живают: разнесите,
мол, помост, когда ваш король сестру выдавать будет!  Вашему  испанскому
Филиппу это, конечно, было бы на руку! Куда  же  вы  вдруг  провалились?
Ага! Как вас признали, так вы и спрятались!
   - Все равно эти бандиты, эти гугеноты, будут гореть в  геенне  огнен-
ной, а по справедливости им следовало бы гореть уже сейчас, в этой  жиз-
ни!
   - И все-таки папа приедет и самолично, будет их  венчать.  Уж  вы  со
мной не спорьте! Мы, плотники, своим, и руками построили вон ту деревян-
ную галерею, от самого епископского дворца до собора. Кто же, как не па-
па, пройдет по ней, коли она обошлась двору в такие денежки?
   - Вы, плотники, нынче хорошо заработали!
   - Да нет, во всяком случае меньше, чем суконщики! Те вон всю  галерею
обтянули белым, нашей богатой работы совсем и не видно.
   - Лучше всего дела идут у трактирщиков.
   - Нет, у портных: ведь они шьют праздничные платья для всего двора.
   - Нет, у девок: гостей-то, видишь, сколько - понаехало!
   - С гугенотами мы еще сочтемся. А сейчас они очень поддерживают  тор-
говлю.
   - Посторонитесь. Ишь, встали! Рассуждают тут насчет торговли и  заго-
раживают от нас нарядных господ! Видите: выходят из епископского дворца,
вон их сколько, еще... еще... Они проходят перед нами по всей  длиннущей
галерее, будто милость нам оказывают! Ну, конечно, милость, по крайности
вид у них такой, когда они важно шествуют, будто им невдомек, что каждый
сверкает, как павлин на солнце, и на него  глазеет  весь  Париж.  Вот  в
том-то и состоит знатность - ведать, мол, ничего не ведаю! А вон гляди -
фу ты, ну ты! Дамы пошли! Против них мужчины, что зола против огня!  Ка-
жется, сейчас только солнышко взошло. И как подумаешь, что все эти чуде-
са - дело рук наших портных, да парикмахеров, да  ювелиров,  так  нашему
брату-ремесленнику, пожалуй, и загордиться можно!
   Впрочем, от многоопытных зрителей не укрылось и то, что, когда  шест-
вие подошло к собору, произошла заминка. Совершенно так же, как если  бы
они были обыкновенными простолюдинами, некоторые благородные гости реши-
ли протолкаться вперед, чтобы первыми подняться на высокий помост и зах-
ватить сидячие места. Началась даже драка, и офицерам  гвардии  пришлось
водворять мир среди французской знати. В конце концов надлежащий порядок
все же был восстановлен. Король, кардинал, жених с  невестой,  королева,
принцы, принцессы, свита из дворян и фрейлин, а также духовенство, окру-
жавшее кардинала, - все были водворены по местам согласно своему сану, о
котором прежде всего свидетельствовало разнообразие их одежд.
   Весь цвет королевства был выставлен напоказ на высоком  открытом  по-
мосте; вельмож овевали летние ветерки, над их головой голубело испещрен-
ное белыми облачками небо. Сюда были устремлены  глаза  стоящих  широким
полукругом домов - всюду раскрытые окна с вывешенными наружу  коврами  и
расфранченными жителями. Внизу, вдоль стен, и на улицах наступила  тиши-
на, люди снимали шляпы, молитвенно складывали руки, опускались на  коле-
ни. А сейчас же за помостом с цветом французского королевства,  как  па-
мятник всем ушедшим поколениям, высился собор. И его колокола  возносили
в небеса свой звон, предназначенный для вечности.  Именно  так  совершал
кардинал Бурбон бракосочетание короля Наваррского с принцессой Валуа.
   Когда все кончилось, пришлось, конечно, слезать с  помоста,  и  шпаги
запутывались в шлейфах. Однако зрители ничего не заметили,  ибо  господа
тут же вошли в собор. Там, разумеется, за много часов  до  венчания  уже
собрались те, у кого были собственные места на скамьях: дворяне и  бога-
тая - чиновная буржуазия, и уж не этих знатоков можно было ослепить зау-
ченным величием осанки! Правда, как только показался Карл  Девятый,  они
тотчас - в знак благоговения - опустились на колени, но на этом  дело  и
кончилось, и тем зорче подмечали они потом все промахи и недостатки.
