  засе-
давший в королевском парламенте? А между тем этих господ тоже  заставили
принять участие в бесчинстве! "Ученость нелегко забыть, и ясный разум не
затмится по приказу. Но затмение происходит легче у того, кто вовлечен в
движение масс: он уходит в безрассудства с головой, и если  обычно  раз-
мышлял слишком усердно, то, захваченный массовым гипнозом и чувством на-
циональной общности, он вдруг начинает  "реветь  белугой".  Председатель
Нейи немало в этом преуспел: ему удалось тронуть даже  тирана  Валуа;  а
как раз против него-то ему и поручили восстановить' своими слезами  оби-
женный народ, в то время как некий проповедник Буше должен был  добиться
того же яростным кипением своего гнева. Каждый действовал на свой лад, и
герцог Гиз пожимал немало замаранных пук, хотя это было ему весьма  про-
тивно.
   Герцогу Гизу все становилось противным: его роль народного героя, его
пылкая дружба с Испанией, его отношения с, людьми. Окруженный испанскими
головою резами, которые следили за каждым его шагом,  он  был  принужден
бесстыдно предавать собственного государя всемогущему послу дона  Филип-
па. Ему приходилось говорить: - Мы надеемся, что  ваш  повелитель-король
окажет нам помощь, если наш государь вздумает опереться на гугенотов.  -
Гиз сам, предпочел бы сделаться гугенотом, лишь бы не повторять то и де-
ло подобные заявления.
   Его тщеславие, его жажда поклонения, которым его незаслуженно окружа-
ли, - все это была только слависта, и они-то и толкнули его на ошибочный
жизненный' путь. Гиз не мог этого не понимать, его  род  был  достаточно
умен. Только самые ничтожные люди способны возомнить себя великими: если
какое-либо движение Изолгавшегося и обезумевшего сброда  вдруг  вознесет
их на вершины, где им совсем не место. "Да  здравствует  наш  вождь!"  -
слышит то и дело такой вот герцог Гиз, а ему хочется спрятаться или  ра-
зогнать всю эту свору - пусть встанут опять за свои прилавки.
   Больше всего он жаждет помириться с королем.  Тогда  король  Назначит
его наместником всего королевства, но еще до того, как Армада вернется с
победой из Англии и испанцы достигнут предела в своей наглости. Гиз  на-
мерен еще прежде выступить против, них. И Генеральные штаты собрались  в
Блуа ради этой единственной цели.
   Когда-то королю пришлось им обещать, что он искоренит  еретиков;  те-
перь он должен объявить о том, что король Наваррский лишается своих прав
на французский престол. Король делает попытки уклониться от  этого.  Сам
Генрих Наваррский пишет Штатам послание;  и  все-таки  они  торжественно
провозглашают его притязания незаконными. Они отказывают ему в его  пра-
вах первого принца крови.
   Едва Генрих узнал об этом, как он забыл и своих убийц и свою музу,  а
вместе с романтикой и свой страх. Он отправился воевать. Почему?  И  ко-
роль и Лига - все обратились против него одного, а их  воющие  процессий
предаются такому духовному распутству, которое ему отвратительнее всяко-
го Сакремора. Пусть жизнь тяготеет к злу и к убийству, и все же  она  не
хочет, чтобы ради этого лицемерили и попирали разум. Генрих двинулся  на
Бретань, но в обход, через все королевство, чьи представители тем време-
нем его торжественно отвергли и отстранили. Он сражался  с  королевскими
войсками и войсками Лиги, - на этот раз они были для него одно,  ибо  он
ожесточился. Очутиться уже на прямом пути к престолу - и  спять,  как  в
самом начале, кануть в поток событий, снова стать чужаком! Славная побе-
да при Кутра - и вдруг опять все начинается сначала: болота, мелкие  го-
родишки, засады, бедный дворянин падает,  сто  врагов  сдаются  в  плен,
град, буря, мы берем замок на морском побережье. Эх, если бы наша  пушка
прибыла пораньше! Дурацкая штука - сражаться с морем и ветрами!
