ом только и знают, что шнырять и  шушукаться,  можно  подумать,
что всполошилась вся Европа, столько тайных  посланцев  от  всех  дворов
пробирается в Париж: и затем немедленно  улетучивается.  Сердечные  дела
короля Франции очень заботят папу и императора, но это ведь вам  извест-
но.
   Габриель:
   - Что вы можете сообщить мне нового?
   Сагонн, почти неслышно:
   - Цамет. В его доме, говорят, это было решено.
   - За карточным столом, разумеется, - сказала Габриель. - Кто при этом
присутствовал?
   Сагонн знаком показала, что ее сведения и даже силы уже истощились.
   - Избегайте посещать этот дом! Не ходите к сапожнику  Цамету  даже  с
королем - прошептала она еще таинственней. - А тем более без него.
   Она хотела встать, но не сразу собралась с силами, а так как минутная
слабость дала ей время опомниться, Сагонн поняла вдруг собственное поло-
жение и то, что не одной Габриели придется теперь дрожать за свою жизнь.
   - Я сказала слишком много, - в ужасе шепнула она;  вскочила,  закрыла
лицо руками и зарыдала. - Теперь я в вашей власти.
   - Никто не подозревает, что вы здесь, - сказала Габриель.
   - Как будто не следят за всеми, кто к вам приходит, -  возразила  Са-
гонн. - Даже и легата застигли.
   Это она сказала по привычке хитрить, а потому,  отняв  от  глаз  свои
костлявые пальцы, насторожилась. На самом деле легата никто не приметил.
"Если я это выведаю и смогу подтвердить слух, то мое собственное посеще-
ние будет оправдано, и я спасена".
   Однако Габриель отвечала:
   - Легат? Я его с самого лета не видела.
   "Окаянная лгунья, - подумала Сагонн. - Так умри же,  умри,  герцогиня
де Свиньон", - думала она в запоздалой злобе на себя самое  из-за  допу-
щенной ошибки. Тем задушевней она распрощалась, еще раз дала волю раска-
янию и на сей раз объяснила его причину. Вначале, когда  раскаяние  было
искренним, она этого сделать не могла.
   - Я всегда вас любила, мадам. Только любовь смутила меня и  заставила
поступать так, словно я вас ненавижу.
   Она запуталась в чрезвычайно сложных оправданиях, стараясь изобразить
полное душевное смятение, а пока она разглагольствовала,  они  дошли  до
потайного выхода, через который надо  было  выпроводить  посетительницу.
Тут Габриель сказала:
   - Мадам, вы можете успокоиться. Тайну вашего посещения я унесу с  со-
бой в могилу.
   После чего Сагонн поперхнулась, во-первых, потому, что она была  раз-
гадана, а затем из-за необычайной простоты, с какой эта  женщина,  окру-
женная столь большими опасностями, говорит о своей могиле, и притом безо
всяких элегических жалоб и стенаний.
   Совершенно сбитая с толку, Сагонн споткнулась о порог.
   Габриель же призвала к себе господина де Фронтенака, старого товарища
короля, он имел честь командовать небольшим отрядом  ее  телохранителей.
Она спросила без предисловий:
   - Где сейчас находится этот человек?
   - В двух часах ходьбы! Но только завтра вечером прибудет в город. Ма-
дам, прикажите, и я изловлю его еще нынешней ночью.
   - Подождите, - сказала Габриель. Солдат заметил:
   - Ни к чему ждать дольше. Ни с одним из прежних убийц короля  мы  так
не церемонились. За этим я установил неусыпную слежку с той самой  мину-
ты, как он перешел границу королевства. Мы могли его поймать  уже  двад-
цать раз, ведь фламандца, как он ни переряжайся, всегда узнаешь.
   - А как бы вы могли его изобличить? Его нужно захватить во дворе Лув-
ра при большом стечении народа, король смешается с толпой, и я тоже.
   Фронтенак предостерег:
   - Единственная улика - длинный нож, который мы видели у него.  А  нож
легче всего пустить в ход в сутолоке.
   - Когда вы его задержите, - не смущаясь,  сказала  Габриель,  -  под-
суньте ему вот эту записку. Брюссельский легат дал  ему  свое  поручение
устно. Но надо, чтобы он имел его при себе написанным черным по  белому,
только тогда король поверит вам, что нашелся человек, который  осмелился
поднять на него руку.
