охуже.
   - Ты едешь на корабле?
   - Да, в Англию, выжимать деньги из Елизаветы. - Его высоколобое  сок-
ратовское лицо сморщилось еще презрительнее - от пренебрежения ли к анг-
лийскому золоту или к своей удаче. Он не привык обманывать самого себя и
понимал, что счастье выпало ему помимо его воли и сама судьба хочет  уб-
рать его отсюда
   - Мадам Екатерина призвала меня к себе. Мне должно ехать вместо моего
государя, а ему надлежит остаться. Ибо нужен ему сейчас  не  шаткий  ко-
рабль, а спокойная опочивальня. На самом же деле только он один в состо-
янии укротить волнение умов и помешать взрыву... А мой ум, о друг, могут
охладить лишь морские глубины, и мне остается только  надеяться,  что  в
них я и погружусь! - смиренно закончил он, хотя ему  предназначено  было
прожить еще пятьдесят один год, а многим из  тех,  кто  сейчас  окружали
его, - меньше пяти дней.
   Сказанное им - он вовсе не считал это  тайной  -  было  подслушано  и
по-своему истолковано целым рядом лиц, в том числе молодой фрейлиной  де
Сов. Подружка Марго воспользовалась первым же случаем, когда король  На-
варрский покинул свое место подле королевы, и все ей выложила. При  этом
ее глаза блестели; она находилась в той поре,  когда  иные  отвечают  на
улыбку жизни особенно пленительным расцветом. Ее личико, которому с  го-
дами было суждено заостриться, под влиянием новости, которую она сообщи-
ла, приобрело какую-то необычайно одухотворенную прелесть. - Мадам, ваша
милость. Марго, - обращалась она то и дело к королеве Наваррской, не ус-
тавая восхищаться тем, как мужественно и вместе тактично ведет себя  ко-
роль Наваррский; он все же ухитрился остаться здесь, и  чтобы  остаться,
пошел даже на то, чтобы обмануть свою королеву. Так по крайней мере уве-
ряла подружка, расхваливая его. Ведь мужская честь требовала,  чтобы  он
всем пожертвовал долгу - даже любовью. При этом Шарлотта думала: "Теперь
вы целый день лежите вместе, но когда-нибудь очередь дойдет и  до  меня,
мне очень любопытно это испытать. Если добрая Марго узнает, что  он  уже
ей лжет, она изменит ему раньше. А потом он изменит ей со мной".
   Марго же, слушая ее, думала: "Завидует. Мое счастье превосходит  все,
что можно себе представить. Плохо только то, что я не умею его скрыть. Я
поступила бы разумнее, спрятав от всех свое счастье, уехав  в  какое-ни-
будь путешествие, пусть даже далекое и опасное. И, может  быть,  удалось
бы все-таки привезти его обратно целым и невредимым, тогда как  здесь...
Я не знаю, что задумала моя мать, но сама-то она отлично знает.  Поэтому
у нее все-таки есть лишний козырь против меня. Если то, что болтает  эта
Сов, правда, значит, мадам Екатерина вбила в голову моему милому,  гуге-
ноту, что его Морней, успешнее, чем сам король, сможет выпросить в  Анг-
лии деньги. Нет! Тут другое! Только теперь я вижу, что отговорка  приду-
мана самим Генрихом. Но заметила лишь потому, что подружка незаметно на-
толкнула, меня на догадку. Он посылает другого, чтобы мы могли  остаться
здесь. Он слишком храбр и не будет  прятаться  от  опасности,  он  любит
столь сильно, что мы не можем надолго покинуть нашу комнату!"
   Вот что думала Марго, волнуясь и духом и плотью.  Ей  казалось,  что,
пожалуй, следует снова предстать перед старой королевой; но она медлила,
хотя чувствовала, что сроки проходят и что она, в сущности,  уже  отрек-
лась от всего, не имеющего отношения к любовным ночам и к их радостям.
   "Сердце мое, прелестная, любовь моя", - думал  Генрих  теми  словами,
которые он Произносил вслух для нее одной и только в редкие минуты.  Од-
новременно он, отойдя в сторону, вел со своим кузеном Конде  разговор  о
сестре: ради этого он и оставил свою королеву, как полагал, на несколько
минут, а вышло - очень надолго. Конде сказал ему,  что  сам  отсоветовал
Екатерине выходить из дому: - В Париже неспокойно. Народ  ждет  событий,
благодаря которым он надеется на свой лад встряхнуться. Что до меня,  то
я бы приструнил его не тогда, когда страсти разгорятся, а  пока  он  еще
только вожделеет, но колеблется.