   И все же в пылу схваток он забывал о своем раздражении и  гневе;  был
рад, что жив, дышит, хотя враги и старались не давать ему жить и дышать,
рад, что завоевывает землю - хоть по кусочкам. Однажды в  полдень,  сидя
один под деревом, только что едва избежав смерти,  еще  задыхаясь  после
стремительного движения, он принимается за свою  трапезу;  он  окидывает
все вокруг каким-то растерянным взором. Как широка эта страна, вдали она
словно сливается с небом, она безмолвствует, и только море  грозно  гре-
мит. Она не хочет Генриха, она его даже не знает, и если бы не  глубокое
и стойкое мужество его духа, он мог бы опасаться,  что  ему  каждый  раз
придется начинать все сна" чала, как пришлось теперь. Без конца  возвра-
щаются все те же картины: болота и засады, сотня пленных  падает  ничком
бедный дворянин, бушует буря, идет град, а я должен овладеть  замком  на
морском побережье. Если бы вовремя прибыла наша пушка! На ладони, черной
от пороха, лежит его обед - корка хлеба и яблоко.
   Он голоден, но не поддается унынию. Его привело сюда долгое жизненное
странствие, а когда-то давно были горы, озаренные солнцем, он смеялся  и
переходил радостно журчащие ручьи. Еще молодым попал  он  в  школу  нес-
частья, научился думать, пока от прихотливых изгибов мысли у него не на-
чали горько кривиться губы, по крайней мере, временами. А вернувшись до-
мой, он понес бремя обычных тягот жизни, подобно каждому, у кого  голод-
ное тело и шкура, которую  легко  продырявить.  Довольно  невелики  были
сперва эти тяготы, а возьмешься за них как следует, и они вдруг выраста-
ют. Ныне он прославлен, его ненавидят, обожают, боятся - и ему дано  уз-
нать, что тяготы жизни могут снова опуститься до уже  пройденных  ступе-
ней. И вот поддеревом, стоя, съедает он свой убогий обед.
   В тот же час король Франции принимал посла Метдосу. Посол получил со-
общение о победе Армады и приказал немедля отпечатать  и  распространить
эту радостную весть. Затем он поехал из Парижа в Шартр;  он  хотел  пер-
во-наперво в самом почитаемом соборе возвести  благодарственные  молитвы
пресвятой деве. После этого он отправился к королю, который жил тогда  в
епископском дворце. - Victoria! [31] -  с  достоинством  возвещал  посол
каждому встречному, наконец вошел к королю и показал ему  письмо.  Тогда
король протянул другое, полученное позднее: англичане обстреляли Армаду,
пятнадцать кораблей потоплено и пять тысяч человек убито.  О  высадке  в
Англии нечего было и думать.
   Мендоса попытался все целиком опровергнуть, а если  кое-что  здесь  и
правда, это не помешает ему сохранить свое величие. Потоплено пятнадцать
кораблей? Да их в Армаде сто пятьдесят, прямо исполины, настоящие  башни
из дерева. А пять тысяч убитыми - это для десантной армии почти незамет-
ная убыль, уже не говоря о том, что к ней идет подкрепление.
   Но только на самом деле никакое подкрепление уже не шло: оно было за-
перто в Голландии. Король Франции учтиво восхитился  плавучими  башнями,
которые  была  построены  доном  Филиппом  с   величайшей   предусмотри-
тельностью. К сожалению, их высота имела свой недостаток  -  корабельные
пушки могли стрелять только по далеким целям; и  еще  огорчительнее  то,
что адмирал Дрейк быстро открыл слабое место  гордого  флота.  На  своих
челнах выскочил он из Плимутской гавани, подъехал под самые борта  испо-
линов и пробил их. И какая несправедливость: само небо точно  встало  на
сторону противника, - еще и сейчас, когда мы разговариваем, вихри уносят
испанские корабли в разные стороны, иные даже в  Ледовитое-море,  и  там
они разбиваются в щепки!
