ой, своей  же-
ной. Она не созналась в этом никогда. Ее арест и обвинение  относятся  к
далеким временам. Теперь она живет при дворе; у  каждого  свое  прошлое.
Известно лишь, что сын ее очень молчалив и скрытен. Генрих сказал ему:
   - Привези мне сестру. Только увидев тебя, она поймет,  насколько  это
для меня важно.
   Конде пустился в путь, и тут брата охватила величайшая тревога. "Хоть
бы она была уже в моих объятиях! Слишком мало счастья она видела по моей
вине, слишком мало счастья. Поклон  перед  моей  парадной  кроватью  был
единственной ее гордостью, но ведь не может это быть целью. Мы с ней од-
ни на свете помним, что были у нас детские глаза,  грезы  юности  и  что
сердца наши наполняла любовь. Катрин, тебе я в конце концов запретил лю-
бить и заставил уйти к человеку, который для тебя ничто; но ты тогда уже
утомилась жизнью. Ты была уже отдана во  власть  смерти,  мне  следовало
удержать тебя. Мне следовало удержать тебя, а я что сделал!"
   Полный раскаяния и страха, он ежедневно спешил  в  Божий  дом,  чтобы
прикоснуться к больным. Они верят, что прикосновение короля их  исцелит.
Он убеждал себя, что это правда. Он прикасался к  твердым  бубонам  и  к
красным язвам, которые зовутся углями. Мыл руки и  шел  на  зов  другого
дрожащего голоса, пока голос человека еще не угас  вместе  с  сознанием.
"Если я увижу, как хотя бы один из них встанет  и  пойдет,  значит,  моя
сестра приедет, я обниму ее, и все искуплю". Какого-то зараженного мона-
ха, который, быть может, ненавидел его, он попросил помолиться  за  одну
особу, которая находится в пути, чтобы она достигла своего прибежища.
   Ночью он поднимался с постели. При мерцающем пламени  очагов  блуждал
по дворцу. Однажды он забрел в чердачное помещение, где окна не открыва-
лись и не были устроены очаги для хвороста. Тьма была полная, однако  он
заметил,  как  из  отдаленного  угла  приближается  множество   пляшущих
огоньков, непостижимо близко от пола. Продолжая свой путь, видение осве-
тило себя. Это была карлица, какая, угадать нетрудно, хотя она была  без
одежды. Совершенно нагая, вся в пятнах алой краски, а  между  вытянутыми
пальцами она держала восемь свечек. Генрих хотел было вникнуть в  проис-
ходящее, но тут человек, бежавший от видения, упал к его  ногам.  Свечки
обнаружили, что это господин Кончини.
   Этого человека было еще труднее узнать, чем молочную сестру, его  лю-
безную супругу. Ни намека на лоск и коварство, нет и прилизанных  волос.
Выпуклая грудь и гибкие бедра-все превратилось в бесформенный ком  мяса.
Что касается лица, то такую  бледность,  такую  ужасающую  растерянность
трудно было представить себе у этой твари. Что делает страх!  Высокород-
ный Кончини принял высокородную Галигай за чуму во  плоти.  Краснота-это
краснота "углей" и вдобавок еще сальные свечи с зараженных  гробов;  его
страх не поддавался описанию, он испускал вопли истязаемого кота.
   - Сир! Я встретил чуму. Сжальтесь, сир, мне грозит смерть.  Прикосни-
тесь ко мне, священное величество! Небо посылает  вас,  прикоснитесь  ко
мне! - Вот что визжал, пищал, выл придворный кавалер  королевы  голосом,
непохожим на человеческий. Услышала бы это королева в присутствии  всего
двора! Но долго ли действуют уроки? Чума - не урок. Ее обрызганное крас-
ной краской изображение настолько близко проплыло мимо,  что  со  свечек
капнуло на злосчастного Кончини. Это его доконало,  он  лишился  чувств.
Изображая чуму, молочная сестра, видимо, не сознавала  производимого  ею
действия. Закатив глаза, она блуждала без сознания. Генрих покинул  чер-
дак.
