теля, ну, а Гизы? Этот Наварра -  единственный,  кто  еще
стоял им поперек дороги, как они решительно заявляли королю  испанскому,
что же сделали бы они с Наваррой? Теперь собственной рукой  не  убивают,
особенно те, кто почти добрался до престола. Так бывало только во време-
на адмирала Колиньи. А ныне Гиз и его Лига могли вызывать народные  вол-
нения, когда им это было нужно; во время одного из них как бы  ненароком
погиб бы, вероятно, и Наварра.
   На этот счет никто в Нераке не сомневался; тайный совет тщательно об-
судил вопрос, а Морней записал  решение.  Поэтому,  когда  Генрих  читал
письма бедной Марго, он невольно видел в них предательство - да  отчасти
оно так и было. Вместе с тем она горячо и искренне желала, чтобы ее  го-
сударь стал великим. Но ее судьба решена, Марго сама обесценивает и сво-
дит на нет свои заслуги, а Генрих уже перестал замечать их.
   На ее двусмысленные зазывания он ответил прямым оскорблением. Он пот-
ребовал, чтобы Марго не отсылала Фоссезу, а оставила при себе:  этим  он
сознательно порывали их дружеские отношения. Впрочем, в  те  времена  он
уже не думал о Фоссезе. Его увлекала и дарила счастьем  другая  женщина.
Их сблизила не случайная нежность: и не страсть, загадочная, как рок или
кровь. Когда Генрих познакомился поближе с этой  дамой  из  Бюрдо,  ему,
понравилось избранное ею, самою имя - Хрризанда, оно делало ее  каким-то
изысканным созданием, образом из романтических стихов. Его поразило ска-
зочное окружение, этой дамы; коротышка-шут,  долговязый  мавр,  попугаи,
обезьяны и еще всякие редкостные создания, составлявшие ее свиту,  когда
она ходила к обедне. Графиня де Грамон была умна, красноречива,  в  осо-
бенности же была богата. Вместо всякий иных красот у нее была очень  бе-
лая кожа. Так как она с детства дружила с его сестрой, то Генрих  встре-
чал ее и раньше... А теперь вдруг вспыхнула страстная любовь или то, что
он считал любовью.
   Без сомнения, эта дама с первого же дня полюбила Генриха сильнее, чем
он ее. Она давно уже тайком о нем мечтала и придумала себе такую  свиту,
только чтобы привлечь его внимание. Он мерещился ей  по  ночам,  с  того
дня, как - Фама произнесла во всеуслышание его имя, и она забрала себе в
голову непременно стать его музой. - Эта муза великого государя и солда-
та будет на свои деньги вооружать для него полки, а после сражений и по-
бед обнимать его своими белыми руками. Главное же, она заставит его  пи-
сать письма, писать без конца; благодаря ей  он  сделается  несравненным
писателем. И это, будет продолжаться в течение многих лет, пока ее  чес-
толюбие не будет утолено. А тогда все кончится еще и  потому,  что  лицо
музы уже не будет ослепительно белым, но покроется красными пятнами.  И,
как всякая другая, она станет сварливой и унылой и забудет  о  том,  что
все-таки выполнила свою задачу, которую сама себе избрала, так же как  и
имя "Коризанда".
   А с Марго у него все по-другому. Он не пишет ей вдохновенных и  изыс-
канных писем. Она тут, когда ее тело тут. Расстаться с нею  тоже  можно,
как и со всякой другой; но ее образ отпечатлелся на всей его юности, как
волшебство или проклятие, и то и другое захватывает самую суть жизни, не
то, что возвышенные музы. Марго не станет  вооружать  полки  для  своего
возлюбленного повелителя, а скорее пошлет войска против  него.  Ибо  она
последняя, бесплодная, и будет тщетно стараться остановить его на пути к
престолу. Даже с Лигой Гиза - с самим дьяволом! - заключит она под конец
союз против ее собственного дома, и все это только из ненависти к своему
возлюбленному повелителю. Когда ее брат Перевертыш умрет, она примется в
смятении разъезжать вместо него по стране и будет вести себя как те, чей
род погиб, и, преследуемая ненавистью своего брата-короля,  наконец  ис-
чезнет совсем, одинокая женщина, настолько одинокая, что не сможет  даже
вредить; Марго просто исчезнет!
