а, ее прелести держа-
лись довольно стойко. Некоторым юнцам она нравилась, ради нее они прибе-
гали к ростовщикам. Жить на средства несовершеннолетних нелегко. Она ре-
шилась сдавать свою квартиру для встреч других женщин  с  их  случайными
спутниками. Самое оживление начиналось под утро,  когда  танцевальные  и
игорные залы закрывались и по различным причинам парочки оставались  без
крова. Эскоман по большей части возвращалась домой одна; если же ей уда-
валось привести с  собой  чету  платных  гостей  для  своей  собственной
спальни, то сама она сидела это время с видом важной дамы у себя на кух-
не. Она ни на что не жаловалась. Она находила, что жизнь, в общем,  уст-
роена правильно.
   Иногда милость случая этим не ограничивалась. Кто-нибудь  стучался  у
входной двери, когда уже светало. Эскоман кричала вниз, чтобы подождали.
Поспешно будила она своего жильца, занимавшего вторую спальню, чтобы  он
из постели перекочевал на кухню. Человек, живший у нее в  прошлом  году,
не заставлял себя долго просить. Он был уступчив, услужлив,  больше  чи-
тал, чем спал. Он брал с собой свои книги. В  то  время  как  посетители
пользовались его ложем,  жилец  был  занят  серьезными  вопросами.  При-
сутствие особы женского пола с неприкрытыми прелестями не отвлекало  его
никогда. Все происходящее в ее квартире ничуть не занимало его. Опыт на-
учил Эскоман различать притворное равнодушие от настоящего; в его равно-
душии она не сомневалась. Он был необычайно высок и силен; тем не  менее
эта порода более целомудренна, чем люди маленькие, хилые. Так как он  не
проявлял никакого любопытства к ее делам, она заинтересовалась его дела-
ми.
   Во время его отсутствия она обследовала предметы его прилежных  заня-
тий. Это были главным образом сочинения некоего Марианы из ордена  Иису-
са. Латыни она не знала; однажды, когда они оба очутились ночью на  кух-
не, она стала задавать осторожные вопросы. Он отвечал с готовностью; ка-
залось, у него давно назрела потребность высказаться. Во  всем,  что  он
читал, обсуждалось право на убийство тирана. Эскоман, со своей  стороны,
не была убеждена в этом праве и не верила, чтобы какой угодно  благочес-
тивый отец мог дать нам его. Тирана же она знала по имени;  проповедники
часто его называли. Египетский тиран - странным  образом  говорили  они,
хотя подразумевали короля Франции. Он же, напротив,  показывал  свободо-
мыслие, он не карал их. Эскоман стояла за свободу, так как и ее промысел
требовал свободыс большим основанием, казалось ей, чем ремесло злобству-
ющих проповедников или ораторов на перекрестках. Родственники легконрав-
ной дамы были крестьяне. Одному из ее братьев король купил корову; двою-
родному брату, который  некогда  был  ее  женихом,  он  помог  наличными
деньгами.
   Она считала короля хорошим. Но это не значило,  что  жилец  ее  плох.
Ошибка его в том, что он принимает близко к сердцу чужие распри,  словно
они касаются его самого, а не выходят далеко за  пределы  его  заурядной
личности. Легконравная особа тотчас же разгадала его и не  раз  пыталась
обратить к женщинам, на беду - тщетно. Если бы его полнокровное тело бы-
ло удовлетворено, она не сомневалась, что и разум его не замедлил бы от-
решиться от вредоносных идей. Но он вместо этого отказался от комнаты  и
пояснил почему. Он решил ехать к себе на родину, чтобы открыться  святым
отцам в своем сверхъестественном назначении. Пусть одобрят  его  намере-
ние. Он нуждался в поддержке и доверился не  только  своей  хозяйке.  По
всей округе на него указывали пальцем: этот убьет  короля.  Говорили,  а
сами пожимали плечами - почему именно он? Однако предпочитали  толковать
об этом шепотом, потому что, кто знает, можно, чего доброго, самим  впу-
таться.
   Эскоман гордилась тем, что бывает в доме, который иногда посещает ко-
роль: у богача Цамета. Тот охотно пользовался дамами легких  нравов  как
украшением и приманкой своих игорных зал, когда там собиралось смешанное
общество. Но стоило появиться важным господам, не говоря уж о его  вели-
честве, как особы вроде Эскоман удалялись с черного хода. Ей никогда и в
голову  не  приходило  предстать  перед  королем.  Зато  она  неутомимо,
бесстрашно, невзирая ни на какую опасность,  старалась  приблизиться  ко
всем, кто помог бы ей спасти жизнь короля. Его же самого она никогда  не
подкарауливала и никогда не направляла к нему ни одного из своих бесчис-
ленных писем, так он был для нее свят.