   - Да и трудно этому поверить, - признался старый  воин.  -  Священная
особа, победитель и великий король. Но с каким бы правом он  ни  почитал
себя неприкосновенным и в безопасности, вы, мадам, глядите зорко. Прика-
зывайте, я повинуюсь.
   Вот каким делом усердно занималась Габриель, а потому не позаботилась
о себе самой. Все случилось так, как она предвидела. Король и  герцогиня
де Бофор проезжали в полдень верхом по Луврскому  мосту,  -  не  обычным
своим путем, но он хочет видеть, что произойдет, а она знает  это  зара-
нее. Через сводчатые ворота они сворачивают в старый двор, именуемый ко-
лодцем, вокруг него расположены присутственные места. Люди, которые  за-
являли, что пришли по делу, могли собираться здесь беспрепятственно. При
появлении герцогини многие бросились  вдруг  в  ее  сторону,  выкрикивая
проклятия, которым их обучили. Так как она - повернула лошадь и оставила
короля одного, толпа постепенно отхлынула от него. Не тронулся  с  места
только один-единственный человек, которого легко было  захватить,  когда
он в пяти шагах от короля обнажил нож.
   - Сир! - сказал господин де Фронтенак. - На сей раз вы обязаны жизнью
только госпоже герцогине. - Старый соратник короля был очень взволнован.
Придворный не сказал бы этого. Король слез с лошади. Бледный  от  гнева,
он подбежал к страже в сводчатых воротах; платье на его бесценной  пове-
лительнице было разорвано, солдаты с трудом охраняли  ее  от  нападающей
толпы. Он приказал повесить тех, что оказались впереди.
   - Сир, - сказала Габриель, - в благодарность за ваше  спасение  прошу
вас сохранить жизнь этим людям, ибо это все обманутые. Ваш народ  думает
по-иному.
   Генрих не отвечал. Он не хотел терять время на утешения  и  благодар-
ность.
   - На коней, мадам! - И он даже не подставил свою руку под ногу Габри-
ели. Торопливой рысью проехал он рядом с ней через мост и последние  во-
рота. Всей страже было приказано сопровождать его, но как ни бежали сол-
даты, а все-таки потеряли из виду обоих всадников,  только  господин  де
Фронтенак верхом, со шпагой наголо, не отставал от них ни на шаг.
   Они направились не прямо к дому герцогини,  король  поехал  по  самым
людным улицам; он пустил коня еще более скорой рысью, не обращая  внима-
ния на прохожих; тем приходилось разбегаться с  середины  мостовой.  Кто
правил каретой и не сворачивал немедленно, того офицер торопил ударом  и
окриком:
   - Дорогу королю!
   Все видели, что король бледен от гнева, и спрашивали:
   - Что случилось?
   Женщины заметили, что на герцогине де Бофор разорвано платье, и молва
понеслась быстрее, чем может спастись бегством даже король.
   Едва он проезжал, как за его спиной начинались толки:
   - Теперь он бежит с ней, потому что его хотели убить из-за его любов-
ных шашней.
   - И ее с ним, - добавлялось немедленно.
   - Неужто это достойный конец для короля, который зовется великим?
   - Он любит, - возражали женщины. - Вы его не понимаете, потому что вы
ничтожные мужчины, - говорили пожилые увядшие женщины,  у  которых  были
рабочие руки, а на лице запечатлелась забота о насущном хлебе.
   Молодые люди, выпячивая грудь, утверждали:
   - А все-таки он добьется своего, и мы поступили бы, как он.
   Некий священник повторял на каждом перекрестке:
   - Но госпожа герцогиня сделала сегодня больше. - При  этом  священник
многозначительно кивал головой, хотя всякий раз исчезал раньше, чем  ему
успевали задать вопрос. Папский легат строжайше приказал ему  оставаться
неузнанным.
   После подобных слов не наступала тишина, какая бывает, если есть  над
чем призадуматься. В толпе настроение меняется резко, даже посреди  шума
и крика. Когда король, его возлюбленная и офицер ехали  обратно  прежней
улицей, вместо того, чтобы скрыться или вернуться с подмогой, о  бегстве
словно и речи не было. Напротив, тот же самый  народ  теснился  за  ними
следом, иные даже опередили их, двое взяли лошадей под уздцы -  они  шли
теперь шагом. Таким образом народ проводил своего короля и свою  короле-
ву, которая была ему угодна, к широкому новому въезду в Луврский дворец.
