деревенского трактирщика вексель господина  д'Обинье.
Ибо в этом трактире когда-то закусывал король Наваррский; на самый край-
ний случай вексель мог послужить возчику защитой.
   Кое для кого городские ворота все же открывались: поэтому Генрих знал
и о несогласиях среди граждан, я об их страхах.  Гарнизон  был  невелик,
после неудач Бирона он считался малонадежным. Губернатор отобрал пятнад-
цать дворян, которым приказал сопровождать его; поверх панцирей  на  них
были надеты охотничья кафтаны: так легче было проникнуть в  город  неза-
метно. Но едва Генрих очутился внутри, как один из солдат крикнул:  "Ко-
роль Наваррский!" - и перерубил канат, удерживавший опускную решетку.  В
ловушке оказались пятеро: Генрих с Морнеем, господа де Батц, де  Рони  и
де Бетюн. Тотчас забили в набат, населений схватилось за оружие и  стало
угрожать пятерым отважным молодым людям.
   Передовой отряд горожан состоял из  пятидесяти  человек,  король  На-
варрский двинулся прямо на них, держа в руке  пистолет,  и  одновременно
начал говорить, обращаясь к своим четырем дворянам: - Вперед,  за  мной,
друзья и товарищи! - Он говорил не столько для них, сколько  для  добрых
людей - жителей Оза, которых хотел остановить и напугать. -  Вперед,  за
мной! Будем мужественны и решительны, ибо от этого зависит  наше  спасе-
ние! Следуйте за мной и делайте то же, что и я. Не стрелять!  -  крикнул
он особенно громко и как будто все еще обращаясь  к  своей  четверке.  -
Опустите пистолеты, не цельтесь! - А толпа вооруженных горожан  слушала,
разинув рот, складную речь этого короля, находившегося в  столь  великой
опасности, я стояла, словно оцепенев. Два - три голоса, правда,  крикну-
ли: - Стреляйте в красную куртку! Это же король Наваррский! -  Но  никто
еще не успел опомниться, как Генрих на всем скаку  въехал  в  толпу.  От
страха она распалась на двое и отступила
   В толпе раздалось несколько ружейных и пистолетных выстрелов.  Вскоре
в тесной улочке началась свалка - это простой  народ,  любивший  короля,
накинулся на стрелявших. Те и слегка струсили; еще в начале схватки  они
вцепились друг другу в волосы, ни один не желал признаться, что  стрелял
именно он. Генрих спокойно ждал: очень скоро старшины, или, как они  на-
зывались, консулы, бросились ему в ноги и загнусавили, точно литанию пе-
ли:
   - Сир! Мы ваши подданные, мы преданные ваши слуги. Сир! Мы ваши...
   - Но вы целились в мой кафтан, - возразил Генрих.
   - Сир, мы ваши...
   - Кто стрелял в меня?
   - Сир! - умолял его какой-то горожанин в кожаном фартуке. - Мне дава-
ли чинить кожаный футляр от вашего кубка! В заказчиков я не стреляю.
   - 'Если уж непременно надо кого-нибудь повесить, -  посоветовал  дру-
гой, с перепугу набравшись смелости, - тогда вешайте, сир, только бедня-
ков: их, по нашим временам, развелось слишком много.
   Генрих во всеуслышание заявил о своем решении: - Я не отдам города на
ограбление, хотя таковы правила и обычаи и вы, конечно, этого заслужили.
Но пусть каждый пожертвует беднякам по десять ливров. Сейчас  же  ведите
сюда вашего священника и вносите деньги ему!
   Приволокли старика-настоятеля и попытались немедленно всю  вину  сва-
лить на него. Это он-де внушил жене возчика, будто ангел с неба  возвес-
тил прибытие господина маршала Бирона, а не господина короля  Наваррско-
го, и только по дурости своей они заперли городские ворота. Они  настой-
чиво требовали, чтобы старец искупил вину города. Если уж не их  и  даже
не бедноту - пусть хоть одного вздернут на виселицу; жители Оза никак не
хотели расстаться с этой мыслью. Генрих был вынужден решительно заявить:
- Никого не повесят. И грабить тоже не будут. Но я хочу есть и пить.