   Она открыла все, что знала, бывшему сапожнику, который по происхожде-
нию был ей ровней. Цамет немедленно провел ее в  уединенный  покой,  где
некогда отдыхала Габриель д'Эстре, отдыхала напоследок  перед  тем,  как
для нее наступили все ужасы конца. Сапожник и легконравная  дама  вместе
повздыхали над участью короля.
   - Вот пробил и его час, - шептал богач.  Бедная  женщина  в  мишурном
стеклярусном платье пылала страстным упованием.
   - Он узнает и примет меры. Только бы получить доступ к  нему!  Цамет,
ты должен поговорить с ним.
   - Эскоман, ты преувеличиваешь мое значение. Одно лишнее слово, и меня
самого отправят туда же.
   - Цамет, чего ты боишься? Ведь он король, ты будешь под его  защитой,
если скажешь ему, что объявился новый убийца.
   - Эскоман, во-первых, король уж не таков, каким был раньше. Он  очень
раздражителен, по причине тяжких забот. Прибавь к этому: он всегда хотел
быть любимым. Теперь его осаждает ненависть, я давно его знаю, жизнь под
таким гнетом ненависти не может быть ему дорога.
   - Цамет, я люблю его. Мы  оба  любим  его.  Всякий,  кто  знает,  что
объявился новый убийца, из любви скажет ему правду.
   - Эскоман, много ли людей без утайки сообщили ему правду, после  того
как ты им открыла ее? А сами-то они разве нуждались в разоблачениях?
   - Цамет, этого я от тебя не ожидала. Ты намекаешь, что королева знает
об убийстве и тоже ответственна за него.
   - Эскоман, замолчи, Христа ради; иначе мне придется для  нашей  общей
безопасности запереть тебя в самый глубокий подвал.
   - Туда, Цамет, где твои мешки с золотом? Но там ли они еще? Многих из
прежних ценностей я не вижу у тебя в доме. Неужто ты  уже  готовишься  к
бегству?
   - Эскоман, замечай только дозволенное, не слушай того, что запрещено.
Королева не помнит себя от жажды мести, ибо ее Кончини был высечен коро-
левскими судьями и целый день просидел под стражей за свою наглость; ко-
роль радуется. Это скрепляет его смертный приговор.
   - Цамет, королеве сказала одна из ее прислужниц, что я  должна  сооб-
щить ей нечто чрезвычайно важное для блага короля. Королева  согласилась
меня выслушать, как и следовало ожидать. Завтра она примет меня.
   - Эскоман, королева сегодня отбыла в загородный замок.
   - Цамет, не скажи это ты, я бы не поверила. Нет и нет, королева завт-
ра вернется. Я предложила ей перехватить письма,  которые  завтра  будут
отправлены в Испанию.
   - Эскоман, сделай милость, извини меня. Я ничего не пожалею, если  ты
сохранишь в тайне то, о чем говорилось в этой комнате.
   - Цамет, твои деньги не дадут мне счастья. Тебе самому они  не  помо-
гут.
   - Эскоман, я с самого начала думаю об одной особе, которая  выслушала
бы тебя. Ваши намерения, вероятно, сходятся, но это не значит,  что  она
больше может противостоять судьбе, нежели ты. Однако  ты  встретишься  с
ней у меня в доме, - я не скажу, когда и что это  за  особа.  Ты  должна
угадать сама. Ну, а теперь довольно: сделай милость, извини меня.
   У легконравной дамы был знакомый юноша в министерстве, который  воро-
вал для нее письма. Юношей было двое; однако первый,  который  рассказал
ей об ужасных письмах, дабы его объятия приобрели большую ценность,  по-
том отказался доставить их. На все ее пылкие речи о страшном  преступле-
нии, которое он может предотвратить, юный чиновник отвечал:
   - Хлеб везде сладок, любезная госпожа.