   Положение столицы ухудшалось, больше вследствие страха, который  одни
разжигали в других. Распространение болезни  даже  приостановилось,  ибо
врачи короля руководствовались его указаниями.  Аркады  его  королевской
площади превратились в просторные светлые лазареты. Купцам  они  показа-
лись слишком пышными, зато теперь достались больным. Генрих не вел счета
часам, которые проводил здесь. На улицах ему либо никто  не  встречался,
либо мимо спешили закутанные люди с крытыми носилками. Когда он  наконец
приходил туда, его встречал ветер, гулявший по площади, и дым  от  кост-
ров. Ветер разносил дым по открытым аркадам, но долго он нигде не задер-
живался. Сквозь дымную завесу виднелась  синева  неба,  благовонный  дым
вился вокруг больных, их было не меньше тысячи, а то и много больше.  На
всех лицах, которые выступали из дыма, Генрих  видел  жажду  жизни.  Его
собственная тоска по сестре здесь находила себе наилучший приют.
   В этот день Генрих никак не мог оторваться от своих больных - он при-
коснулся почти к двум тысячам. Навстречу ему тянулись  все  новые  лица,
почерневшие от дыма или же от чумы. Он был неутомим. Сегодня должна при-
быть Катрин. Отдан приказ немедленно оповестить его.  "Исцеляйтесь!  Се-
годня мое прикосновение обладает силой врачевать вас, хотя бы вы  сплошь
почернели от сыпи и пузырей и самое ваше дыхание было отравлено". Он  не
завязал рта, он чувствовал себя сильным и неуязвимым. Близко от него, за
облаком дыма, звенел колокольчик, он возвещал таинство  причастия.  Свя-
щенник с незавязанным ртом говорил слова, сопутствующие смерти.
   Когда облако дыма рассеялось, поп и король увидели друг  друга.  Один
из них был мал ростом и тщедушен, лицо заострившееся, но горящие  глаза.
Он обратился, к королю:
   - В вас так много мужества, словно вы веруете в бога.
   - Я верую, - сказал Генрих. Тут он обнаружил неподалеку фигуру  чело-
века, который стоял, не шевелясь, и молчал. Молчал, не оставляя надежды.
- Конде? - спросил Генрих с мольбой в голосе, но приговор  был  произне-
сен, и он это понял. - Конде! - Тот только наклонил голову. Облачко дыма
разделило их.
   Подле короля стонал больной, который был близок к смерти и лежал  без
помощи.
   - Это еретик, - сказал священник. - Я послал за пастором,  но  он  не
успеет прийти.
   - Мы пришли, - сказал Генрих. Он преклонил  колени  так,  словно  его
сестра, протестантка, встречала здесь свой последний час. Опустившись на
оба колена, он тихо пропел на ухо умирающему: хвали душа моя господа.
   В своем Луврском дворце он знал одно-единственное место, где мог  без
помех проплакать всю ночь. Это была его парадная кровать, там под  стро-
гой охраной, за сдвинутыми занавесами - самое надежное  одиночество.  Из
своего кабинета он прошел в большую залу, где  начинало  темнеть;  двора
своего он сперва не заметил, хотя все были в сборе. Все, что осталось от
его двора, двадцать или тридцать человек искали прибежища возле  священ-
ной особы короля, быть может, затем, чтобы он отвратил от них чуму.  Ко-
роль, когда вошел в залу, явно противоречил их представлению о  величии.
Он явился испачканный, подозрительно почерневший и,  вместо  того  чтобы
предохранить кого-нибудь от чумы, верно, сам принес ее с собой. А  кроме
того, время его миновало, жизнь его имеет мало цены, и, как сказано, ре-
гентство уже началось.
   Большая дверь с противоположной стороны распахнулась.  Слава  богу  -
королева, она ведет за руку дофина, впереди несут канделябры. Двор,  или
то, что от него уцелело, всем скопом бросился из мрака навстречу  гряду-
щему блеску. Все поспешили поклонами, приседаниями, хвалебными возгласа-
ми почтить дофина. Отделенный пустым пространством, совсем  один,  стоял
король.
   Первый, кто опомнился, был строгий, печальный Конде. Без  торопливос-
ти, но и без колебания, весьма достойно направился он в сторону  короля.
Бельгард и Бассомпьер тоже спешили к нему, вскоре Генрих был окружен, но
только что он стоял совсем один.


   МАРГО БЫЛЫХ ВРЕМЕН

   Королева Наваррская появилась после того, как с чумой было  покончено
и празднества при дворе стали особенно пышными. Все любезные кавалеры  и
дамы, покинув свои замки, по большей части убогие и замшелые, потянулись
обратно к единственному месту, где  по-настоящему  наслаждаются  жизнью.