   Этим случаем немедленно воспользовался один трактирщик и накрыл столы
на рыночной площади - для короля, для его свиты, для консулов и  состоя-
тельных граждан. Генрих потребовал, чтобы поставили стулья и для  бедня-
ков. - У них денег хватит, ведь вы же им дадите. - Бедняки не  заставили
себя ждать, но самому Генриху никак не  удавалось  добраться  до  своего
места из-за  бесконечного  множества  коленопреклоненных:  каждый  хотел
удостовериться, что его жизнь и его добро останутся в целости. Других-то
пощадили, а меня? А меня? Это было полное отчаяния нытье людей,  которые
никак не могут постичь, что же такое происходит, и глазам своим  не  ве-
рят, хотя и видят, что спасены; воспоминание о том, к чему они привыкли,
все вновь и вновь лезет в их одуревшую голову. Да тут можно совсем поте-
рять душевное равновесие, а без него человеку жить нельзя.
   Возчик, жене которого привиделся ангел, растерянно топтался на  месте
и спрашивал каждого: - Что же это такое? - Все настойчивее, чуть не пла-
ча, но жмурясь, словно ему предстало целое воинство ангелов  и  ослепило
его, спрашивал он: - Что же это такое, что тут происходит? -  И  наконец
какой-то коротышка-дворянин в зеленом охотничьем кафтане ответил ему:
   - Это человечность. Великое новшество, при  котором  мы  сейчас  при-
сутствуем, называется человечностью.
   Возчик вытаращил глаза и вдруг узнал господина, чью долговую расписку
принял в уплату от трактирщика. Он извлек ее из кармана и осведомился: -
Не оплатите ли вы это, сударь? - Агриппа поморщился и повернулся  спиной
к своему кредитору. А возчик удалился в противоположном  направлении  и,
потрясая руками над головой, стал повторять новое слово, которое он  ус-
лышал, но никак не мог уразуметь. Оно заставило его усомниться  в  проч-
ности столь привычного мира долговых обязательств и  платежей:  да,  это
слово повергло его в смертельную меланхолию. И на одной из балок  своего
сеновала он повесился.
   А на рыночной площади пировали. Девушки, приятно обнажив руки и  пле-
чи, подавали кушанья и вино, и гости горячо их  благодарили,  ибо  перед
тем не сомневались, что для них уже настал последний час. В их  разгово-
рах мелькало новое, только что услышанное ими слово, и  они  произносили
его вполголоса, словно это была какая-то тайна. Но они с  воодушевлением
пили за молодого короля, который без всякой их заслуги даровал им жизнь,
пощадил их имущество да еще с ними вместе обедает.  Поэтому  они  решили
навсегда сохранить ему верность и усердно в этом клялись.
   Генрих решил, что он действовал правильно  и  послужил  своему  делу.
Смотрел он и на людей. И так как ему уже не нужно было  завоевывать  их,
покорять, обманывать, он в первый раз взглянул непредвзятым взором на  -
эти бедные человеческие лица, еще так недавно искаженные гневом и  стра-
хом, а теперь такие неудержимо счастливые.  Генрих  сделал  знак  своему
другу Агриппе, ибо знал, что у того уже готова песня. Агриппа  поднялся.
- Тише! - стали кричать вокруг. Наконец все затихли. Он запел  и  каждый
стих пел дважды, причем во второй раз все подхватывали в бодром и  быст-
ром темпе псалмов:
   Конец вам, христиане!
   Увы! Спасенья нет.
   Вы в темный век страданий,
   В годину лютых бед
   Поверили в людей,
   Средь мрака и смертей.
   Стоят повсюду плахи
   И виселицы в ряд.
   Рыдают люди в страхе.
   Отчаянно вопят:
   "Других на казнь ведите,
   Меня лишь пощадите!"
   И вот смешал великий князь земной
   Людские добродетели с виной.
   Добро ли, зло ли - все поглотит вечность.
   Осанна! Воля нам возвращена.
   Невинностью искуплена вина.
   Виновного прощает человечность.


   ВЫСОКИЕ ГОСТИ

   События в Озе привели к тому, что маршал Бирон  обозлился  еще  пуще,
чем после своего поражения возле уединенной мызы "Кастера". Чтобы  укре-
пить  свое  влияние,  король  Наваррский  применял  явно   недозволенные
средства - наместник всегда их осуждал, - уже не говоря о том,  что,  по
мнению старика, этому проныре не следовало бы пользоваться никаким влия-
нием. И теперь Бирона грызла мучительная зависть.  Его  письма  в  Париж
давно были полны жалоб на популярность молодого человека и на его  безн-
равственность. Но после захвата Оза в них слышалось прямо-таки смятение.