   Кардинал-то как постарел, а Карл Девятый похож на мясника:  все  выс-
матривает своим косящим взглядом, какого бы теленка ему прирезать. А его
супруга, Елизавета Австрийская, как вырядилась - роскошнее, чем сама не-
веста! Да ей только это и остается, ступить не умеет, двух слов  связать
не может, разве что поиспански либо по-немецки, но уж никак не  по-фран-
цузски. Чересчур дебелая для своих двадцати  лет,  поэтому  на  интимных
сборищах попросту обходятся белее, а на официальных она  все  равно  что
мебель.  Карл  изменяет  ей  направо  и  налево.  Это  насчет  Елизаветы
Австрийской. Подобные замечания делались  главным  образом  прозорливыми
дамами. А теперь перейдем к новобрачным! Ничего  не  скажешь,  красивый,
веселый малый, сильные бедра, плечи широки не по росту - ведь,  несмотря
на высокие каблуки, он чуть повыше нашей Марго. А  она-то  уж,  конечно,
надо отдать ей справедливость, как всегда, совершенство, умеет  показать
себя во всей красе.
   Мужчины говорили: как этот Наварра лезет  с  нею  вперед!  Положенная
дистанция между ними и Карлом Девятым все  уменьшается,  это  же  просто
неприлично! Видно, захудалый дворянчик никак не дождется своей  счастли-
вой судьбы. И ведь только он один этой судьбы не знает. Нам-то всем  от-
лично известно, какова его драгоценная супруга! Под платьем у нее карма-
ны, и в каждом сердце убитого любовника. Если хотите знать,  это  смерть
от любви. Да, такая смерть бывает. Не верите? Спросите соседа, он верит;
разве она не могла научиться у своей премудрой мамаши приготовлять некое
питье? Ну-ну, потише! Потише! Мадам Екатерина - единственная, кого здесь
нет, но как раз она-то все и слышит.
   Тут опять заговорили женщины. Смотрите! Герцог Гиз! К самой  свадьбе,
а все-таки вернулся! Значит, можно начинать сначала. Ну нет! Разве вы не
знаете? Она же теперь влюблена в красавца ла Моля. Вот он идет.  Который
же это? Первый был у нее в одиннадцать лет. Я всегда напоминаю  об  этом
моему мужу: пусть не забывает, что есть особы и почище меня.
   Мужчины еще раз обсудили нарушение положенной дистанции. Этот Наварра
вот-вот толкнет короля или кардинала, он на все способен. Сколько же де-
нег можно без риска ссудить ему под его могущественное королевство?  По-
жалуй, мешок с него ростом, не больше! Милый мой, как вы злы! Что это за
мешок ростом с короля! Да и король-то - протестант!
   Придворные дамы шептались на своих скамьях.
   Неужели французскому королевскому дому непременно надо было брать гу-
генота? Подумайте сами, моя милая, разве такая спешка  -  ведь  это  все
состряпали наспех! - прилична и не кажется вам подозрительной?  Разреше-
ние папы приходит вдруг с молниеносной быстротой,  хотя  перед  тем  все
время твердили, что его святейшество запрещает этот брак!  Если  вам  уж
очень хочется знать, я, так и быть, скажу по секрету, что никто этой са-
мой папской грамоты своими глазами не видел. Получено только  письмо  от
посланника из Рима - если оно действительно написано в Риме, а  не  сос-
тавлено по указке мадам Екатерины.
   Тут же рядом шушукались придворные. А все-таки остается  впечатление,
что все это козни королевы-матери. Пока еще ее планы неясны, но их смысл
может открыться раньше, чем мы думаем, и  оказаться  еще  ужаснее.  Ведь
Карл Девятый поручил протестанту до ла Ну командовать войсками,  которые
должны вырвать из рук испанцев крепость Монс. Де ла Ну  уведет  с  собой
своих самых боевых единоверцев, и, адмиралу здесь, в Париже,  туго  при-
дется без них. Чудные дела творятся. Ничего сказать нельзя -  запрещено!
И знать запрещается. Говорят, свадебные торжества будут необычайно  пыш-
ные.