Радости поделены между выигрышем денег и тратой денег. Кому посчастливи-
лось в игре, появляется на ближайшем приеме в Лувре нарядным, как  ясный
день, как утренняя заря или как усеянная звездами лунная ночь. Иные про-
давали свои замшелые замки, чтобы блистать здесь.
   Маргарита Валуа самовольно решила, что изгнание ее длится уже  доста-
точно долго, целых восемнадцать лет. Тридцати четырех лет от роду  расс-
талась она некогда со своим супругом Генрихом - в этом был повинен не он
один. Последняя представительница вымершей королевской династии не могла
стерпеть, чтобы другой, хотя бы и ее муж, вступил на престол ее покойных
братьев. Она ненавидела его до такой степени, что подослала к нему убий-
цу. После этого прошло много времени, кому охота  вспоминать  о  прежних
убийцах, о прежней ненависти. Даже забытую любовь узнают с трудом.
   Генрих принял ее, раз уж она явилась, пусть без предварительного уве-
домления, но с полным сознанием своих прав, в качестве последней Валуа и
его первой жены. Он начал с приятельского тона, осведомился о замке  Юс-
сон, ее местопребывании в эти последние восемнадцать лет. Втихомолку  он
подсчитал, что ей теперь пятьдесят три года. Да и по виду не меньше.
   - Что, в Оверни хорошо едят, а?
   - И любят хорошо, - заявила она с тем задором, который вдруг  воскре-
сил все, всю Марго былых времен.
   Под заплывшими жиром и густо нарумяненными щеками, под белокурым  па-
риком он узнал подругу щедрых утех своей чувственности.  Варфоломеевская
ночь предпослала им мрачную тень, сладострастие граничило с  мукой.  Эта
женщина была богиней своего века, прекрасная, блистательная и просвещен-
ная. Случалось, когда проходила  процессия,  люди  забывали  поклониться
святыне, они поклонялись мадам Маргарите. "И вот чем стала  она  за  это
время, - думал Генрих. - А чем стал я?"  В  замешательстве  он  принялся
уверять ее, что она превосходно сохранилась.
   - Да и вас ваша любвеобильная натура уберегла от старости, -  сказала
она, хотя впечатление ее было иным.  Он  показался  ей  печальным,  мало
удовлетворенным своим счастьем и славой. Сама же она теперь была настро-
ена благодушно. Бешеные вспышки страстей были еще возможны, как  в  этом
предстояло убедиться. Но по пути злонравия она не пошла. Она сказала:  -
Вас справедливо называют вечно веселым и вечно влюбленным. Мои глаза  не
обманывают меня: вы истинный Vert galant.
   Ее глаза остались ласкающими, слова были доброжелательны. Он протянул
ей руку, приветствуя ее, мало того, подтвердил, что молодость была хоро-
ша: он и она - король и королева Наваррские, его  маленькие  победы,  ее
маленький двор муз. На это она заявила, что приехала с  намерением  соб-
рать вокруг себя академию просвещенных умов. К  несчастью,  средства  ее
истощились.
   Он не заставил себя просить. Ей было обещано то, что  она  на  первое
время пожелала: пенсия, дом в Булонском лесу. Однако он  поспешил  прер-
вать разговор во избежание дальнейших требований, он боялся, что  скажет
Рони, в случае если еще одна дама глубоко запустит руку в казну. Она, со
своей стороны, удовлетворенно улыбнулась, ибо он оправдал  свою  репута-
цию: игра, женщины и скопидомство.
   - Теперь я нанесу визит королеве, - заявила она. -  Она  мне  близкая
родственница по матери, мадам Екатерине.  Без  Медичи,  оказывается,  не
обойтись. - С этими словами она удалилась в наилучшем расположении духа.
   Министр в вопросе о деньгах оказался сговорчивым. Его  небывалая  ус-
тупчивость к требованиям двора  могла  бы  показаться  неправдоподобной.
Генриху были известны причины. Дипломаты короля повсюду ратовали за  его
дело, союзы с Англией и Голландией снова были закреплены. Стоило  только
умереть герцогу Клевскому, как Габсбург подал бы повод к нападению.  До-
вольно мешкать, мы выступаем. Удар должен быть нанесен неожиданно, поче-
му французский двор предается самым необузданным увеселениям: игра,  лю-
бовь и вместо вынужденной бережливости пир без конца.