Генрих-де пренебрег законами войны, он не стал ни  грабить,  ни  вешать;
больше того, он подрывает самые основы человеческого общества, ибо пиру-
ет за одним столом с богатыми и бедными, без разбору.
   Пока в этой провинции царила лишь смута, королеве-матери было в высо-
кой степени наплевать, но теперь она узнала  из  особых  источников,  не
только через Бирона, что города, один за другим,  переходят  на  сторону
губернатора. А этого она уже допустить не могла. И она решила  заявиться
туда собственной особой, чтобы не случилось чего похуже.
   Мадам Екатерина понимала, что должна хоть жену-то привести своему зя-
тю. Обе королевы были в пути от второго до восемнадцатого августа, когда
они наконец прибыли в Бордо, под защиту маршала Бирона. Их  сопровождала
целая армия дворян, секретарей, солдат, уже не говоря о неизменных фрей-
линах и прекрасных придворных  дамах,  среди  которых  была  и  Шарлотта
де'Сов. Последнюю пригласили вопреки воле  королевы  Наваррской,  но  по
приказу ее матери.
   Следование этого пестрого поезда совершалось, как и всегда, с большой
торжественностью, которую, правда, нарушали всевозможные страхи. На юге,
неподалеку от океана, ждали, что вот-вот нападут гугеноты; иной раз  ос-
танавливались прямо в поле - повозки, солдаты конные, пешие. Вооруженная
охрана окружала кареты королев. Тревога оказывалась ложной, и все двига-
лось дальше с гамом и гиканьем. Зато можно было покрасоваться и блеснуть
при каждой большой остановке. В городе Коньяк  Марго  пережила  один  из
своих самых шумных успехов: дамы из местной знати глазели на ее  роскош-
ные туалеты, потрясенные и ошеломленные. Над далекой  провинцией  взошла
звезда - стыд и срам двору в Париже, который осиротел и  лишился  своего
солнышка. Так говорил один из путешественников, некий господин де  Бран-
том. Для него самого, конечно, было бы лучше, имей он такую же статную и
мощную фигуру, как хотя бы у господ Гиза, Бюсси, Ла Моля. Маргарита  це-
нила это выше, чем вдохновение. Ораторствовать она  и  сама  умела:  при
въезде в Бордо, превратившемся в настоящий триумф, она отвечала величаво
и изящно всем, кто ее приветствовал. И прежде всего - Бирону.
   Помимо всех других своих должностей,  он  занимал  пост  мэра  Бордо,
главного города провинции; и как раз Бордо до сих пор не впускал к  себе
губернатора. Генрих попросту отказался встретиться там с королевами. На-
чались переговоры, они тянулись около двух месяцев. Наконец  Генрих  до-
бился согласия на то, чтобы обе стороны встретились на  уединенной  мызе
"Кастера" - той самой, где Бирон опозорился и вся окрестность  еще  была
полна разговорами об этом. Маршал не решился показаться там.  Генрих  же
прибыл в сопровождении ста пятидесяти дворян верхами, и их вид вызвал  у
старой королевы не только изумление, но и тревогу. Тем любовнее  уверяла
она зятя в своих чувствах, которые-де сплошное миролюбие. Она дошла даже
до того, что назвала его наследником престола - разумеется, после смерти
ее сына д'Алансона; но и он и теща отлично знали, какая всему этому  це-
на.
   Затем они сели в одну карету - бежавший пленник и убийца его матери и
его друзей. И неутомимо изъяснялись друг другу в любви, пока не  доехали
до местечка Ла-Реоль, где можно было наконец закрыть рот  и  расстаться.
Генрих с Марго остановились в другом доме. Теперь он уже ничего не гово-
рил, а только смотрел отсутствующим взглядом на  пламя  свечей,  издавая
какие-то нечленораздельные звуки и совершенно позабыв о том, что за  его
спиной раздевается одна из прекраснейших женщин Франции. Вдруг доносится
приглушенное всхлипывание, он оборачивается и видит, что полог на крова-
ти задернут. Он делает к ней один шаг, сейчас же  отступает  и  проводит
ночь в кресле. Успокоился Генрих только позднее, когда схватка с Бироном
осталась уже позади.
   Маршал не заставил себя ждать. Едва обе королевы отъехали от  "Касте-
ра" на достаточное расстояние, как он заявился при первой же  остановке.