   - К счастью, тебя не спросят. Мы намереваемся посягнуть на  испанскую
мировую державу, и Париж не может быть спокойным. Народные волнения мож-
но направить в любую сторону и даже извлечь из них полезное и доброе. На
то мы и государи. Моей сестре  все-таки  следовало  быть  здесь,  раз  я
праздную свою свадьбу.
   Брат настаивал на своем, ибо отлично понимал, почему именно  она  не,
явилась. Он не захотел поступить так, как, по ее мнению,  того  требовал
последний наказ их матери, то есть не покинул Париж и не повел  ревните-
лей истинной веры на штурм французского двора. Вместо этого  он  отрекся
от своей силы и предназначенной ему судьбы, -  чтобы  иметь  возможность
любить принцессу Валуа; и этого сестра ему не простила.  Он  обманул  ее
надежды как брат и король. В лице юной  Екатерины  он  оскорбил  мертвую
Жанну и пренебрег ее волей. Кроме того, его сестричка ревновала взросло-
го брата к другой, которую он целует. Генрих знал Катрин как свою  плоть
и кровь, и, на самом деле, от него ничто не укрылось. Он отрицал все это
лишь перед Конде, а не перед самим собою. И он сказал:
   - Моя сестра ошибается, кузен, и, когда я уеду, объясни ей,  что  она
неправа. Я все-таки покидаю Париж и, тем самым  выполняю  ее  желание  и
последнюю волю нашей матери. Правда, я вернусь из Англии не  с  войском,
но с золотом.
   - Ты? Согнувшись под тяжестью мешков, словно вьючный осел? -  спросил
кузен недоверчиво; и хорошо, что он выказал недоверие - так  по  крайней
мере ему удалось скрыть свое презрение. В эту минуту к ним  подошел  Фи-
липп Морней.
   - Я буду изображать этого осла вместо вас, сир. - Он  вытянул  шею  и
заревел. - Золотой осел - сказочное  животное,  но  слишком  драгоценный
груз введет небеса во искушение, они разобьют волнами  обшивку  судна  и
утопят осла, предзнаменования говорят мне, чем все  это  кончится.  Ваша
жизнь, сир, несравненно дороже; за нее платят большие деньги. И вы, вер-
но. знаете, кто, - докончил он вполголоса и указал - на стену -  за  ней
находилась та рука, которая направляла все, а следовательно, и это дело.
   - В таком случае я не еду, - тут же решил Генрих. - И даже лучше, ес-
ли я не поеду. Тем скорее я стану хозяином собственных решений. Если  мы
с господином адмиралом объединимся, то станем сильнее.
   - Во всяком случае, у тебя есть Марго, - закончил Конде. Как  раз  об
этом подумал и Генрих, он испугался и смолк.
   Филипп Морней поклонился более церемонно, чем было принято между  ни-
ми. - Сир, прошу вас теперь отпустить меня. Но так как отъезжающий подо-
бен умирающему, соблаговолите выслушать мое завещание.  Вас  задерживают
здесь, чтобы остальные ничего не заподозрили и заблаговременно, все сра-
зу одним сильным отрядом, не вырвались из города. Только так  они  могут
еще благополучно унести ноги, иначе никак, а ведь у них есть чувство са-
мосохранения, словно у животных, которые стараются убежать  подальше  от
места убоя. Прислушайтесь к разговорам вокруг вас, и вы услышите от каж-
дого из наших людей, что он предпочел бы находиться как можно дальше от-
сюда и медлит лишь потому, что вы не оказываете сопротивления  надвигаю-
щимся на нас событиям
   - Ты, Филипп, от имени адмирала, сочинил блестящее послание к  королю
Франции, утверждая, будто его подданные по самой своей натуре  только  и
жаждут, что убивать да грабить - если не чужих, то хотя бы  друг  друга.
Вот и теперь ты говоришь об этом с тем же волнением.  Колиньи  уверен  в
дружелюбии короля. Он еще спокойнее, чем я, иначе зачем бы он здесь  ос-
тавался?
   - Он остается, ибо его ждет могила. А тебя ожидает брачная постель.
   Тут толпа захмелевших гостей разлучила их. А когда  Генрих  попытался
снова отыскать своего друга, тот уже исчез.