   Господин де Фронтенак вложил шпагу в ножны, ибо  слышал  совсем  иные
голоса и смотрел в глаза ближайшим. Глаза влажно блестели, вначале в них
отражались лишь рыцарские чувства народа. Чем длиннее дорога,  тем  ярче
будет в них вспыхивать возмущение. Король сам поощрял его.
   - Дети! К дому герцогини! - приказал он.
   Снова он поехал обходным путем. Из дверей мастерских выбегали  ремес-
ленники, сначала они топтались в нерешительности: не ввязаться бы в  не-
подходящее дело. Меж тем гнев короля, разорванное платье его  дамы  были
достаточно красноречивы. Тут-то прозвучали первые проклятия против убийц
Габриели. Она как услышала-зашаталась в седле. Генрих снял ее с лошади и
повел в дом.
   Под ее  окнами  раздавались  невнятные  возгласы,  она  заткнула  уши
пальцами. Раз проклинают ее убийц,  значит,  то  действительно  были  ее
убийцы. Невежественный народ больше занят ею, чем  ее  повелителем.  Это
предрекает развязку, и среди всех тайных хитросплетений это первое  отк-
рытое признание, что она должна умереть.
   Генрих сказал:
   - Что они толкуют о ваших убийцах, мадам? Ведь убийца был мой, а я  к
ним привык.
   Он послал людей очистить двор. Когда он вернулся, Габриель уже  поки-
нула комнату. Он стал искать, подошел к  ее  запертой  спальне,  которая
обычно была их общей спальней; теперь дверь оказалась заперта и не  отк-
рылась.
   - Отвечайте!
   Придушенные звуки в платок. Она смеется? Он предпочел бы,  чтобы  она
плакала. Такого смеха он у нее не слыхал, этот смех звучал  бы  жестоко,
если бы не был придушен.
   - Я хочу знать только одно, - крикнул он. - Кто сообщил вам о  прибы-
тии фламандца?
   - Угадайте, - произнес изнутри ледяной голос, и она хлопнула какой-то
дверью.
   Сделала она это нарочно, чтобы он ушел. Когда его шаги удалились, она
хотела его вернуть, но упала на постель, зарылась лицом в  подушки,  где
обычно покоилась его голова, и это создало такую иллюзию близости возлю-
бленного, что она заговорила с ним.
   - Сир! Мой высокий повелитель, как печально все обернулось.
   И тут наконец хлынули слезы. Очнувшись от долгого плача, она увидела,
что она одна на мокрой подушке. Она подумала, что и он,  конечно,  запер
за собой дверь, отмахнулся от всех пожеланий и приветствий,  -  и,  быть
может, лежал, как она, поддавшись слабости тела, а затем  мерил  комнату
крупными шагами, останавливался, прислушивался, уловил звук  колокольчи-
ка. Он звонит упорнее, чем всякий другой. Любимый! Он призывает нас обо-
их.
   Она вспомнила, что он в своем воображении не мог слышать  звон  похо-
ронного колокольчика. Конечно же, ведь у него не  побывала  госпожа  Са-
гонн. Да и легат, - кого предостерегал легат? Не его, и не  в  тот  час,
когда Мальвецци снаряжал в Брюсселе фламандца. Как понять,  что  папский
легат, вопреки всякой логике, хочет сохранить жизнь королю Франции?
   - Я этого не знаю, - сказала Габриель, поднялась с  постели  и  стала
напряженно размышлять.
   "Что-то связывает легата и короля, чего сам Генрих даже не знает. Ибо
легат предостерегал не его, а меня и приказал мне не  говорить  об  этом
моему повелителю. Догадайся сам, бесценный повелитель. Подложное письмо.
Сир! Вы извлекаете его из-за пазухи  убийцы,  обнаруживаете  подделку  и
после этого читаете его с еще большей для себя пользой.  Вы  поймете  из
него, как затруднительно и опасно оказалось на этот раз  спасение  вашей
жизни. Вы больше не спросите: что они толкуют о ваших убийцах, мадам?
   Вы больше не станете задавать глупые вопросы. Любимый, как  ослепляет
тебя твой сан! Ты стоишь на возвышении, у трона, и ничего  не  видишь  в
лучах своего собственного величия. Я спасаю твою жизнь от тех, кто пося-
гает на мою собственную; они покушаются на мою жизнь из-за тебя и  из-за
меня - на твою. Мы должны умереть вместе или я одна. Но только не ты без
меня, это не предусмотрено. Мы хотели, чтобы у нас навеки,  нерасторжимо
была одна жизнь - но у нас оказалось две смерти, и они бегут  наперегон-
ки, какая скорей достигнет цели".