   Его приятель, на которого она не обращала внимания, однажды в уличной
сутолоке сунул ей что-то в руку, а сам при этом глядел в сторону  и  тут
же исчез. Открыв дома сверток, она так и упала на постель, сердце ее го-
тово было разорваться от безмерной радости. Она уже видела  короля  спа-
сенным. Но еще не видела, каким образом. Что за неожиданная  удача!  Она
сама себе не верила и поминутно ощупывала письма; однако дальнейшие шаги
стали ей еще менее ясны. Не пойти ли в арсенал  к  господину  де  Сюлли?
Она, разумеется, давно уже ему написала, но не получила никакого ответа.
Показать ему теперь украденные письма? Она считала его жестоким  челове-
ком и отложила посещение.
   Она зашила письма в нижнюю юбку, отправилась к иезуитам на Сент-Анту-
анскую улицу и пожелала видеть отца Коттона. Но об одном она забыла: ес-
ли цареубийцу короля знает весь город, то и спасительница  его  вряд  ли
неизвестна. Ее встретили очень грубо. Коттон даже не  вышел.  Принял  ее
отец прокуратор, дал ей высказаться, о зашитых письмах она,  к  счастью,
умолчала. Ее взволнованный рассказ он выслушал, как  самое  обыкновенное
дело. После чего с ледяной холодностью отпустил ее, даже пожелал ей идти
с миром. Это окончательно вывело ее из себя, она выкрикнула:
   - Королю вы даете умереть, а ты, пес, будешь жить.
   Она ударила преподобного отца по лицу, после чего он сразу стал  кро-
ток и обходителен. Что она предполагает делать, пожелал он узнать.
   Эскоман:
   - Стать на перекрестке. Поднять народ против вас, убийцы,  убийцы!  -
кричала она за толстыми стенами, которые не пропускали ничего.
   - Успокойся, дочь моя. Я сам поеду в Фонтенбло к королю.
   - Это правда? - спросила она; ей очень хотелось ему поверить.  Невоз-
можно, чтобы люди были страшнее лютых зверей. Надо  только  подхлестнуть
их вялое сердце, хотя бы пощечиной.
   Итак, она ушла и не заметила, что кто-то следовал за  ней  по  пятам,
целый день. Другой поспешил из дома ордена Иисуса в дом герцога  д'Эпер-
нона. Произошло это восьмого мая. Короля не было в Фонтенбло; в этот час
он бродил с дофином между высоких шпалер своего сада, а королева и посол
занимались каждый своим делом. На пересечении двух улиц Эскоман столкну-
лась со своим прежним жильцом.
   Он не дал удивленной женщине слова вымолвить. Как будто  они  расста-
лись вчера, он продолжал разговор с того, на чем тогда остановился.  Его
великое дело назначено на ближайшее время, ему дано повеление, ему  даны
полномочия. Его чуткая совесть  наконец-то  успокоилась.  Случилось  это
после того, как у себя на родине он увидел свою благочестивую мать, при-
чащавшуюся святых тайн. Ему, цареубийце, отказано в святом причастии. Но
он матери своей, пребывающей в состоянии полной безгрешности,  передове-
рил свое преступление, теперь оно уже исчезло из мира, и ему нечего  бо-
яться ада. А если даже и не так, все равно он встретится там с себе  по-
добными прославленными личностями.
   Она отвечала, что он, видимо, научился на кляузных делах, как  спихи-
вать на другого свою вину.
   - Однако берегись! Ты узнаешь, что тебя опередили.
   - Уж не ты ли? Повсюду говорят, что ты за  это  время  повредилась  в
уме. - С этим он удалился.
   По ее лицу вдруг потекли слезы. К ней  приближались  пустые  носилки.
Она села в них и указала свой дом. Она нарядилась  и  прикрасилась,  как
только могла: вечером она решила быть у Цамета.
   И королева Наваррская помышляла сегодня об игорных столах финансиста.
Он довел до ее сведения: если у нее нет денег на игру,  он  будет  иметь
честь приготовить для нее кошелек. Но это меньше  всего  интересует  ее,
хотя она, как обычно, израсходовала свои средства  преждевременно,  а  к
королю, своему бывшему супругу, более не имела доступа.  Между  тем  она
знает: его смерть решена.
   О! Она знает это, как и другие. То, что так широко известно, надо ду-
мать, не дойдет до осуществления. Посылая некогда убийцу к королю,  сама
она приняла все нужные меры, а  дело  все-таки  сорвалось.  Божественным
промыслом он был спасен. Только бы и на сей раз  покушение  не  удалось!
Своему капеллану она велела читать мессы о  спасении  одного  смертного,
чьего имени не назвала. А про себя меде тем твердила: "Господи, еще раз!