   То же единодушно утверждали и дамы; но  и  дамы  и  мужчины  из  всех
представленных здесь сословий буквально онемели, когда заметили происхо-
дящее на хорах. Вместо того чтобы прослушать обедню, король
   Наваррский бросил молодую королеву, а сам с несколькими протестантами
из своей свиты удалился через боковую дверь. Хотя такой выходки и  можно
было ожидать, но все-таки это был скандал. Каждому известно, что,  когда
начинается обедня, черт при первом же слове поджимает хвост и наутек; но
неужели новобрачный не мог хоть соблюсти приличия и  потерпеть?  Хорошо,
что каждого из ушедших заприметили. Ну, да этим нахальным штучкам теперь
скоро положат конец,


   ГОСПОЖА ВЕНЕРА

   Обойдя собор, Генрих вернулся во дворец  епископа.  Его  сопровождали
только ревнители истинной веры, тут были и те, кого он уже давно не  ви-
дел, но в этот великий день и они были тут. Среди  них  оказался  и  его
прежний воспитатель. Бовуа, некогда  столь  ловко  покрывавший  проделки
Генриха в - Collegium Navarra, когда мальчик выдерживал трудную  борьбу,
чтобы не идти к обедне.
   - Бовуа! - восторженно воскликнул Генрих. - Разве мы оба не  пошли  в
гору? У вас теперь красивый дом в Париже, я женюсь на сестре  короля,  а
насчет хождения к обедне никто и не вспоминает.
   Грузный старик отвечал: - Сир, я стал ленив и тяжел на подъем. Потому
и коротаю свои последние деньки в наглухо замкнутом доме, люди дают  мне
всякие мерзкие прозвища и пишут их на дверях.
   Он подмигнул. Толстяк охотно напомнил бы своему воспитаннику  многое,
о чем тот среди победных настроений позабыл или что  не  соответствовало
этим настроениям. Несколько голосов потребовали вина. Но Генрих был пьян
от одних мыслей о Марго. Кажется, ждать уже  невозможно,  время  тянется
нестерпимо, и все-таки оно мчится на крыльях счастья,  а  старик  Хронос
катит на легком шаре Фортуны. В четыре часа пришли доложить, что  обедня
сейчас кончится. Новобрачный отправился в собор  и  увел  жену.  В  при-
сутствии короля Франции Генрих поцеловал ее:  гугенот  с  юга  поцеловал
принцессу Валуа. Это зрелище заставила  умолкнуть  немало  злых  языков.
Весь двор опять проследовал по праздничной галерее во дворец епископа, и
вновь любовались повадками знати все зрители - простолюдины и  почтенные
горожане. Обед состоялся во дворце, а  вечером  праздник  продолжался  в
замке Лувр. Его стены увидели бесконечные танцы, которые  были  прерваны
только шествием серебряных скал. Через огромную залу под двадцатью люст-
рами проплыли с помощью мощных  незримых  механизмов  десять  сверкающих
глыб, и на первой из них, олицетворяя собою бога Нептуна,  восседал  сам
Карл Девятый, почти голый, ибо любил хвастать  своим  телосложением.  За
ним следовали его братья, а также другие дворяне,  переодетые  богами  и
морскими чудищами. Машины громыхали, и полотняные скалы морщились  длин-
ными складками. И все-таки нельзя было не подивиться тому  искусству,  с
каким все это было сделано, тем более  что  музыканты  пели  французские
куплеты, сочиненные лучшими поэтами.
   Ужин начался поздно, и, когда сели за стол, некоторые пары уже  усло-
вились пожениться, подобно Марго и королю Наваррскому, который хоть и не
любил обедни, но тем сильнее любил принцессу. Прекрасным фрейлинам  ста-
рой королевы было разрешено сегодня покорять гугенотов сколько им  взду-
мается. По отношению к Агриппе д'Обинье это оказалось нетрудным;  возго-
рясь пламенными чувствами, он пообещал каждой все, чего бы та ни пожела-
ла. Дю Барта духом остался тверд, и  только  плоть  его  сдалась.  Мысли
третьего друга новобрачного, Филиппа дю Плесси-Морнея, витали где-то да-
леко. Он принадлежал к тем натурам, которые даже посреди оргий сохраняют
отсутствующий вид и чрезмерную чистоту. Как раз в такие  минуты  люди  и
доходят до крайностей: одни - в своих пороках, другие - в  добродетелях.
Его сократовское лицо было просветлено гневом, и он воскликнул, покрывая
шум оргии:
   - До чего же дошло наше ребячье неразумие! Мы готовы поменяться  мес-
тами со скоморохом, играющим в трагедии роль короля! Он тащит  за  собой
на подмостки золотую парчу, а через два часа возвращает  ее  старьевщику
вместе с деньгами за прокат. О том, что под нею  прячутся  грязные  лох-
мотья, насекомые и болячки, мы не думаем, а ведь сколько раз,  изображая
государя, он вынужден почесываться и, хвастаясь своим величием, корежит-
ся от нестерпимого зуда!