   Явилась тетка Сурди, и Габриель охотно приняла ее, потому что она то-
милась в одиночестве и хотела убежать от него, - подумала даже об  одном
доме, который манил ее. Но он был для нее запретным.
   Мадам де Сурди обняла свою многообещающую племянницу,  что  случалось
не часто, но сейчас радость обуревала ее.
   - Вы спасли королю жизнь. Теперь уж ему ничего другого  не  остается,
мы попадем прямехонько на престол.
   Ее свежевыкрашенная куафюра пламенела, белели воздетые  кверху  руки.
Несмотря на всю свою проницательность, она не сразу поняла, что ее  воо-
душевление не встречает отклика.
   - Народ вел вашу лошадь под уздцы. Народ за нас, - восклицала госпожа
Сурди. - Двор должен пасть перед нами ниц, - резко выкрикнула она. - Во-
ля народа - воля божия.
   - Тише - попросила Габриель. - Ему бы это не понравилось, если бы  он
вас услышал.
   - Мадам, в своем ли вы уме? - спросила тетка. - Как же  ему  не  быть
счастливым, когда он вам обязан жизнью.
   Габриель молчала. Она ничего не сказала бы и в том случае, если бы ей
самой была понятней вся цепь событий. "Я не  должна  его  принуждать,  -
чувствовала она. - У него не две жизни, хотя моя и принадлежит ему".
   Так как взволнованная родственница наседала на нее, Габриель  наконец
объяснила, что жизнь королю спасали очень многие и не раз, если  предпо-
ложить, что он сам не умел себя уберечь. Это был второй или третий убий-
ца, которого ловил господин де Фронтенак. Спасителем короля были  госпо-
дин д'Обинье и даже шут Шико.
   - Но никого мой высокий повелитель не награждал так, как свою  слугу,
- произнесла Габриель д'Эстре и, к величайшему изумлению госпожи  Сурди,
преклонила колени. Повернулась к комнате спиной и в  углу  обратилась  с
молитвой к святой деве.
   Тетке надоело ждать, и она удалилась, внутренне негодуя. "Если бы ты,
дурища, не глупела с каждым днем, ты бы держалась своих  протестантов  и
заставила бы их поднять хороший бунт, чтобы добиться возведения на прес-
тол королевы из дворянства своей страны!"
   - Пресвятая матерь божия, - молилась Габриель.  -  Тебе  открыто  мое
сердце, которое развращено с юных лет, и лишь ты укрощаешь его  гордыню.
Мой возлюбленный повелитель показал меня народу как я была, в  разорван-
ном платье, такой благодарности и награды я не заслужила. Пресвятая  де-
ва, сохрани мне его жизнь!
   Сюда была, включена и мольба о собственной жизни - не прямо, но  Габ-
риель верила, что ее поймут, и больше не добавила ничего.


   ГАБРИЕЛЬ ОБРЕЧЕНА

   Генрих пропустил весь следующий день и не пришел к ней.  Вечером  она
получила от него письмо. "Мой прекрасный ангел, - писал он из  Луврского
дворца. - Ты думаешь, быть королем хорошо, однако у меня на сердце часто
бывает куда тяжелее, чем у последнего моего подданного. Нищий  под  моим
окном менее достоин жалости, чем я. Одни, католики, говорят обо мне:  от
него разит гугенотством. Другие, протестанты, говорят, что их  предаю  и
что я больший папист, чем сам папа. Могу я тебе только сказать:  сердцем
я француз, и тебя я люблю".
   Она все поняла из этого письма, поняла глубокие причины  его  грусти,
поняла, что воля его скована, по сравнению с ним даже нищий свободен. Не
суждено нам соединиться, означало все это. Она же от этого не  пришла  в
отчаяние. Его жалобы придавали ей упования и силы.
   Неожиданно вынырнул еще один убийца. Этого никто не выследил в  пути,
он беспрепятственно мог бы выполнить свое задание; король сам  обнаружил
его и схватил за руку. Король был особенно настороже, ибо он один  пони-
мал, почему к нему подсылают убийц и что за первым  очень  скоро  должен
последовать второй. Кстати, первый был доминиканец из Фландрии,  второй,
капуцин, явился из Лотарингии. Одного поля ягода. Испания или Рим, Лота-
рингский дом или Габсбургский - истинной дружбы между ними не  существо-
вало, только в одном они были согласны: королю Французскому  лучше  уме-
реть.
