друга понимаем. А я, в свою очередь, узнаю, будто я рогоно-
сец".
   Он исчез в одной из зеленеющих зал. "Пол-Европы  жаждет  всучить  мне
эту Медичи. Стоит мне согласиться, как и сам я тотчас попаду в сети все-
ленской монархии. Моя победа над Испанией будет сведена к нулю, вот  от-
куда такое рвение. И содействует этому мой лучший  слуга,  ибо  он  чтит
деньги. Дай ему волю, он затопил бы меня золотом, а сердце мое  задохну-
лось бы в нем".
   Сейчас Габриель думала о своем слуге гневно: это случилось впервые  и
не скоро повторится. "Рони-труженик, превосходно, как таковой, он нужен.
Сидит в арсенале и пишет, а что - и сам не понимает. Выполняет даже  то,
о чем говорит "галиматья": достаточно, если так велит государь. Моя  ар-
тиллерия без него не была бы первой в мире. Мое сельское хозяйство - его
конек, как будто оно нужно само по себе, а не для народа, как будто  оно
не право и собственность каждого, кто хочет есть.  Тутовые  деревья  для
шелковичных червей он предоставляет сажать мне самому.  Я  их  показываю
ему в моих садах, и его голубые эмалевые глаза лезут на лоб. Я даю  рас-
поряжение, чтобы каждый церковный приход был  засажен  десятью  тысячами
деревьев, и он повинуется. Он пишет".
   - Он пишет - и про себя считает меня глупцом, из тех, у  кого  бывают
дикие фантазии, иногда они сходят благополучно. Его  счастье  связано  с
моим; но если бы он мог безнаказанно предать меня, он все равно  никогда
бы не пошел на это, натура у него честная. Такую встретишь лишь  у  изб-
ранных. Поистине глупец тот, кто стал бы требовать  большего,  -  сказал
Генрих, обращаясь к стене своей зеленеющей залы, и благодушно пожал пле-
чами. "Никто не обязан видеть во всем - будь то промышленность или море-
ходство - благо королевства и проникаться жизнью  крестьянина,  солдата,
ремесленника, рабочего, как своей собственной. Кто способен на это,  мо-
жет быть одновременно  избранником  по  рождению  и  обыкновеннейшим  из
смертных. Таков я, и чем дальше, тем больше почитаю я мой обычай  и  мои
поступки естественными и при этом несовершенными".
   "И так же смотрит на меня народ. Что казалось ему спорным или необыч-
ным, вскоре станет привычно и забудется. Если я сейчас вмешаюсь в толпу,
то увижу, что многие уже лучше одеваются и едят, все равно, признают они
меня или нет. Во всяком случае, они простодушно считают меня себе подоб-
ным, а большего я и не требую. Давно ли я сказал: когда вы не будете ме-
ня видеть, вы меня полюбите. Это было слишком дерзко или слишком  скром-
но. Лишь она одна любит меня".
   Он вышел на лужайку, голос сына звал его. Сестренка плакала в испуге;
Цезарь взял себя в руки, как мужчина, сказал серьезно:
   - Маме нехорошо.
   Генрих побежал к ней. Прекрасная головка склонилась на плечо.  Генрих
искал глаза, они были сомкнуты, все краски померкли, сон ее казался зло-
вещим. У Генриха замерло сердце. Он взял ее руку, она не ответила на по-
жатие. Он приблизил свои полуоткрытые губы к ее тубам и не уловил  дыха-
ния. Он бросился на колени перед лежавшей без чувств  женщиной  и  ногой
натолкнулся на рамку какого-то портрета. Тотчас же ему стало  ясно,  что
произошло. Он поспешил спрятать портрет. Меж: тем маленький Цезарь  при-
нес воды, и Габриель мало-помалу очнулась. Вздохнув, но  еще  не  совсем
придя в себя, она произнесла:
   - Я хотел бы навсегда забыть то, что сделала.
   - Что такое? Тебе что-то приснилось, - неясно сказал Генрих, а  затем
добавил настойчивее: - Расскажи мне твой сон, я хочу успокоить тебя.
   Она улыбнулась, собрала все свое мужество и погладила его по голове -
теснившиеся там мысли, к несчастью, не целиком принадлежали ей, они  ус-
кользали к нелюбимой.
   - Если бы ты любил ее, ты был бы осторожнее, - сказала она  у  самого
его лица.
   Он не стал допрашивать - кого.