   Королева Наваррская стала главным лицом после своего  второго  офици-
ального приема в Лувре. Прием этот не походил на ее первый скромный  ви-
зит, когда она попросту вышла из кареты, рискуя не быть принятой. Теперь
король в полном параде поспешил навстречу своей прежней супруге до сере-
дины нового двора. Королева Мария Медичи, окруженная своим штатом,  ожи-
дала гостью у подножия лестницы. Всех втайне забавляли  обе  дамы,  тор-
жественность их встречи; придворным тоже не терпелось привести  туловище
и конечности в почтительнейшее положение. Марго былых  времен  и  Генрих
сошлись один на один у всех на виду; получилось очень величественно, они
никак не ожидали, что им будет так горько. Лица  застыли  в  официальной
благосклонности. Взглядами, которые не уклонялись, но  разобщались,  они
сказали: "Да, я помню минувшие дни. Нет, я не хочу их возврата".
   После этого начались развлечения. Играли везде, особенно в  арсенале.
Мадам де Рони приказала устроить залу для празднеств. Господин  де  Рони
вручил королю для игры кошелек, полный золотых монет, остальным участни-
кам - кошелек поменьше. Все равно, они дочиста обобрали  короля,  ибо  у
него попутно были другие заботы. Он был неприятный партнер, но, впрочем,
скоро забыл досаду из-за проигрыша по причине других забот. Господин  де
Рони снизошел до шуток, чего за ним никогда не водилось. Перед фрейлина-
ми королевы он поставил два кувшина,  один  с  темным  вином,  другой  с
чем-то светлым, что они приняли за воду. А на самом деле это была  очень
крепкая настойка. Они думали одно разбавить другим  и  не  успели  опом-
ниться, как разгулялись вовсю. В своей резвости они были очень милы; все
одеты одинаково, в посеребренный холст.
   Королева и принцессы развлекаются - так  принято  было  говорить,  но
обычно это означало попросту, что предстоит попойка. Мария Медичи  появ-
лялась только на балу. Она избегала есть за столом  короля,  причины  ей
лучше было оставить при себе, они испортили бы веселое настроение.  Ско-
рей переходите к балам и балетам. При короле Генрихе  господа  научились
плясать по-деревенски мимические танцы с раскачиваниями и беготней,  вы-
разительные и подвижные. Кто вызовет смех, тот заранее преуспел у  своей
дамы. Но что все это по сравнению с пышностью спектаклей - Лувр, лестни-
ца, большая зала, настоящие декорации, костюмы. После лихорадочных  при-
готовлений и интриг с целью попасть на спектакль все  места  оказываются
занятыми. Сам король очутился в сутолоке, он оглядывается, смотрит, кого
следует удалить. Но те, кто вправе этого опасаться, уже нырнули в толпу.
   Высочайшие особы участвуют в представлении, им по большей части пола-
гается говорить глупости, музыка и смена выходов  только  предлоги.  Все
дело и для высших и для низших в одном: чтобы в чарах золота и сказочных
красок на одну ночь казаться тем, чего не достигнешь за целую  жизнь,  -
каскадом великолепия, пестрым облаком. Зрители подражают актерам, сопер-
ничая в пышности, они создают феерию не хуже диковинных театральных  ма-
шин, которые из незримых источников озаряют волшебным светом красавиц на
сцене, и каждая становится звездой, розой, жемчужиной. Их опутывают  ко-
лышущиеся сети, где они изгибают и выпрямляют свои обольстительные тела.
Их поворачивают, они показывают другое лицо, маску целомудрия; серебрис-
то-белые ангельские одеяния облекают обратную сторону  явления.  Чрезвы-
чайно волнующая перемена, но в  конце  концов  машина  перестает  давать
свет, греза исчезает. Ее сменяет комическая интермедия.  Верблюды,  сос-
тавленные из нескольких человек; другие люди непонятным образом сидят на
них верхом. Через сцену, громыхая, катится башня, в каждом окошке турок,
размахивающий саблей, к счастью, он бросает в толпу сласти, меж тем  как
толстые женщины - на самом деле это обложенные  подушками  мужчины  -  с
ловкостью акробатов сбивают друг друга с ног. Все  вместе,  при  участии
зрителей, производят адский шум.