   ... И ЧУДЕСА

   А тем временем шум и гам все усиливались. Из дворца герцога Анжуйско-
го гости перекочевали в замок Лувр, где должен был продолжаться прерван-
ный утром бал. Сегодня не слышно было громких споров; вместо этого  тес-
нившихся повсюду придворных словно постигла какая-то странная,  внезапно
поразившая их слепота. Они уже не знали, кого именно отталкивают в  сто-
рону или, наоборот, втягивают в свою давку.  Даже  ближайшему  окружению
короля Франции не оказывалось должного внимания.  Тем  временем  Генриха
совсем оттеснили. Марго уже не было видно; его обступили какие-то зыбкие
стены, и он не находил из них выхода. Поэтому  он  невольно  крикнул:  -
Марго!
   Кто-то ответил: - Уехала в карете со своими фрейлинами.  Идите  сюда,
сир, ко мне!
   Генрих не видел того, кто его позвал. Но это был голос Агриппы, и вот
его уже не слышно. - Пропустите меня! - приказал Генрих. - Я хочу  пойти
к королеве. - Тут кто-то позади него, совсем рядом,  измененным  голосом
отпустил несколько весьма плоских шуток. Которую, мол,  из  королев  он,
собственно, имеет в виду. Елизавета Австрийская едва ли приглашала  его,
а к мадам Екатерине ему спешить незачем, усеется. Генрих оглянулся:  мо-
лодой балбес нырнул в толпу и сделал вид, будто он тут ни при чем.  Ока-
залось, что это дю Га, фаворит д'Анжу! Конечно, он повторяет слова свое-
го господина, а знать, что думает принц, не мешает. Генрих рассмеялся  и
кивнул юноше, чтобы он подошел. Но вдруг увидел необычайное зрелище:  дю
Га, подкинутый вверх, летел над головами, описывая  распластанным  телом
дугу в воздухе, и отчаянно визжал. Леви де Леран, паж-протестант,  выде-
лявшийся своей красотой, мгновенно дал ему коленом здоровенный  пинок  в
обожаемую герцогом задницу. Те, на кого упал фаворит, отпрянули и  пова-
лились на соседей. Начавшаяся давка грозила перейти в опасную и всеобщую
свалку. Один из французских придворных - его звали д'Эльбеф  -  попросту
схватил под руку короля Наваррского и приподнял висевший на стене  зана-
вес; вдруг повеяло свежим воздухом, и они оказались  совершенно  одни  в
полной темноте.
   Все это произошло мгновенно и  без  слов,  с  ошеломляющей  неожидан-
ностью, и невольно вызывало подозрения; Генрих наверстал то, что было им
упущено, когда он стоял один на один против Гиза: он выхватил кинжал. Но
д'Эльбеф воскликнул с юношеской" восторженностью: - Если  вы  не  хотите
считать меня своим другом, сир, вот моя грудь! - И он обнажил ее.
   Генрих наклонился к нему, лица он не мог разглядеть, но ведь и в пер-
вый раз, на свету, он не разглядел своего друга. И он продолжал быть на-
чеку. - Идите впереди! В Лувр! Ни шагу в сторону!
   Когда они дошли, ворота на мосту были, правда, открыты,  но  недоста-
точно широко, и их нельзя было ни распахнуть, ни затворить, ибо одни изо
всех сил старались пробиться наружу, а другие зажимали их между  створа-
ми. Дикий рев  сопровождал  эту  борьбу.  Скудный  свет  редких  факелов
скользил по искаженным лицам. Генрих увидел бородки клином и грубые  ко-
леты: это свои, они хотят выбраться.  Здесь  были  беднейшие  дворяне  и
простолюдины. Они не сидели за  столом  королей,  и  соблазны  двора  не
вскружили им голову; под покровом темноты они отстегнули кошельки у  не-
которых зрителей этого чуждого им города, а может быть, и прикончили их,
но они не желали, чтобы теперь их самих прикончили. Для этих  людей  все
было просто; и вот они бранились и дрались, оттого что охрана  Лувра  их
не выпускала.
   Король окликнул их. Они узнали его,  толкотня  тут  же  прекратилась.
Стало слышно, как один крикнул:
   - Убивают, сир! Идемте с нами! - Генрих  обернулся:  его  провожатый,
д'Эльбеф, все еще был тут. - Сделайте то, чего хотят ваши люди, -  отве-
тил он на вопросительный взгляд Генриха.
   За воротами чей-то голос приказал: - Там этот наваррец,  давайте  его
сюда!
   - Пустите меня! - обратился Генрих к своим людям. Но они держали  его
крепко. - Мы не уйдем без тебя, noust Henric [9]. У нас в конюшнях стоят
оседланные кони, с тобой мы пробьемся, с тобой опять возвратимся сюда  в
тысячу раз сильнее. - Они окружили его, осмелились настойчиво  хвататься
за него и увлекли бы в своем потоке, ибо ими руководило чувство,  подоб-
ное их доверию к природе: они цеплялись за своего короля, словно за свой
родной холм с виноградником, который служил им прикрытием и который  они
не отдадут никому, даже более сильному врагу. Ему  стоило  только  захо-
теть.