   - Чем я провинился? - смиренно спросил он. Она отвечала:
   - Ничем, все было во мне. Сир! Я согрешила перед вами, потому что ви-
дела, как вы ведете за руку некрасивую женщину, со всей грацией и почти-
тельностью, какая мне знакома в вас. На самом деле вы бы так не поступи-
ли.
   - А какова она была из себя? - спросил он нетерпеливей, чем желал бы.
После этого Габриель окончательно овладела  положением,  она  поцеловала
его в висок и сказала ласково:
   - Никакой портрет не даст вам верного представления. О женщине  может
судить лишь женщина, хотя бы во сне. У нее топорные руки и ноги, и, нес-
мотря на неполные двадцать лет, у нее  отрастает  живот.  Живописцы  это
смягчают и всякое  глупое,  пошлое  лицо,  даже  дочь  менялы,  наделяют
девственной прелестью, наперекор природе.
   В ее словах он слышал ненависть и страх. Очень неясно он сказал:
   - А сам я не замечал всех этих изъянов - в твоем сне?
   - Вероятно, все же замечали, мой  бесценный  повелитель,  -  ответила
Габриель. - Я видела, что ваша изысканная любезность была,  в  сущности,
притворной. Но тут появился сапожник Цамет.
   - И он тоже участвует в твоих снах?
   - И не один: десятеро Цаметов, и каждый из сапожников нес мешок,  под
тяжестью которого сгибался до земли. Все снизу косились на меня, и  лица
у всех были черномазые, а носы горбатые.
   - Что же сделал я? Дал пинка каждому из десятерых?
   - Боюсь, что нет. Боюсь очень, что вы до тех  пор  водили  некрасивую
женщину перед какими-то раскрытыми дверями, пока все мешки не  очутились
внутри.
   - А потом?
   - Конца я не видела, вы разбудили меня.
   - Ты никогда его не увидишь, - пылко обещал он и поцеловал ее опущен-
ные веки; единственное средство против  твоих  дурных  снов,  прелестная
Габриель.


   ВЕЛИЧИЕ, КАК ЕГО ТОЛКУЮТ

   Король раньше герцогини де Бофор покинул уединение, у себя в Лувре он
произвел смотр двору. Дворянам, которые жаловались ему на обнищание сво-
их поместий, он напрямик заявил, что на его щедрость им рассчитывать не-
чего. Лучше им воротиться в свои провинции, чем просиживать лари у  него
в приемной. Труднее всего пришлось ему с его земляками, гасконцами.  Они
полагали, что раз свой человек сидит на престоле, значит, тужить им не о
чем. Один из них светил Генриху, когда тот читал письмо своей возлюблен-
ной. Гасконец мог бы читать тоже, но он отворотился, чуть не свернув се-
бе шею. За это он получил от растроганного земляка обещание, которое  не
было выполнено. Всем пришлось под конец признать, что ни  хитростью,  ни
дерзостью ничего не добьешься у короля, который долго был беден и  знает
цену деньгам. Стоило ему забыть ее, как он принимался выспрашивать людей
в толчее улиц, пока не узнавал, что можно получить за су и легко ли  за-
работать его.
   Тяжкие обвинения: во-первых, ничего не раздаривает, а затем - слишком
много знает. Представителям духовенства, когда те явились с  жалобой  на
его Нантский эдикт, он ответил перечнем их беззаконий, в которых он, ра-
зумеется, винил не их, а  лишь  обстоятельства.  Если  же  они  согласны
действовать с ним заодно, тогда он  восстановит  церковь  в  ее  прежнем
блеске, сделает ее такой же, какой она была сто лет назад.  Они  думали:
"А разве тогда не было беззаконий?" То же думал и король.
   Сурово обходился он с буржуазией, которая захватывала государственные
должности в целях обогащения. Еще суровее с судьями,  которые  толковали
право в пользу богачей. Бордоским судьям он бросил прямо в лицо:  у  них
дело выигрывают лишь самые тугие кошельки. А ведь своих  законоведов  он
любил когда-то и отличал перед всеми. С тех пор  его  королевство  стало
великим сверх ожидания - благодаря ему самому. Если же теперь самоотвер-
женные люди превращались в корыстных, а честные даже в подкупных, то ви-
на, собственно, падала на него самого, отсюда и его гнев. Как-то на охо-
те он один, никем не узнанный, попал в харчевню, там для скромно одетого
кавалера еды не оказалось. Судейские чиновники, пировавшие наверху,  пе-
редали через слугу, что не желают принять его в компанию, хотя  незнако-
мец и вызвался заплатить за свой обед. Он приказал привести  их  вниз  и
высечь, - новость со стороны короля, который обычно ко  всему  относился
легко и любил посмеяться.