   Пока она еще в Лувре и  старается  заманить  туда  Генриха  описанием
придворных празднеств. Она, конечно, знает, что у  него  завелась  новая
подруга: об этом она не заговаривает, но мстит. К сожалению,  несравнен-
ный Нарцисс женится, впрочем, она быстро находит ему самые разнообразные
замены. Ее браткороль на придворном балу бросает ей в лицо имена всех ее
любовников. На другой день она вынуждена уехать из Парижа,  опозоренная,
покинутая; хуже того: во время ее возвращения на юг ее неожиданно  оста-
навливают офицеры королевской охраны и обыскивают, как воровку. И кто же
выезжает ей навстречу, и увозит в свой замок, и показывается с нею в ок-
не? Кто к ней добр и молча обнимает ее, чтобы она знала: есть  на  свете
человек, который вместе с ней страдает и делит с нею ее стыд?
   Вечером Марго сидела рядом с Генрихом, который для виду  слушал  бол-
товню своих дворян, только чтобы самому говорить поменьше - особенно  же
с Марго. Ей бы изменил голос, ведь она беззвучно плакала.  Но  это  были
слезы радости, оттого что он к ней добр. К ним примешивались и слезы го-
речи за свое бессилие. "А он любит на этот  раз  по-настоящему!  Всем  я
стою поперек дороги, и этой его любовнице с  дурацким  именем  (она  еще
вздумает отравить меня) и ему. Какой прок от его доброты? Меня здесь уже
нет".
   Именно в эту минуту он нашел под столом ее руку и сжал.  Сначала  она
пугается. Погруженная в свои страхи, она уже решает: "Это  -  прощание".
Затем пугается вторично, но уже от радости: ведь прощания еще нет, самое
худшее отодвигается. Кровь приливает ей к сердцу;  порывисто  склоняется
она над его рукой и незаметно целует ее. Потом,  наоборот,  сидит  очень
прямо, больше не плачет, ни на кого не смотрит: она уже начала удаляться
отсюда, Марго чувствует это, хочет позвать себя обратно, но  пути  назад
закрыты. Марго! Неужели никогда? Вернись, если можешь! Не можешь?  Мерк-
нешь? Ускользаешь? Марго!


   ПОХОРОНЫ

   Последний король из дома Валуа любил потанцевать, и танцевал он один,
как ребенок, но лицо его оставалось мрачным, он ничего не мог с этим по-
делать. Иногда он вдруг отодвигал от себя тщательно переписанный указ  и
сбрасывал  меховой  плащ.  Белое  шелковое  полукафтанье,  узкие  бедра,
мальчишеская, не по возрасту, фигура -  таким  расхаживал  король  перед
зеркалом, которое нарочно здесь ставили слуги. Начинала звучать отдален-
ная музыка, и он в своей тихой комнате  делал  изысканные  па,  совершал
движения и принимал позы, полные неизъяснимого изящества. Из-под опущен-
ных век он наблюдал за своим отражением в зеркальном стекле, словно тан-
цевал другой человек. Это был не он. Увы, он не чувствовал себя  радост-
ным танцором, он был лишен небесной благодати  и  легкости,  не  знающей
воспоминаний. Его они преследовали неотвязно; только у счастливого отра-
жения в зеркале их не было. Не было у него и головы,  ибо  рама  зеркала
отрезала ее. А его голова, окруженная черноватыми духами, думала о смер-
ти.
   Брат Франциск безнадежно заболел; кровь выступала у него из пор,  как
некогда у брата Карла. Во Фландрии он бессмысленно расточал свои послед-
ние силы, как и остальные братья, а теперь умирал. Король был  бездетен,
он уже не надеялся иметь наследника, ибо ничто не помогало - ни  лечение
королевы водами, ни великое паломничество, когда его ноги сплошь  покры-
лись волдырями, ни настойчивые моления всего двора, который  проследовал
крестным ходом через церковь Нотр-Дам. Словом, было сделано все;  страх,
тревога и муки перед неизвестным должны отстать на полпути, если человек
в одиночестве, один идет навстречу своей смерти. Но ведь с роковым бесп-
лодием и предопределенным свыше вымиранием рода не так легко раз и  нав-
сегда примириться - и не у Валуа нашлись бы на это силы Двести лет  гос-
подствовал его род, и он, последний Валуа, завершает его. Лишь по време-
нам ему кажется, что жертва уже принесена. Неотступно и  неуклонно  уст-
ремлен духовный взор короля на предстоящий конец, и он  ежедневно  гото-
вится к нему, рисуя себе ужас этого конца и надеясь,  что,  быть  может,
даже ужас наконец иссякнет и смерть перестанет быть страшной Ведь и  для
короля, завершающего былую эпоху, а также целый  выбирающий  королевский
лом, смерть могла бы оказаться не тяжелее, чем для обычного человека, во
всей его слабости.