   В заключение длинного спектакля, которым тем не  менее  никто,  кроме
одного человека, не пресытился, все участники, к общему  восторгу,  про-
шествовали по мосту, перекинутому над залой и над шумом. Зрителям предс-
тавлялся случай вблизи подивиться на них или пожелать их, в  зависимости
от того, были ли это блестящие вельможи или верблюды, красавицы с гибки-
ми телами или неуклюжие уродцы. Кое-кто припоминал, что видел  подобные,
но менее совершенные увеселения при дворе Валуа.  Недаром  последняя  из
этой династии, мадам Маргарита, была душой всего зрелища, ей мы  обязаны
им. Генриху зрелище было не по вкусу, прежде всего из-за воспоминаний.
   Он, весело принимал в нем участие, даже шествовал  по  мосту,  одетый
богом Марсом. Надеялся только, что никто не призадумается над этим наря-
дом, а главное, испанский посол. Генриху  нужно  заполнить  время,  пока
пробьет час: так он порешил со своим Рони. Ему необходимо отвлекать  ев-
ропейские дворы и особенно свой собственный, дабы ни один глаз не следил
за стрелкой часов, которая движется неудержимо. Однако в суете  и  вихре
развлечений Генрих испытывал одно желание: быть одному, обдумывать  свое
дело, накапливать силы, не уставать, чтобы не возникло сомнений.
   Известно, что в это время охота утомляла его. С давних пор  она  была
для него лучшим отдыхом; теперь он, сойдя с коня, прямо ложился  в  пос-
тель. Однако неясно, была ли это усталость  только  телесного  свойства.
Даже смех обессиливал его в ту пору, хотя он любил пошутить с  друзьями;
а к друзьям он причислял всех, кто прошел с ним через жизнь. Насчет роли
д'Эпернона сомнений нет, но ведь он такой старый товарищ. Право же, глу-
хого подагрика нетрудно поднять на смех, если искать мишени  для  шуток.
Двор, однако, предпочитал высмеивать честных друзей короля. Маршал  Рок-
лор держал свою дражайшую половину у себя в провинции и никогда не пока-
зывал ее, предоставляя догадываться почему. Быть может, по причине како-
го-нибудь изъяна, не то она глуха, не то глупа. Семейные  обстоятельства
старого вояки служили неисчерпаемым  источником  острот;  ничего  удиви-
тельного, если в конце концов насмешки зашли слишком далеко. Уж не пото-
му ли, что при этом присутствовал король? Случилось это однажды  вечером
в его присутствии, и он помешал Роклору обнажить шпагу. Он взял  маршала
под руку, и оба покинули общество.
   - Пожалуй, я чересчур долго вторил их смеху, - сказал Генрих.  Маршал
проворчал:
   - Я осел, что обиделся на шутку.
   Генрих:
   - А была ли это шутка и в кого она метила?
   Роклор недоуменно качает головой.
   Генрих:
   - Вы меня поняли?
   Роклор, решившись:
   - У д'Эпернона здесь слишком много друзей.
   Генрих:
   - Скажите лучше: сообщников.
   Роклор, довольно неуверенно:
   - Сообщников, если хотите.
   Генрих, оглядевшись по сторонам:
   - В мой кабинет нельзя. Потайная дверь, может быть, лишь  притворена.
Роклор!
   - Сир, я слушаю.
   - Достанет в вас бодрости снова выступить в поход?
   - Как всегда, - сказал маршал чересчур громогласно.  Он  счел  вопрос
короля коварным. Уж: не собираются ли его отставить? Генрих увлек его за
выступ стены.
   - Будьте осторожны, королева, кажется, не спит, она  ведь  беременна.
После нашего путешествия в Савойю прошло... несколько лет. Вы не замеча-
ли, что точный счет можно вести лишь двум третям жизни, а последней  уже
нельзя? Молодость кажется бесконечной, старость - точно один день.
   Роклор, в виде самозащиты:
   - Мы с храбрым Крийоном часто припоминаем, что сделано нами в  каждый
час вашего последнего похода. И задаемся вопросом, когда  же  нам  снова
будет так привольно житься.
   Генрих:
   - Рад за вас и за храброго Крийона. А я? Мне, например, лучше  бы  не
встречаться вновь с королевой Наваррской.
   Роклор, убежденно:
   - Женщины для нас крест, это всегда было и будет истиной. Их надо ос-
тавлять дома, для чего война - лучший предлог.
   Генрих кладет руку ему на плечо, стоит теперь рядом с ним и говорит в
пространство:
   - А мы р