Еще на этот раз!" Марго молилась в сердце своем, чтобы, после  того  как
вымер ее род, ей был сохранен спутник ее юности, чтобы она  не  утратила
всех до последнего. Двадцатилетнего юношу, которого она недавно выписала
из провинции, она отсылает прочь. Все ее мысли и чувства принадлежат од-
ному Генриху.
   "Он не допускает меня к себе, да и как бы он поверил мне после  того,
что сама я посягала на него. Марго, какое бессилие!  Генрих,  друг  мой,
неужто ты не распознаешь своих врагов? Ведь каждый может тебе  их  пере-
числить, но все молчат, это заговор молчания, а что могу  я,  единствен-
ная, кто хочет говорить! Написать ему, что королева, его жена... Он  это
знает. Если бы только человек верил всему,  что  знает!  Впрочем,  моего
письма он все равно ведь не получил бы. Он окружил себя своими королевс-
кими жандармами. Ранее его хранила одна лишь воля к жизни.  Он  страстно
хотел жить. Генрих, я тебя не узнаю.
   Они не посмеют убить его. Весь город посвящен в тайну, он не потерпит
злодеяния, поднимется возмущение. На убийцу пальцами показывают.  И  ка-
кая-то женщина суется повсюду, она хочет спасти жизнь короля. Я  опережу
ее, и это право, мое последнее право, никто не смеет у меня отнять.  По-
чему она бросается ко всем, а ко мне не идет?"
   Мадам Маргарита Валуа поехала на дом к Эскоман, даме  легких  нравов.
Эскоман у Цамета, сказали ей. Она направила свой  путь  туда  же,  была,
принята с особыми почестями, и сам хозяин дома, вручив ей кошелек,  про-
вел ее в залу для высокопоставленных гостей. Ее партнерами были  господа
д'Эпернон и де Монбазон - четвертой была какая-то дама, которой никто не
знал. Герцог д'Эпернон по секрету сообщил королеве Наваррской,  что  это
чужестранка и очень богатая. Может быть, он услышал это от хозяина  дома
и поверил ему. Марго нашла, что кошелек, из которого та вынимала деньги,
весьма схож с ее собственным. Д'Эпернон, игравший в партии с  королевой,
делал ошибку за ошибкой, перед незнакомкой скоплялся выигрыш. Вдруг  она
собралась встать из-за стола, но подагрик загородил ей обеими ногами вы-
ход: он хотел отыграться. Обчистить людей и прекратить игру - на что это
похоже?
   Эскоман села снова. Эскоман и Марго пристально вгляделись одна в дру-
гую и признали друг друга. Эскоман поняла: вот она,  та  высокая  особа,
которая хочет мне помочь. Сейчас она прикажет обоим  кавалерам  оставить
нас; слово будет сказано, и король спасен. Марго отметила: хорошо сохра-
нившейся дамой легких нравов, как ее описывали, я бы ее не  назвала,  но
это она и есть. Телесные прелести она утратила, щеки у нее впали. Но вид
у нее отнюдь не угнетенный. Она полна  воодушевления.  "Она  подает  мне
пример не унывать, невзирая на поругание, усталость и опасность".  Марго
открыла рот - как раз в ту минуту к ней обратился хозяин дома. Он стоял,
склонившись низко, чуть не до полу, только Марго со своего места  видела
его лицо, она невольно сравнила обычного Цамета с этим пришибленным  че-
ловеком. Он бормотал:
   - Мадам, простите, что я прерываю вашу игру. Ваша партнерша ищет  не-
кую особу, а та прибыла.
   - Я знаю это не хуже вас, - сказала мадам Маргарита
   Валуа. - Мы обе тут, - сказала она, встретившись глазами с Эскоман.
   - Ожидаемая особа стоит на улице, - тихо вымолвил
   Цамет.
   - Что? Как? - переспросил глухой.
   Эскоман вскочила, она отшвырнула с пути господина де Монбазона вместе
с его стулом и убежала. Толчея в зале мигом поглотила ее.
   У Монбазона набухли жилы, он спросил:
   - Д'Эпернон, почему это мы вместе с незнакомкой выиграли столько  зо-
лота, а она бросает его на произвол судьбы?
   Вместо ответа предатель захихикал своим затаенным смешком, собрал все
золото и подвинул к мадам Маргарите.
   - Может статься, ей оно больше не понадобится, - сказал  он  наконец.