   - Дайте мне поговорить с капитаном, - потребовал он вместо этого, так
как теперь разглядел, кто командует на мосту. Тем  временем  капитан  де
Нансей приказал широко раскрыть ворота, пусть гугеноты убираются  отсюда
хоть все до единого. Ему нужен только король. Бородки  клином  и  колеты
наконец вырвались и промчались миме тех немногих, которые  стояли  подле
Генриха. Окружавшая его стена из тел рассыпалась и стала совсем  тонкой.
Кто-то из оставшихся пробормотал: - В последнюю минуту! - Это был несме-
лый голос друга, который подоспел в последнюю минуту, но слишком поздно,
чтобы остановить короля. Все же друг хватает Генриха, он  вынуждает  его
бороться за каждый шаг, ибо при каждом шаге к  воротам  оттаскивает  его
назад. Они борются самозабвенно, пока их не разнимают; они  набили  друг
другу шишки и порвали платье.
   Капитан крикнул: - Что это вы, обалдели, д'Эльбеф? Никто не собирает-
ся убивать короля Наваррского! Его почтительнейше проводят обратно в за-
мок.
   Генрих, к которому вернулась зоркость взгляда, увидел, что ни  одного
из его людей уже нет, а капитан де Нансей, с которым он остался наедине,
сразу же обнаглел: - Еще когда вы только прибыли, сир, я имел честь  за-
верить вас, что, чем больше в Лувре гугенотов, тем лучше.  К  сожалению,
некоторые из них только что от нас ускользнули. Но, слава святому Варфо-
ломею, вы пока еще здесь.
   В ответ на эти слова Генрих со всем пылом своих восемнадцати лет  за-
катил ему пощечину и пошел дальше. Он еще успел увидеть растерянное лицо
побитого. Но когда ему вслед бросились вооруженные люди, он услышал, как
капитан крикнул: - Стой! - Де Нансей заскрежетал зубами, потом бросил: -
Успеется.
   Из замка доносилась громкая танцевальная музыка, окна были открыты, в
рассеянном свете ряды фигур сходились и снова расходились. А Генрих сто-
ял внизу, ища взглядом Марго, - пора уже было опять ее найти. Все  новые
неожиданные, события удерживали его вдали от нее, а сама она не оставля-
ла ему ни следа, ни весточки. Он смотрел вверх, из темноты, в  неизвест-
ное, и сердце у него усиленно билось. Наверное, сейчас  в  этом  желтом,
рассеянном свете, в мягких волнах музыки она совершает свои изысканные и
несравненные движения, ее руки и ноги словно  парят,  и  она  улыбается,
точно маска безупречной красоты. "Но мы и не безупречны и не  изысканны,
Марго, когда мы наги!" Он вцепился обеими руками в ветви  вьющихся  роз,
достигавших раскрытого наверху окна. Уколы шипов были ему  приятны.  "Ты
посылаешь мне в дар эту боль!" Он, наверное, влез бы по шпалерам, но, на
беду, из нижнего этажа вывалились пьяные швейцарцы, им надо было  облег-
читься, и непременно - на розы и на влюбленного. Он проскользнул в  ком-
нату, а они заревели от хохота над своей проделкой.
   Это была караульня, ее освещал тусклый, неверный свет нескольких  фа-
келов, внутри никого не было, только четыре каменные фигуры поддерживали
какое-то подобие церковной кафедры. В смежное помещение вели  ступеньки,
споткнешься об них - и не знаешь, куда свалишься. Высокие своды, наверху
- бал, но сюда доносятся только смутные  отзвуки,  напоминающие  рыдание
скрипок, почти темно.
   - Эй! Есть тут кто-нибудь?
   - Конечно, есть, - ответили сразу два голоса, и Генрих,  который  был
сейчас особенно чуток и насторожен, узнал их. Он различил шевеление  бе-
ловатых фигур на фоне мрака.
   - Д'Анжу и Гиз! - тут же воскликнул он, направляясь к ним.  -  Первые
весельчаки на моей свадьбе!
   - Это ты, Наварра? - уронил Д'Анжу с обычной сухостью. - Твое дело  -
танцевать либо валяться в постели. А наш удел -  заботы.  Эй!  Свету!  -
проговорил он, не повышая голоса, однако никто его не услышал.