   И, чтобы добиться этой легкости, король танцевал один, или часами ло-
вил чашечкой мячик, или вешал себе на шею корзинку со щенятами,  перевя-
занную голубой лентой. Они в ней ползали и скулили: они жили, жили вмес-
то него, а он мог не двигаться. Когда ему сообщили о смерти его  послед-
него брата, он сам стоял, застыв, как мертвец; и не очнулся, не отозвал-
ся. Вошедшие онемели перед ним, им хотелось ткнуть в него пальцем.
   Двор ожидал, что он опять начнет  разыгрывать  монаха,  петь  в  хоре
вместе с братией среди золотых подсвечников и кадильниц, рисунки которых
сделал сам - от тоскливого желания создать хоть что-нибудь. Но нет,  це-
ремония погребения напоминала роскошную свадьбу. Народу пришлось  прини-
мать в ней участие и оплачивать ее совершенно так же, как и свадьбы  ко-
ролевских любимцев. Впереди шло все духовенство, даже те священники, ко-
торые с кафедры произносили проповеди против короля. Затем  дворяне  по-
койного несли гроб, а за гробом следовал король, единственный представи-
тель своего дома, уже умершего. И зрители дивились: Валуа вел себя  так,
словно особенно старался выставить напоказ, насколько он одинок - и  те-
перь и всегда: улицы затянуты черным, и он  выступает  один,  без  своей
бесплодной королевы, в некотором отдалении от всех  остальных,  ибо  там
только чужие. Гроб его последнего брата  был  покрыт  знаменем  походов,
принесших покойному довольно сомнительную честь и  нередко  направленных
против его брата-короля. Последний желал ему смерти, а теперь, когда это
желание исполнилось, он шел за телом один, между гробом и чужими людьми.
   Первое место в свите занимали два его фаворита -  Жуайез  и  Эпернон,
король подарил им герцогский титул и дал в жены  двух  сестер  королевы.
Сейчас же за ними шли его враги, вознамерившиеся против его воли  насле-
довать ему, - шли Гизы.
   Они выступали пышнее самого короля, их собственная свита была роскош-
нее, породистые кони, которых вели под уздцы. И они сами казались вопло-
щением властной и дебелой мощи. Черты герцога Гиза приобрели за это вре-
мя суровую жесткость. Он уже не изливал, как некогда, блеск своей красо-
ты на простонародье и почтенных горожан, это был уже не сказочный  герой
их жен. Все приманки теперь не нужны, не нужно ни соблазнять, ни задари-
вать. Теперь можно просто приказывать. Уже незачем уговаривать горожани-
на или мужика, чтобы они оказали ему поддержку, - напротив, кто не желал
вступать в Лигу и не присягал в слепом повиновении ее вожаку,  мог  счи-
тать себя погибшим! Выполняй свою трудовую повинность и неси  повинность
воинскую! Плати ему подати и, хоть жилы вздулись, торчи  целый  день  на
ногах каждый раз, когда Гизу вздумается созвать толпы  своих  привержен-
цев. А не хочешь, так не будет у тебя ни клиентов, ни  работы,  ты  ока-
жешься вне закона, и для тебя потрудятся только шпион да предатель,  ко-
торые выдадут тебя. И если кто потом набредет на твой труп,  то  обойдет
его сторонкой.
   Преступное тайное сообщество неудержимо разрастается, оно  охватывает
своими щупальцами все государство и всасывает его в себя, а закон кажет-
ся таким же бессильным, как этот король, шествующий  под  балдахином  на
похороны своего последнего брата. И сегодня добрая  половина  участников
шествия - духовные лица, военные, придворные, почтенные горожане и прос-
толюдины - все они сегодня обсуждают вопрос о наследнике короля,  словно
уже хоронят его самого. Завтра даже его любимцы переметнутся к Гизу. Ли-
га сживет его со свету, оттеснит на самый дальний клочок земли, пока его
кто-нибудь там не прикончит. В сущности, он  многое  знает  заранее,  но
заставляет себя, выпрямившись, шагать под парчовым потолком балдахина  и
слушать то, что не предназначено для его ушей: как они делят между собой
его провинции, заявляют о своих притязаниях на должности, на финансы, на
военные силы. В действительности он всего этого  не  слышит,  расстояние
между ним и всеми этими людьми слишком велико; но он ощущает. Все внутри
у него содрогается от предчувствий, похожих на жуткие шорохи Он закрыва-
ет глаза, и ему чудится, что он блуждает ночью в лесу,  полном  опаснос-
тей. Кто защитит его?