Марго полными пригоршнями швырнула ему золото в лицо; торопливо встала и
поспешила вслед за исчезнувшей. Но та исчезла навсегда.
   Эскоман хотела бежать через открытую напоказ кухню:  там  ждал  поли-
цейский офицер. Она сбила его с ног, но налетела на других  агентов,  те
набросили ей на голову толстые платки, затем ее связали.
   Из тюрьмы она умудрялась все еще слать предостережения и призывы; од-
нажды их взялся передать аптекарь королевы. Мария Медичи выслушала  его.
Свои драгоценные документы Эскоман с трудом переправила министру  Сюлли.
Он не скрыл их от короля, правда, вычеркнул сначала опасные имена.  Пер-
вым стояло имя королевы; но ведь коронование ее все равно неизбежно. Ко-
роль ездит по улицам под охраной своих жандармов. Еще несколько дней,  и
он выступит в поход. Какой смысл раньше времени отравлять его и без того
нелегкую жизнь.
   Для того чтобы вынести из темницы, где была  заточена  спасительница,
письменные улики, судьба избрала мадемуазель де  Гурней,  приемную  дочь
господина Мишеля де Монтеня. Те же действующие лица через всю жизнь, те-
перь они стекаются, Генрих, на вашу кончину. Мудрейший из ваших  мертве-
цов шлет последнее тщетное предупреждение.


   ГОСПОДЬ БЛИЗОК

   Жандармы-телохранители короля были новым  отрядом,  они  существовали
меньше года, лишь с тех пор, как король не был спокоен за свою  жизнь  у
себя в столице. Их знамя было из белого шелка, заткано золотом с молнией
в виде эмблемы и следующей надписью: "Quae jubet iratus  Jupiter".  Куда
бы ни повелел Юпитер во гневе - жандармы из охраны тут  как  тут.  Гнев,
угроза молнией - столица не узнавала своего короля Генриха. Столько вре-
мени ее улицы видели его без провожатых на коне или пешком. Он  расспра-
шивал народ. Того, кто дернул его за плащ,  он  остановил  взглядом.  Из
чьей-то руки выпал нож, а король пошел своей дорогой.
   В одном из дворов Лувра посадили березку, но она трижды  падала.  Ко-
роль сказал:
   - Какой-нибудь немецкий князь счел бы это за дурной знак, а подданные
его твердо решили бы, что смерть его близка. Я же не  трачу  времени  на
суеверия.
   Врач Лаброс передал ему, чтобы он  остерегался  четырнадцатого  числа
мая месяца, и даже предложил королю заранее описать его убийцу. Дело бы-
ло бы нехитрое. Генрих пожал плечами. Он производил смотр своим  полкам,
старым гугенотам, воинам Иври, французским гвардейцам храброго  Крийона,
своим швейцарцам. Ежедневно посылал он войска  к  границам  королевства.
Сам же намеревался последним перейти границу с риском опоздать.
   Король не думает избегать людей, все  равно  ему  не  избежать  своей
судьбы.
   - Бодро вперед, навстречу моей судьбе, - были его слова.
   К себе он не подпускал никого, кроме  солдат.  В  заключение  дневных
трудов ему оставался его начальник артиллерии, их военный совет в  арсе-
нале. Все проекты и приказы, которые оба они наносили на бумагу,  храни-
лись там до вручения начальствующим лицам под их ответственность. В  ка-
бинете короля ничего бы найдено не было, он редко переступал его  порог.
Очутившись наедине у себя в кабинете, он становился бесконечно одинок  -
ему начинало казаться, что навсегда. Тяжелый шаг жандармов за дверью ни-
чему уже не помогал. Что может внешняя защита  против  внутреннего  бес-
силья?
   "Однако не все - ложь. Нам говорят прямо в лицо: отслужил свое.  Кру-
гом твердят, шепчут, умалчивают: старик, похотливый, переживший свой век
и не доросший до нового. Нет, мы могли бы обогнать и его  и  последующие
века, это мы знаем. Мы черпали самые различные уроки, какие только может
вместить человек ныне и впредь. Тут были сомнение и добрая воля. Тут бы-
ли падения, кары, взлеты, победы, излишества и  самоограничение.  Ничего
не презирать, вот чему научили нас, как бы  иначе  мы  стали  под  конец
простым человеком? Потомки и истина  ждут  простого  человека,  которому
сначала пришлось пройти скользкий путь. Но теперь? Но  тут?  Только  шаг
жандармов показывает, что мы еще живы. Одна