   Раздались негодующие возгласы. Но кто их слушал? Брат Карла  Девятого
и его будущий преемник, - когда Карл наконец изойдет кровью, -  да,  сам
герцог Анжуйский радостно хлопнул Филиппа по плечу и шепнул ему на  ухо:
- Этот скоморох и есть мой братец! От меня вам нечего скрывать ваше мне-
ние" я разделяю его. Меня влечет к вам,  протестантам,  ваша  прямота  и
откровенность - эти качества бывают только при глубочайшей вере в бога.
   Сближение принца крови со скромным солдатом господа вызвало  подража-
ние; а может быть, оно само было только одним из многих братаний, начав-
шихся между католиками и протестантами? Они уже  сжимали  друг  друга  в
объятиях, например, господин де Леран обнимал капитана де Нанеся.  Моло-
дой Леви, виконт де Леран, выделялся среди своих  сверстников,  это  был
настоящий паж - красивый, стройный, живой. Силач де Нансей прижимал  его
к себе с такой силой, точно хотел в приливе любви раздавить ему  грудную
клетку; но юноша выскользнул у него из рук, словно кусок масла, и  вдруг
укусил толстяка за ухо. Миг сомнения - что  же  теперь  будет?  -  затем
взрыв дружного хохота: такова была эта ночь.
   У нее было, несомненно, лицо Венеры: даже скептики, вроде дю Барта, -
правда, их было немного, - увидели его совершенно явственно. Но и от них
ускользнуло то обстоятельство, что это все подстроено мадам  Екатериной.
Она выслала в бой свой летучий отряд, и,  следуя  ее  приказу,  фрейлины
сделали то, чего не мог сделать никто: они уничтожили все различия между
религиями. Господь бог никогда еще их не смешивал, и - вот  нынче  ночью
за дело взялась, правда, на свой особый лад,  госпожа  Венера.  Из  всех
языческих божеств ей в известном смысле меньше всего присущи обман и ко-
варство, и если она что обещает, то немедленно и дает. Во всяком случае,
при французском дворе, где все должно было служить целям мадам  Екатери-
ны, любая пара после сговора тут же удалялась. Поэтому часть гостей  все
время исчезала в комнатах фрейлин, предаваясь там беспорядочным  наслаж-
дениям при открытых дверях, причем  вновь  прибывшие  искали  свободного
места, а того, кто еще был занят с дамой, ожидающие своей  очереди  под-
бадривали с ревнивым сочувствием. Затем возвращались к танцам.
   Временами огромная зала оказывалась наполовину пустой,  и  музыка  на
хорах гремела слишком гулко, как  в  пустом  помещении.  Еще  оставались
пьяницы, оставались философы. Нежно склонившись к Марго, еще сидел здесь
Генрих. Над новобрачными пестрым шатром свешивались знамена  французских
провинций, знамена, взятые в былых  сражениях,  в  далеких  странах.  Но
влюбленным казалось, будто они наедине. Генрих говорил ей, что он ее лю-
бил всегда, всегда любил только ее. Марго отвечала и лично от себя и  от
имени своего сердца, уверяя, что и она тоже. Она верила Генриху, а  Ген-
рих ей, хотя оба знали, что на самом деле не всегда было так. Но  сейчас
оба чувствовали, что теперь это стало правдой. Вот он - мой единственный
возлюбленный. Я не знал ни одной женщины, кроме вот этой, с нее начнется
моя жизнь. Он моя весна, без него я бы скоро состарилась.
   - Генрих! Ты сложен с такой соразмерностью, какой требует  канон  ан-
тичности. Клянусь честью, ты заслуживаешь награды!
   - Марго! Я с радостью готов разделить с тобой эту награду: сколько ты
захочешь и выдержишь.
   - Доказательство не терпит отсрочки... - начал ее  звучный  голос,  а
прекрасное лицо досказало остальное. Он быстро вскочил с  колен,  и  они
вступили на тот путь, по которому уже прошли многие.  И  хотя  это  путь
плоти, но бывает, что и плоть может  одушевиться.  Когда  они  вышли  из
большой залы, Генрих схватил ее и понес. Он нес Марго перед собою.  Сол-
даты отдавали им честь и что есть силы  стучали  сапогами.  Пьяные,  уже
свалившиеся на пол, пытались проводить их взглядом.