Генрих не дал ему даже докончить приветствие и сразу же накинулся на не-
го. В комнате находились обе королевы и кардинал Бурбонский, дядя Генри-
ха, которого прихватили с собой,  чтобы  вызвать  у  короля  Наваррского
больше доверия. Все оцепенели от этого выступления молодого  человека  и
настолько растерялись, что вовремя не остановили его. С первых  же  слов
Генрих назвал маршала Бирона предателем, который заслуживает того, чтобы
ему голову отрубили на Гревской площади. Затем посыпались обвинения,  он
предъявлял их не из зависти, это чувствовалось; он говорил от имени  ко-
ролевства, которое защищал, говорил уже с высоты  престола;  слыша  это,
старая королева еще больше позеленела.
   Когда Бирон хотел ответить, язык ему не повиновался. Жилы на  висках,
казалось, вот-вот лопнут. Он хрустнул пальцами.  Взгляд  его  выпученных
глаз упал случайно на старика-кардинала. Генрих тут же воскликнул: - Все
знают, что вы человек вспыльчивый, господин маршал.  Конечно,  вспыльчи-
вость - хорошая отговорка. Но если, скажем, вам вздумается  выбросить  в
окно моего дядю-кардинала, такая дерзость вам не проедет. Нет! Прогуляй-
тесь-ка лучше на больших пальцах вокруг стола и успокойтесь.
   Теперь это уже не были речи с высоты престола, - просто  острил  всем
известный шутник. Затем Генрих схватил руку своей Марго,  поднял  ее  до
уровня своих глаз, и оба изящной походкой вышли из комнаты.
   За дверью они поцеловались, как дети. Марго сказала: - Теперь я знаю,
какая у вас была цель, мой дорогой  повелитель,  и  наконец-то  я  опять
чувствую себя счастливой женщиной. - В ближайшее время  выяснилось,  что
она крайне нуждалась в их воссоединении. - Если  женщина  одна,  дорогой
Генрих, что она может сделать? Когда ты бежал из замка Лувр, ты захватил
с собой половину моего разума. Я пустилась в нелепые предприятия и  была
глубоко унижена. - Он знал, что она разумеет: свою  неудавшуюся  поездку
во Фландрию, гнев ее брата-короля и ее пленение. - Да, моя гордость была
очень уязвлена. И когда города твоего прекрасного  юга  принимают  меня,
словно я какое-то  высшее  существо,  мне  трудно  не  считать  себя  за
странствующую комедиантку.
   Она зашла слишком далеко в своей печали и была столь неосмотрительна,
что не удержала слез; они потекли по набеленным щекам, и  Генриху  приш-
лось осторожно снимать их губами.
   Их" разговоры, нежности, обоюдное умиление продолжались во многих го-
родах. Пестрый поезд королев посетил еще немало мест; Генрих  не  сопро-
вождал его, он появлялся в нем лишь между двумя охотами. Благодаря этому
он избежал немало тягостных разговоров с  тещей  относительно  совещания
представителей от протестантов. Ведь свобода совести - ее кровное  дело,
уверяла мадам Екатерина. Она приехала сюда лишь' ради одной цели - чтобы
посовещаться с руководителями гугенотов относительно выполнения  послед-
него королевского указа о свободе вероисповедания. Но Генрих  знал,  что
такие указы на самом деле никогда не приобретают силу закона и не успеет
кончиться совещание, как опять вспыхнет  очередная  религиозная  распря.
Однако некоторые из его друзей смотрели на дело иначе, особенно  Морней.
Поэтому Генрих согласился принять участие в выборе города. На  беду,  он
выбирал каждый раз не тот, который намечала его дорогая теща. Лишь вече-
ром присоединялся он к путешественникам, когда они делали привал;  затем
очень скоро уходил с  королевой  Наваррской,  и  так  как  он  дарил  ей
счастье, то она ему многое поведала. Это давало ей душевное  облегчение,
а Генриху было полезно узнать то, что она открывала ему.
   Ее ужасал царивший в королевстве произвол. Здесь, на юге, если  срав-
нишь, просто мирная жизнь! Произвол и самоуправство ведут королевство  к
гибели. Вместо короля всем распоряжается Лига. - Пусть  мой  брат-король
ненавидит меня, но он остается моим братом, а я -  принцессой  Валуа;  и
чем меньше он помнит, что должен быть королем, тем меньше я  имею  право
забывать об этом. Гизы нас свергнут, - добавила она, стиснув зубы,  поб-
леднела и стала похожа на Медею. Супруг готов был поклясться, что никог-
да больше не будет она спать с герцогом Гизом, разве только  чтобы,  как
Далила, остригшая Самсона, лишить его белокурой бороды.