   Из тех, кто замечал разительную перемену в короле, одни говорили, что
он неблагодарен. Другие находили, что он слишком заносится и берется  за
все сразу. К чему учреждать суконные, стекольные и зеркальные мануфакту-
ры, когда он и без того совсем помешался на  своих  шелковичных  червях.
Ради королевских червей и затей расходуются деньги, мало  того,  избыток
шелка распределяется среди простонародья: в шелку ходят трактирные  слу-
жанки - тем скорее, чем хуже слава трактира и служанок. Однажды  вечером
королю был преподан урок.
   Он сидел у себя в комнате за карточным столом, ибо, к  несчастью,  за
игрой он тоже неутомим, невзирая на постоянный проигрыш, так  как  мысли
его по большей части заняты другим. Комната была  полна  людей,  многие,
стоя позади короля, смотрели к нему в карты. Карты у него были плохие  и
не давали повода для радости. Он  же,  смеясь,  выкрикнул  свое  обычное
проклятие, швырнул на стол свои карты, вскочил и сказал:
   - Здесь в Лувре у меня есть мастер, который делает их без шва.
   Что это он? О чем он? Все скоро выяснилось. Король поставил  ногу  на
стул, провел рукой по шелковому чулку и показал тем,  кто  усердно  гнул
спину, что ткань совершенно гладкая. Все дивились  такому  мастерству  и
восхваляли короля, словно изобретателем был он сам.
   - У кого есть что-нибудь получше? - спросил он. - Мои подданные долж-
ны созидать и быть плодовитыми. Господин начальник  артиллерии,  у  вас,
кажется, что-то есть?
   Это была попросту слива. Рони показал ее и объяснил своему  государю,
что ее долго выращивали на Луаре, подле замка Сюлли, пока она не  приоб-
рела новый, желто-красный цвет и  необычайную  сладость.  Крестьяне  той
местности назвали ее сливой Рони. А так как теперь другие села и деревни
разводили ее и происхождение ее было забыто, слива стала называться  Ру-
ни.
   - Ибо народ коверкает имена, - сказал начальник артиллерии.
   - Правильным или исковерканным, - возразил ему король  Генрих,  -  но
ваше имя веками будет жить в народе - в образе сливы, - иронически  зак-
лючил он. И тут же торопливо сунул под стол ноги в шелковых  чулках  без
шва и сделал вид, будто всецело занят игрой. Однако урок он получил.
   Все решили, что этот урок наряду с другими заставит его усомниться  в
своих безрассудных новшествах. Уволенные солдаты становились грозой про-
езжих дорог, попадали в тюрьмы либо превращались в убогих нищих. Видеть,
как его солдаты ходят с протянутой рукой,  -  такое  зрелище  должно  бы
больше смутить всякого короля, чем если бы они грабили крестьян или при-
канчивали на перекрестке откормленного горожанина. А этот король  требо-
вал, чтобы они работали и помогали ему расширять его промышленность.  Он
заботился единственно о благосостоянии трудящихся сословий. Крайне  пре-
досудительное благосостояние, - оно делало людей заносчивыми и  в  корне
изменяло взаимоотношения между бедным и богатым,  знатным  и  безродным.
Смирение, подобающее простолюдину, было  позабыто.  На  рукоприкладство,
которое считалось обязательным правилом обращения придворного кавалера с
ремесленником, тот отвечал кулаками. Когда к нему посылали дюжину  слуг,
он выходил навстречу с сыновьями и подмастерьями,  что  тоже  составляло
дюжину. Но из кухни шел жирный дух, и голодные слуги, вместо  враждебных
действий, подсаживались к столу суконщика. Вот каковы  плоды  непозволи-
тельной склонности делать людей счастливее, меж тем как им полезна имен-
но скудость, поддерживающая повиновение и порядок.