   Однако осуществлению страстного намерения мешал брачный  наряд  прин-
цессы: он топорщился на бедрах четырехугольником, и Марго была заперта в
нем, точно в ящике. Тут молодой любовник выказал  и  осмотрительность  и
многоопытность. Он не стал грубо мять блистающую оболочку, но  мгновенно
раскрыл ее. "Не сравнить с Гизом, - еще успела подумать  Марго,  -  хотя
тот выше ростом и по внешности сразу скажешь, что дворянин!" Но вот обо-
лочка, точно раковина, открыта, и жемчужина обнажена. Вместо того  чтобы
подольше соблазнять его этой  драгоценностью.  Марго  приказала  коленям
слегка ослабеть и подогнуться, сделала вид, что падает, дала себя  подх-
ватить и потом бросить туда, куда ей хотелось, - на ее  знаменитую  кро-
вать, обтянутую черным тяжелым шелком. "Этот любит женщин и  тем  меньше
знает их! Этого я сумею удержать..." - хотела еще сказать про себя  Мар-
го. Но уже погасли слух и зрение - к большой выгоде остальных чувств.


   АВСТРИЙСКИЙ ДОМ

   Генрих один вернулся в большую залу. Там стало  многолюднее,  чем  до
его ухода, ибо теперь здесь находилась королевская  чета.  Карл  Девятый
успел прикрыть свою наготу, но зато напился. - Вон  возвращается  дружок
моей толстухи Марго! - воскликнул Карл, увидев Генриха.  По  всему  было
заметно, что и остальные в курсе дела  и  ждут  возвращения  счастливого
супруга. Лишь королева не смеялась; она, как обычно, не обнаружила ника-
кого движения ума или чувств. Никто не мог вспомнить, какой у нее голос.
Елизавета Австрийская сидела, выпрямившись и не шевелясь, на  возвышении
в особо предназначенной для этого части огромной залы; вокруг нее как бы
сама собой образовалась пустота, никакой охране не приходилось  отгонять
любопытных. И королева высилась там в своем золотом платье,  окаменевшая
и неуязвимая, точно статуя святой, даже лицо от толстого слоя белил  уже
не казалось человеческим. За ее широкой юбкой скрывались  два  испанских
священника; но сами они видели все.
   Карл Девятый повис на руке зятя. Он шепнул  Генриху  на  ухо,  однако
достаточно громко, какую-то непристойность  насчет  собственной  сестры.
Генрих с отвращением подумал: "Если он  упадет,  пусть  валяется!  Может
быть, дать ему подножку?" Однако он не сделал этого и наконец  дошел  до
того места, куда Карл влек его всей своей тяжестью: это  была  пустынная
часть залы, где сидела королева.
   - Вот она... восседает... - заикаясь, бормотал Карл, - а поди-ка, оп-
рокинь! Кажется, сдохнет, трупом станет, а все будет торчать тут, выпря-
мившись, во всем своем золоте. Австрийский дом  -  для  меня  постоянный
кошмар, а она - я же с ней спал! - она преследует меня даже  во  сне!  У
этой женщины голова медузы... прямо кровь стынет! Она дочь римского  им-
ператора - ну скажи, Наварра, может на ней человек  жениться?  Мой  дед,
Франциск Первый, лежал в, оковах в Мадриде, и за то,  чтобы  его  отпус-
тить, император Карл Пятый потребовал в качестве заложника  его  родного
сына. Они оскорбляли моего отца, а меня угнетают, пользуясь этой дочерью
императора Максимилиана. Они держат под своим каблуком  всю  Европу.  Их
золото, их хитрости, их священники сеют раздоры  в  моем  народе,  а  их
войска опустошают мою страну. Наварра! - бормотал Карл  Девятый,  словно
затравленный. - Отомсти за меня! Потому и сестру тебе отдаю! Отомсти  за
меня и мое королевство! Мне это заказано; я побежденный, который  теперь
уже не сможет бороться. Я так и буду влачить  свои  дни  с  отчаянием  в
сердце. Помни обо мне, Наварра! И берегись, - последние слова едва  раз-
личимым шепотом соскользнули с его губ в ухо Генриха,  -  берегись  моей
матери и моего брата д'Анжу! Что бы с тобою ни случилось в  будущем,  не
вини меня за это, Наварра, ибо мною руководит только  страх.  Никому  из
смертных неведом такой чудовищный страх.
   Вдруг король сипло взвизгнул. Его охватил ужас: из-за спины  королевы
на него глянули две пары колючих глаз; один миг - и они исчезли,  словно
только померещились. Карл зашатался, он  ухватился  за  Генриха,  никого
больше не оказалось рядом с ним на  этом  месте,