   Испанец никогда не смеется, иначе посол наверняка бы  рассмеялся  над
этими презренными наскоками бурь или Англии на мировую  державу.  Но  он
лишь безмолвствовал и презирал. А король ему в том не препятствовал; так
они и стояли друг перед, другом в каменной зале,  оба  не  снимая  шляп.
Первыми осмелели несколько придворных.
   - Английская королева торжествует! - проговорил довольно громко  Кри-
йон. А кто-то добавил:
   - Елизавета показалась народу на белом коне.
   - Великий народ! - решительно заявил полковник Орнано.  -  Счастливый
народ, он спасен, он свободен и любит свою лучезарную королеву. Что зна-
чит сорок пять лет для красоты королевы, которая победила!
   Тут Бирон, старинный враг Генриха Наваррского, сказал:
   - В этом народе царит единодушие. Мы тоже должны бы стать единодушны-
ми. - И сейчас же среди собравшихся началось какое-то движение, из уст в
уста, передавалось чье-то имя, пока лишь вполголоса.
   Король покинул залу, за ним посол. Король шагал по сводчатым  перехо-
дам: он шествовал величественно, как это умели делать Валу а"  У  одного
из окон во двор он приостановился, и показал вниз.  Посол  увидел  около
трехсот турок-каторжников, которых испанцы обычно сажали  на  свои  суда
гребцами. Посол спросил, откуда они. - С одного из кораблей Армады, выб-
рошенного на берег, - пояснил король. Посол потребовал их выдачи. Вместо
ответа король встал перед окном. Турецкие невольники, упали на колени и,
подняв голову, вопили: - Misericordia! [32]. - Карл смотрел на них  нес-
колько мгновений, затем отвернулся: - Это надо обсудить.
   Иные из его придворных позволили себе заметить:
   - Это уже обсуждалось. Во Франции нет рабства.
   Кто ступил на французскую землю, тот свободен. Наш король вернет этих
людей своему союзнику султану.
   Король притворился, будто не слышит, но с тем большей учтивостью про-
водил посла до дверей. А тому, несмотря на его чванство, пришлось вытер-
петь еще немало унизительного. И впереди и позади  него  заговаривали  о
том, что взяты пленники самых разнообразных национальностей,  -  Испания
всех принудила быть гребцами на ее  судах.  Французы  тоже  не  избежали
рабского ярма. - А ведь это наши солдаты и со" племенники! Во что  хочет
Испания превратить нас? Я, рабов. Как и все остальные  народы  земли!  -
Впервые ив этом заговорили при французском дворе в тот день, когда  раз-
неслась весть о гибели Армады.
   Посол уже отбыл, но король не уходил к  себе;  казалось,  он  чего-то
ждет, никто не знал, чего, многие полагали, что он  снова  погрузился  в
обычную безучастность. Поэтому придворные стали выражать свои мнения еше
свободнее и повторяли все решительнее, что  весь  народ-де  французского
королевства должен единодушно защищать свою свободу по  примеру  Англии.
Да, эта страна избежала самой страшной участи; оказывается, испанцы вез-
ли на своих кораблях все орудия пыток, применяемые инквизицией. При  ка-
толической дворе Франции были и протестанты - явные и тайные, и  кому-то
из них, пришло на ум заявить: - Свобода мысли, вот в  чем  дело;  только
она обеспечит нам наши права и наше единством -  А  вместо  того,  чтобы
заставить говоривших это замолчать, придворные начали  нашептывать  друг
другу чье-то имя, - то же, что и раньше, только  уже  громче;  и  Бирон,
опять этот Бирон, обратился к королю со словами:
   - Сир! Король Наваррский... лучше, чем я полагал; человек крайне ред-
ко признает свои ошибки. Я же готов признать их.
   В эту минуту появи