   Кто привык, чтобы мирской порядок, так же как божественный, существо-
вал ради себя самого, а не во имя счастья людей, тот, вероятно, видит во
владычестве короля Генриха явление антихриста. Прежде всего такой  чело-
век порицает это владычество ввиду его последствий для общества. Не вся-
кий порицает все последствия целиком, ибо одни подходят мне, другие  те-
бе: мы по-разному смотрим на них. А некоторые не приносят пользы никому,
только стоят нам денег. Почтенные люди неодобрительно смотрели, как  для
их же собственных ремесел обстраивалась Королевская площадь. Еще  больше
осуждали они затею короля - послать суда в другое полушарие,  -  к  чему
это? Ради золота, воображаемого золота из стран, которые на карте  оста-
ются белым пятном, так они неизведанны, холодны,  пустынны  и  чужды  по
своим свойствам? Мы никогда в глаза не увидим этого золота, и король то-
же его не увидит.
   Некий господин де Бассомпьер, любопытный  от  природы,  отправился  в
трактир, где многочисленные посетители обсуждали  общественные  дела.  В
нем не узнали придворного кавалера; он назвался иностранцем. Тут он  ус-
лышал истинное мнение почтенных людей, не считая того, что присовокупили
менее почтенные. Через некоторое время Бассомпьер заметил:
   - Я сам побывал в тех странах, что остались белым пятном.
   Получив приглашение подсесть поближе, он  спросил,  верные  ли  ходят
слухи:
   - Король Франции будто бы выбрал самые холодные части  Нового  Света,
чтобы переселить вас туда?
   Он сказал это не с целью опорочить перед ними короля, а просто  чтобы
услышать глас народа и затем блеснуть при дворе своими сведениями. Кста-
ти, он никогда не бывал в далекой Индии и даже не плавал по морю.
   Почтенные горожане за столом предусмотрительно  сдержали  возмущение,
хотя оно было бы вполне уместно. Пьянчужка, который пил  кислое  вино  и
рукава у него были в заплатах, тот заранее не соглашался,  чтобы  его  с
женой и шестью детьми погрузили на корабль. Со всяческими лишениями, так
кричал он, он платит королю то, что полагается. Не  хватает  еще,  чтобы
королевское судно высадило его с семьей на краю пустыни, а затем преспо-
койно уплыло прочь.
   Любопытный кавалер старался получше выпытать мнение людей.  Именно  в
самой холодной Индии находятся золотоносные копи, в чем он  воочию  убе-
дился, утверждал он; они доверху наполнены золотом. В ответ на явное не-
доверие он сослался на Испанию, которая всем своим  могуществом  обязана
сокровищам Перу, без них она никогда не посягнула бы на это королевство,
вашу родину.
   - Зато наш король Генрих разбил испанцев, никакие богатства всех  Ин-
дий, о которых вы толкуете, не помогли им. - Это сказал степенный мужчи-
на в кожаном переднике дубильщика - Король - друт честного труда, это  я
сам испытал на себе. Он не станет посылать в дальние страны проходимцев,
чтобы они загребали незаработанное золото.
   На одном конце стола пиршествовал судейский писарь, утром он  получил
взятку от одной из сторон, а вечером проедал ее. И без того красный,  от
гнева он совсем побагровел и зарычал:
   - Лучше уж этим голодранцам убивать там дикарей,  чем  подкарауливать
нас у дверей наших домов.
   На самом деле у писаря своего дома не было, тем  ретивее  защищал  он
собственность. Многие согласились с ним. Любопытный, наслушавшись доста-
точно, собрался встать и уйти. Но при разговоре присутствовал, не прини-
мая в нем участия, какой-то человек, он сидел на скамье у стены и что-то
чертил на листе бумаги. Теперь, когда он выступил на свет, обнаружилось,
что он стар. Сильно поношенная одежда, казалось, пострадала не на черной
работе, да и фигура осталась стройной. На лице обозначались черты,  нак-
ладываемые учением и знанием, но люди, которые  работают  руками,  часто
принимают их за следы скорби.
   - Господин де Бассомпьер, - обратился он к  любопытному.  -  Вы  тоже
именуете себя мореплавателем, посему я осмеливаюсь предположить, что мое
имя вам знакомо. Я - Марк Лескарбо.
   Тот, к кому он обратился, был очень смущен, ибо в самом  деле  слыхал
об этом человеке. Безо всякого злого умысла он ответил:
   - Вы из приближенных адмирала Колиньи.
   Люди за столом переглянулись. Протестант!