   Он приходит в себя; произошла заминка, на  ступенях  церкви  какая-то
шайка вопит: "Валуа! Чтоб ты сдох!" Это для него не ново. Такие  выступ-
ления заказываются и оплачиваются, и он знает, кем. Вмешивается  стража,
крикуны бегут, давка среди идущих, в процессии смятение. Балдахин  вдруг
оседает и медленно опускается на короля, а тот нагнулся,  он  становится
на одно колено, потом на оба, наконец даже ложится на камни лицом.
   Когда он, опомнившись, встает, оказывается: Гизы окружили его,  чтобы
защищать. Они заслоняют его от народа, который видит только  их  и  при-
ветствует громкими кликами. Кардинал Лотарингский бесстыдно кажет  толпе
свое лицо, непревзойденного злодея. Второй, Майенн,  выставляет  телеса,
более жирные, чем положено иметь человеку коварному: это уж проверено  и
всем известно. А герцог - "великий человек"; так восклицает его  наемный
хор.
   "Да здравствует Гиз!" - ревет тайное сообщество убийц; он хочет, что-
бы им стала вся страна. Он хочет весь народ этой страны обратить в такое
сообщество, и лишь немногое теперь мешает этому -  так  уверяет  герцог.
"Герцог - великий человек! Да здравствует Гиз!" - И вот уже  не  доброту
являет налетая им маска, а строгость. Мышцы его лица  жестко  напряжены,
что говорит о суровой решимости. После того  как  он  загонит  короля  в
угол, он разделит королевство между своими двенадцатью  обер-мерзавцами,
а всем унтермерзавцам будет тогда разрешено  убивать  и  грабить  Однако
лишь при условии их полного и беспрекословного повиновения, иначе им са-
мим придется протянуть ноги и не то что прекословить, а  навсегда  утра-
тить дар слова". Это решено: видите, как напряжены у нашего вожака  жел-
ваки на скулах! Да, будут только убийцы и убиенные, нескончаемой  Варфо-
ломеевской ночью  должно  стать  царствование  нашего  предводителя,  да
здравствует Гиз!
   И когда они окружили короля и всякая дистанция исчезла, забытый Валуа
утратил все свое знание, свою способность прозревать события и чуять  их
приближение. Он привлек к себе одного из сыновей Гиза - у  герцога  есть
дети, он не бесплоден, нет, не бесплоден, - взял  мальчика  за  плечо  и
привлек к себе, словно собственного ребенка. Так отстоял он  всю  заупо-
койную службу и весь обратный путь в  свой  замок  совершил,  окруженный
своими убийцами и убийцами его страны, которые в этот раз  все-таки  еще
защищали его. Процессия все разрасталась: на всех площадях к ней присое-
динялись наемники Гизов и дворяне. И теперь это шествие знаменовало  со-
бой уже не скорбь по одному из Валуа, но восходящую мощь Гизов.  А  пос-
ледний из Валуа, обняв за плечи их отпрыска,  шагал  в  такт  барабанной
дроби, которую отбивали их войска, - для них, а не для него. Под широким
и суровым небом его государства ему принадлежал только резкий  и  жидкий
похоронный звон небольшого колокола. И колокол все звонил, звонил.


   МУЗА

   Лига, несмотря на свое усердие в борьбе за  римско-католическую  цер-
ковь и за Гизов, на самом деле, сознательно или  бессознательно,  хотела
только одного - распада королевства и торжества Испании. Но у святой Ли-
ги была еще одна,  правда,  несущественная  забота:  король  Наваррский;
впрочем, он не мог считаться серьезным препятствием.  Ведь  когда  столь
мощное движение охватывает пробудившийся народ, оно, без сомнения,  дос-
тигнет своей цели. Решительно во всем находит оно себе  опору  и  прежде
всего в чувстве чести самой нации, больше не  желающей  терпеть  всем  -
очевидный позор, - в данном случае  протестантскую  ересь.  Кроме  того,
обычно оказывается, что у "позора" денег мало, а у "чести" их много. Так
же обстоит дело и с солдатами: они  почти  все  оказываются  на  стороне
"чести"; иначе не бывает.