   - Любопытно, какие это у вас заботы? Ведь я знаю, вы мне друзья - без
страха, без фальши. Таких я люблю.
   - Мы и есть такие, - сказал Гиз. - И мы изо всех сил стараемся, чтобы
в Париже не вспыхнул бунт по случаю твоего брака.
   - Не любят они здесь еретиков. Эй, свету! - пробормотал Д'Анжу.
   А Генрих сказал: - Поэтому вы, особенно ты, Гиз, непрерывно и  стяги-
ваете сюда войска, а сами распространяете по городу слухи, будто тут ки-
шит солдатами господина адмирала.
   - Эй, свету!.. Это не имеет значения: они же  помирились,  Колиньи  и
Гиз. Мой августейший брат помирил их.
   На этот раз свет появился: вошел Конде, кузен Генриха. Его  сопровож-
дало множество слуг с канделябрами.
   - Я тревожился за тебя, кузен. Хорошо, что ты оказался в столь надеж-
ном обществе.
   - Они помирились, ты уже знаешь об этом, Конде? Гиз и Колиньи пореши-
ли быть друзьями - из послушания королю. - Свечи осветили все лица. Ген-
риха охватило новое неудержимое желание пролить и на все  положение  дел
такой же резкий, беспощадный свет. - Еще твой  отец,  Гиз,  и  все  твои
родственники желали смерти господина адмирала; но  они  были  далеки  от
удачи, и он сам раньше умертвил твоего отца. И с тех пор каждый  из  вас
загорается от другого этой жаждой мести: каждый новый Гиз от того, кото-
рый уже существовал до него.
   - Эй, свету! - повторил Д'Анжу в растерянности, хотя он был ярко  ос-
вещен.
   Гиз повторил с непоколебимым апломбом:
   - Я помирился с Колиньи. Несмотря на это, он вызвал сюда  свой  гвар-
дейский полк, но я все равно доверяю ему.
   - Адмирал неповинен в смерти твоего отца. Он клянется в этом, -  нас-
таивал Конде.
   - Так же верны и мои клятвы.
   - Давайте сыграем в карты, - предложил д'Анжу.
   - А все-таки тебе хотелось бы его у бить, - повторил Генрих, не  под-
саживаясь к ним. Принесли карты, перетасовали их,  никто,  казалось,  не
расслышал его слов. Вдруг Конде стукнул кулаком по столу:
   - Старик всему верит, оттого что Карл называет его отцом Его жена уе-
хала в их замок Шатильон. Да и ему самому давно следовало быть  в  безо-
пасном месте.
   - Почему ты не садишься. Наварра? - спросил д'Анжу; он как-то  неясно
произносил слова, его толстая губа дрожала. Принца мучил страх.
   - Оттого, что я иду наверх, к королеве.
   - Ну и иди! Твой брак принес мир. Хорошо, если бы празднование  твоей
свадьбы продолжалось вечно.
   - И потом я хочу посмотреть, скольких еще не хватает и моих  людей  и
ваших. Что до твоего капитана Нанеся, то теперь мне ясно,  какая  служба
его задержала. А куда запропастился тот человек, которого ты тогда нашел
у себя под кроватью, Гиз? Кажется, некий господин де Моревер?
   - Да я знать его не знаю и никогда, не видел! - завопил Гиз уже  без,
всякой изысканности и рисовки. А д'Анжу боязливо сказал, обращаясь к На-
варре:
   - Или сядь, или уходи!
   Конде удержал Генриха. - Разве ты не знаешь, в каком ты виде,  кузен?
Твое платье порвано, твое лицо в грязи. Откуда ты пришел? - Генрих  пос-
пешно шепнул ему:
   - Они насильно задерживают наших людей
   - Скорее! Нужно пробиться и - прочь отсюда! - прошептал в ответ  Кон-
де.
   - Нет! - А находившемуся тут же дворецкому Генрих  громко  сказал:  -
Сейчас же сообщите мне, как только королева Наваррская удалится  в  свою
комнату. - Тут он сел, и они начали играть.
   Стол стоял возле большого камина, а на  его  высоком  карнизе  горели
свечи в канделябрах. Они тускло освещали игроков. В гордой каменной тени
неподвижно стояли Марс и Церера, две фигуры, поддерживавшие этот камин с
тех пор, как их там поставил некий мастер по имени Гужон.  Ибо  создания
умерших мастеров неизменны и поддерживают человека,  тогда  как  страсти
живых сгорают, словно свечи, и после них ничего не остается.  Но  восем-
надцатилетний юноша не видит  этого  в  зеркале,  и  в  беге  минут  его
собственной жизни он этого тоже не познает. Против