   - Я действительно был в числе первых французов, которые отправились в
Новую Францию, - сказал тот. - Так зовется северное побережье Америки  с
тех пор, как мы ступили на него. Это страна, где берега тянутся на тыся-
чи миль, за ними материк, и мы обследовали его. В беглом наброске, кото-
рый я сделал при скудном свете, обозначены богатства недр, рыбная ловля,
охота на пушного зверя и плодоносные земли, наряду с климатом  различных
времен года. Немного осталось белых пятен на моей карте. Я даю  ее  тем,
кому она незнакома и кто никогда не предпринимал путешествия в  холодную
Индию, хотя она вовсе не холодна.
   Человек, назвавшийся Лескарбо, положил бумагу на стол, а сам не спус-
кал глаз с придворного. Пока посетители перешептывались над картой, Бас-
сомпьер тихонько попросил:
   - Не ставьте меня в неловкое положение за то, что я солгал.  Я  хотел
лишь допытаться, что думают люди, и сообщить королю, ибо  ему  надо  это
знать.
   - Однако, - возразил Лескарбо, - важнее было бы людям знать, что  ду-
мает король.
   Придворный держался почтительно, даже смиренно.
   - Этим никто не может похвалиться. Великий король лучше постигает все
"за" и "против", чем это доступно нашему пониманию. Его величество  выс-
лушал вас. Не отрицайте, - сказал он, когда собеседник сделал уклончивый
жест, - Иначе я вас уличу во лжи, как вы меня. Его  величество  выслушал
вас, а затем благосклонно внял и своему министру.
   - Прославленному господину де Сюлли. - Это имя
   Марк Лескарбо произнес иначе, чем все другие слова.
   В тоне слышались горечь, ненависть, духовная  рознь,  которая  глубже
всякой личной. "Отчего он далее не думает притворяться?" - спрашивал се-
бя Бассомпьер. Его чувства к Рони обнаруживаются во всей наготе, и  лицо
ученого разом становится лицом каннибала.
   - Прославлен, влиятелен, без него не обойтись, - беспечно бросил Бас-
сомпьер. Старик, много повидавший на своем веку, оставил  придворного  и
обратился к посетителям харчевни, изучавшим его карту.  Им  он  принялся
описывать Северную Америку с таким жаром, с таким необузданным  рвением,
что им казалось, будто они на ярмарке и, раскрыв рты, слушают,  как  ле-
карь-шарлатан выхваляет свои чудодейственные снадобья.
   - Во что это обойдется? - спрашивали многие. -
   Снарядить корабли и отправиться за золотом? А если флот погибнет?
   - Не погибнет, - решил незнакомец, который побледнел от воодушевления
и оттого стал еще подозрительнее. - А главное, выкиньте вы из головы зо-
лото. Вы рассуждаете как  тупоумный  министр,  его  трогают  только  бо-
гатства, которые блестят. Но благословенны  лишь  те  богатства,  какими
природа награждает наши труды. Я признаю лишь те  золотые  россыпи,  что
зовутся хлеб, вино и корм для скота. Если у меня будут они, то  будут  и
деньги.
   Слушатели призадумались. Одежда на нем поношенная. Значит, он не при-
вез еще корма для скота из холодной Индии. Тем не менее один из сидевших
за столом откашлялся, это был дубильщик, он сказал:
   - Король Генрих не станет посылать проходимцев в  дальние  страны,  я
знаю его, он помогал мне в моей собственной мастерской, как всем извест-
но. Если вы ему докажете, что работа там - дело стоящее, тогда он на все
пойдет.
   - Стакан вина! - крикнул Лескарбо, мореплаватель из времен  адмирала.
- Я еще трезв. Мне нужно чокнуться с дубильщиком.
   Он залпом выпил стакан. Потом сел и заговорил, доверчиво заглядывая в
лица гостям.
   - Король желает этого, - сказал он. - Тут, как и во многих других де-
лах, он кладет начало тому, что наметил себе в юности.  Никакой  министр
не отпугнет его, сколько бы ни толковал ему, что выше сорокового градуса
ничего не родится и не созревает. Король знает одно: там  родятся  люди.
Они дикари и не ведают христианского учения, тем нужнее нам поехать туда
и спасти их - под угрозой погибнуть самим. Ибо и там, и здесь живут  лю-
ди, и они заслуживают того, чтобы мы даже погибли за них. Вы слышите ме-
ня?
   Чем сосредоточенней они внимали ему, тем  настойчивее  спрашивал  он.
Один из сидевших за столом подпер голову обеими руками и,