   Однако надо все учитывать, а король Наваррский вызывал о себе  больше
толков, чем следовало. И Лига решила, что с этим следует  покончить.  Он
был взят под неусыпный надзор, и вот Лига получила сведения, что он пос-
тоянно бывает у графини Дианы Грамон, в одном из замков этой богатой да-
мы, которые находились в Гиенни, а там... короля Наваррского легче  было
поймать. Всюду, где он мог проехать, Лига расставила конные посты. К со-
жалению, он именно в этих местах и не показывался, ибо знал, что его со-
бираются захватить, и избегал постов Лиги. А осведомлен он был лучше их,
ибо ему сообщала обо всем графиня Грамон. И так как другу  стало  теперь
труднее ее посещать, в руках у графини сосредоточились все нити  развед-
ки. Если ей приходилось отговаривать его от посещения, он писал ответ  -
и письма эти были составлены в самом высоком стиле, ибо а, них  он  уст-
ремлялся к своей заветной цели. Однажды, когда она была в Бордо, он  на-
писал своей музе следующее.
   "Душа моя! - писал он. - Слуга, которого они схватили вместо меня не-
подалеку от мельницы, вчера уже прибыл ко мне. Они спросили, нет ли  при
нем писем, он же отвечал: да, одно... И отдал им, они вскрыли,  а  потом
вернули. Это было письмо от вас, сердце мое".
   Тут тонкий стилист про себя улыбнулся. Он размышлял о том, как хорошо
бывает иногда писать любовные письма, в них бьется пульс самой  природы.
И врагам, наверно, даже стыдно становится своих нелепых подозрений, ког-
да они, возвращая такое письмо, отпускают слугу. Потому-то  они  еще  до
сих пор не осведомлены о том, что моя любимая на свои  деньги  снаряжает
для меня отряды гасконских солдат. Пока их двенадцать тысяч, но это  еще
не все. Она должна выставить мне вдвое больше, и я  этого  добьюсь.  Эта
женщина честолюбива. И она любит короля, не имеющего ни денег, ни земли,
ни солдат. Это моя первая любовница, которая мне ничего не стоит, да еще
сама приплачивает. Но она об этом не пожалеет! Тут кровь закипела в нем,
он мгновенно забыл и про деньги и про солдат и быстро  сделал  приписку:
"Завтра в полдень отбываем - я тоже, и намерен сжечь ваши руки  поцелуя-
ми. До свидания, дражайшее из моих сокровищ, смотри, не  разлюби  своего
малыша".
   Вот как все это было. Вот как "малыш" обращался к своей музе и защит-
нице. Из всего ее тела лишь о руках упомянул он, а ведь кровь у него ки-
пела. Но эта женщина научила его преклоняться перед возлюбленной и с не-
ведомой дотоле изысканностью выражать свои чувства, хотя они,  по  сути,
оставались теми же.
   На следующий день он, как обещал, выехал верхом в Бордо:  что-то  она
скажет по случаю той нелепой схватки, которая у него только что произош-
ла с горсточкой людей французского короля? Потери - двое убитых,  добыча
- пять лошадей; она, наверное, будет бранить своего возлюбленного,  ведь
это недостойно его. Но даже в таких делах  рискуешь  жизнью  не  меньше.
Смотри, не разлюби своего малыша.
   Он рывком натягивает повод. За широкими лугами синеет лес, его омыва-
ют воды Гаронны. Из рощи выезжает всадница. Она сидит боком  на  широкой
спине своего коня, низко свисает подол белого платья, поблескивающего  в
лучах солнца. Она слегка нагибается вперед,  склоняет  голову,  стараясь
получше рассмотреть Генриха. Движения ее невесомы, и  вся  она  неземное
видение, она сходит с небес, обещая славу и величие. - Фея! - восклицает
он, соскальзывает с седла и опускается на одно колено. Но она манит  его
к себе рукой, и драгоценные каменья ее перстней играют в  лучах  солнца.
Он спешит к ней; она слегка приоткрывает  объятия.  Чуть  приседая,  она
здоровается с ним и с выражением блаженства закидывает голову. Он  жадно
осыпает поцелуями ее руку, она целует его в голову.
   Эта сцена бы