   Любого подданного императора, друга ли, врага ли, независимо  от  его
веры, испанцы, - вернее, те, что именовали себя испанцами, - уничтожали,
резали, сажали на кол, жгли и вешали на дереве у дороги. Это была прелю-
дия широко задуманного предприятия, по сию пору еще ни к чему не  обязы-
вающего, никто не зовет его войной - зачем слово, которое  всех  пугает?
Однако захватчик, по-прежнему без войны, завладел переправами через Рейн
по дороге на Клеве.
   Немедленно же двинулись в поход полки короля Генриха. Он проложил для
них удобные дороги, и его численно сокращенное войско строго блюдет доб-
ровольную дисциплину, каждый солдат знает своего короля Генриха, а пото-
му и верит в него. Вот причина, по которой повсюду, куда вступали войска
короля, неприятель давал тягу. Солдатам не на пользу иметь над собой не-
достойных начальников, не уважать самих себя и в своем недостойном пове-
дении полагаться лишь на случайную безнаказанность.
   Захватчик рассчитывал, что полки короля сдадутся, потеряв свой  глав-
ный оплот; значит, важнее всего уничтожить его. Но так как  убийство  не
удалось, прекратилась и война, если бы слово война было произнесена. Ко-
роль Генрих не находил причин самому идти к Рейну. Хотя ему  больше  чем
когда-либо хотелось сражаться. Во-первых, король его толка чувствует се-
бя безопаснее среди войска, нежели за всеми караулами Луврского  дворца.
Сразиться в бою и забыть, сколько позора  принесли  ему  его  убийцы,  -
словно он первый встречный бунтовщик, которого  надо  постоянно  держать
под угрозой смерти. Нет, я принц крови,  так  буду  же  вести  себя  на-
варрским королем.
   Первого из двух убийц он хотел помиловать; только  бы  не  раздражать
Рим! Теперь же их обоих вместе судили и предали казни.  Кроме  того,  он
пригрозил процессом против мадам Маргариты Валуа за совершенное прелюбо-
деяние. Она тотчас, же стала сговорчивой, и Рим понял, что король  Фран-
ции исцелился от своей гнетущей тоски. Ничто не остановило  Генриха,  ни
отлучение от церкви, ни отеческий совет, когда он вновь пожелал доказать
свою твердость. Королевский парламент усердно старался  обойти  Нантский
эдикт, так что он все еще не вступил в законную силу. Теперь  же  Генрих
говорит свое властное слово.
   Он говорит его своим законоведам, которых он некогда  любил,  и  они,
быть может, любили его.
   - Ныне опять проповедуется бунт, снова маячат баррикады, вы,  господа
судьи, за это время нажили состояния,  вы  спите  на  мягких  перинах  в
собственных домах, а не в тюрьме на соломе. Потому и позабыли, по  какую
сторону баррикад вам назначено быть судьбой и долгом. Если же опять воз-
никают тревожные предзнаменования, то внемлите им.  Для  меня  они  мало
значат, зато для всякого другого - много. Когда-то, очень давно, я играл
в карты с герцогом Гизом, и из-под карт потекли капли крови, тщетно ста-
рались их стереть, дважды, трижды. К кому относилось это предостережение
- ко мне или к нему? Оказалось - не ко мне.
   С этого он начал, повелев законоведам явиться к нему в кабинет,  дабы
они оказались ближе к власти и устрашились бы ее.
   - Войны против протестантской религии, вот чего вам захотелось?  Бар-
рикады! Моя выставлена у Рейна, на нее я пошлю вас так, как вы  есть,  в
длиннополых одеждах, и каждому дам в руки ружье.
   Они приняли это за шутку, но, кроме того, он пригрозил  увеличить  их
число вдвое и втрое, а это значило, что жалованье их уменьшится  наполо-
вину, на две трети, такая возможность усмирила их больше, чем угроза от-
рубить головы подстрекателям.
   Эдикт был утвержден парламентом. Рим не противоречил.
   В порыве решимости он выдал замуж свою сестру за герцога де Бара. Ма-
дам Екатерина Бурбонская, сестра короля, - протестантка, а навязанный ей
жених-католик.  Генрих  вызвал  архиепископа  Руанского,  это  был   его
собственный, правда, сводный брат