   Пальцы Марго перебирали волосы на подбородке ее возлюбленного повели-
теля. Ей нравилось его лицо, которое стало серьезнее. Долго разглядывала
она его, обдумывая что-то, колеблясь, и наконец изрекла:
   - Ты ведешь в этой провинции незаметную жизнь. Я хочу разделить ее  с
тобой, мой государь и повелитель, и буду счастлива. Но некогда  настанет
день, и ты вспомнишь, что тебе суждена более славная участь... и...  что
ты должен спасти мой дом, - закончила она вдруг, к его великому  изумле-
нию.
   До сих пор ее мать и братья видели в нем лишь вруна, который стремит-
ся отнять у них власть раньше, чем она  достанется  ему  по  наследству.
Слияние их тел открыло глаза принцессе Валуа  скорее,  чем  всякий  иной
путь, которым один человек испытует другого. Пока она была  с  ним,  она
ему доверяла, потом - уже нет. Да и как она могла доверять? Ведь  именно
ей было суждено отомстить за вымирание ее дома наследнику этого  дома  и
еще раз предать Генриха до того, как наконец из всего ее рода  она  одна
осталась в живых. Марго была бездетной, как и ее братья. Всю жизнь  пос-
ледняя принцесса Валуа добивалась равновесия и уверенности  счастливцев,
спокойных за свою судьбу; она была совершенно  равнодушна  к  тому,  что
произойдет после нее. Поэтому всегда чувствовала себя неспокойно. Вместе
с нею должно было кончиться нечто большее, чем она сама; и тщетно искала
Марго душевного равновесия.
   В городе Оше их супружеская идиллия была однажды грубо прервана.  Не-
даром мадам Екатерина таскала за собой своих фрейлин. В одну из них влю-
бился некий пожилой гугенот, весь в ранах, даже во рту у него было  нес-
колько ран, так что он едва мог говорить; и вот ради  этой  девчонки  он
уступил католикам свою крепость. Генрих сначала в почтительных выражени-
ях довел до сведения своей дорогой тещи, какого он мнения  о  ее  мелких
подвохах. Себя он причислял к слугам короля, а старую злодейку - к  тем,
кто вредит королю. Выговорить это вслух - и то облегчение.  Но  так  как
старуха прикинулась, будто впервые слышит о предательстве коменданта, то
Генрих вежливо простился, сел на коня и уехал, попутно захватив  в  виде
залога еще один городок. Так эти двое дразнили друг друга, пока  наконец
не сошлись на том, что совещание протестантов соберется в Нераке.
   Тем временем уже наступил декабрь, ветер кружил опавшие листья -  не-
подходящее время года для торжественных выездов. Однако королева  Марга-
рита Наваррская ехала на белом иноходце - этом коне сказочных  принцесс.
По правую и по левую руку от нее шли, играя, два других иноходца,  золо-
тисто-рыжий и гнедой, один - под Екатериной Бурбон, другой - под ее бра-
том Генрихом, который пышно разоделся в честь своей  супруги.  У  старой
мадам Екатерины было не такое лицо, чтобы народ разглядывал ее на  слиш-
ком близком расстоянии, особенно под этим ясным небом;  она  смотрела  в
окно кареты. Несравненная Марго, сияя спокойствием и уверенностью,  слу-
шала, как три молодые девушки что-то декламируют. Они изображали муз и в
честь королевы вели между собою беседу, которую сочинил для них поэт  дю
Барта. Первая говорила на местном простонародном наречии,  вторая  -  на
литературном языке, третья - на языке древних. Марго поняла то, что  го-
ворилось по-латыни и по-французски, из сказанного на гасконском  кое-что
от нее ускользнуло. Но она чувствовала, чего именно ждет от нее  собрав-
шийся здесь народ: сняла с шеи роскошно затканный шарф  и  подарила  его
местной музе. И вот она уже покорила сердца, да и ее сердце забилось го-
рячее.
   Мадам Екатерина зорко все разглядывала в этой сельской,  столице.  Ее
прежний королек прямо из кожи лез, чтобы принять королев и их свиту  как
можно лучше, н