в сторону, делает нелепые телодвижения, прыгает вперед, назад, тол-
кает Бовуа, просит извинения, все время что-то бормочет и слишком поздно
догадывается поклониться. Он неловко размахивает своей огромной  шляпой,
она выскальзывает у него из рук, летит прямо под ноги принцу. И тут Ген-
рих совершает нечто не соответствующее его сану. Неизвестно  почему,  он
поднимает шляпу и подает тому человеку, а тот самое  большее  -  лекарь,
хотя для лекаря слишком неловок.
   И вот они стоят друг перед другом, тощий смотрит вниз, а  малыш  уси-
ленно задирает голову, но тщетно; неуловим взор этого существа, он точно
пелена, опущенная на щеки и шею, так что остается лишь туловище без  го-
ловы, а вместо головы завеса. Мальчику страшно, но боится он уже не пор-
ки.
   Незнакомец перестал бормотать, он думает: "Что я говорю?" Он чувству-
ет: "Это дитя, что-то еще несбывшееся, беспредельное, ведь ребенок, хоть
он и слаб, обладает большей силой и властью, чем те, кто уже много  про-
жил. Он несет в себе жизнь, и потому он велик. Только ребенок велик! Ка-
кое смелое лицо!" - говорит он себе в ту минуту, когда Генриху  страшней
всего.
   - Это он, - произносит незнакомец вслух, обращаясь к  Бовуа,  который
ждет терпеливо. - Если бог вам дарует милость дожить до тех  пор,  вашим
государем будет король Франции и Наварры.
   Вот и все, что он говорит вслух, и уже не делая попытки еще раз  пок-
лониться, идет к выходу. Бовуа распахивает перед ним двери.
   - Благодарю вас, - говорит Бовуа. - До свидания, господин Нострадамус
[4].
   А Генрих чувствует, что незнакомец не из тех, с  кем  можно  еще  раз
свидеться. Именно поэтому тот человек останется у него в памяти  навсег-
да.


   ВСТРЕЧА

   Но Генриха и так повсюду донимали слухами и пророчествами. Невозможно
было забыть происходившего в те дни. Куда бы ни приехал со  своими  про-
тестантами принц Наваррский, ревнители истинной веры приветствовали  его
в необычайной потайности, расстроенные и встревоженные.
   - Не ездите дальше, принц, оставайтесь с нами, скорее мы все до одно-
го умрем, чем отдадим вас врагам. - И везде он слышал одно и то же.  Се-
довласый гугенот, которого внуки принесли к Генриху, поднял дрожащую ру-
ку и, благословляя его, произнес глухим и глубоким старческим голосом:
   - Хвала господу, что дал мне увидеть вас! Когда всех  нас  уничтожат,
вы, государь, отомстите и поведете истинную веру к победе.
   Потом раздались со  всех  сторон  уже  знакомые  Генриху  заклинания:
пусть, ради господа бога, не ездит дальше.
   Позднее Бовуа ответил на вопросы Генриха так:
   - Не давайте себя запугать! Эти люди боятся? Тем ревностнее будут они
служить нашей вере. Они ожидают всяких бед только от того,  что  короле-
ва-мать решила встретиться с испанцами. Мы, однако же, знаем мадам  Ека-
терину: она скорее схитрит, чем пойдет на кровавую резню.
   - А если испанский дьявол ей прикажет? - заметил Генрих, даже не ожи-
дая ответа, так уверен он был в смертельной ненависти Габсбурга, которая
есть и будет вовеки.
   Бовуа попытался объяснить мальчику, что Екатерина, быть может, ничего
страшного и не замышляет, а хочет лишь оправдаться перед всемирным като-
лицизмом, что не всегда посылала против своих  протестантов  войска,  но
иногда старалась поймать их в сети уступчивости.  В  худшем  случае  она
попросит у Филиппа помощи на том, дескать, основании, что  иначе  ей  не
усмирить своих подданных-реформистов.
   Тщетно старается Бовуа, доводы учителя не убеждают Генриха, его вооб-
ражение полно страшных картин, оно непрерывно работает,  его  возбуждают
все эти встревоженные лица, перешептывания, намеки, предостережения, ко-
торые сопровождают мальчика во время всего путешествия. А в  конце  пути
должно произойти то событие, предощущением которого полна его душа;  что
именно, он не знает, но чувствует: неведомое уже при дверях, и если даже
оно не свершится, он все равно готов увидеть его и услышать.
   Так Генрих достиг в свите сильнейших города Байоны, совсем поблизости
от земли Беарн, его родины. Здесь можно ждать всего, это ведь те  места,
- да, те самые, - где он жил с отцом и матерью в раннем  детстве.  Здесь
он чувствовал себя дома. Мягко, словно родные, искони знакомые звуки его
французского имени, журчит река Адур; а вон те сгустки света, чьи  очер-
тания теряются в темно-синем небе, те вершины - это его горы, это  Пире-
неи. Однако Генриху, столь горячо тосковавшему по ним, теперь ни разу не
пришло на ум там укрыться.
   Когда, наконец, испанцы приехали, оказалось,  что  это  всего-навсего
молодая женщина, Елизавета Французская, королева  Испании,  родная  дочь
Екатерины, и в качестве начальника ее свиты - герцог Альба. С ним-то ма-
дам Екатерина и вела с глазу на глаз важнейшие переговоры.
   Зала охранялась снаружи. Первой появилась старая королева, она прошла
вдоль ряда окон и подняла все занавеси. На противоположной стене  висели
только картины. Затем она села на высокое кресло с прямой спинкой, отку-
да видны были двери. Позади нее чернел камин. Его огромное отверстие бы-
ло полно зеленых веток: стояла середина июня.
   Герцог Альба вошел, откинув голову, выступавшую из  жестких  брыжжей.
Он не склонил ее и шляпы не снял. На ходу он старался не сгибать колени,
лицо у него было немолодое, но гладкое. Никакие испытания не  смогли  бы
на нем оставить своих следов, так оно было надменно.
   Альба остановился, однако не из почтительности, а в позе  обвинителя,
и сразу же, без всякого вступления, объявил королеве, что его  государь,
великий король Филипп Испанский, ею недоволен. Она слушала без  возраже-
ний, да герцог и не ждал их, но все говорил суровым и  жестким  тоном  о
том, что она пренебрегла своими  обязанностями  по  отношению  к  святой
церкви и к ее земной деснице, держащей меч, - к дому Габсбургов.  Екате-
рина слушала молча, пока он не кончил.
   Потом спросила своим жирным голосом, сколько же ей предлагает испанс-
кий король за то, чтобы она все королевство сделала католическим. -  Это
ведь стоит недешево, - добавила она.
   - Нисколько. Не торгуйтесь, а не то вам придется впустить наши войска
и признать дона Филиппа, верховным сувереном вашего королевства.
   Екатерина ответила, и тут ее голос дрогнул: господь не захочет этого,
ведь доверил же он именно ей, Екатерине, французское королевство и  пос-
лал сыновей. Однако она обещает королю Филиппу, что больше не станет вы-
зывать его гнев и терпеть протестантскую ересь, У нее-де всегда были са-
мые благие намерения, но недостаток силы приходилось восполнять изворот-
ливостью.
   - Сколько стоит здесь у вас удар кинжалом? - спросил Альба.
   Екатерина несколько раз шумно вздохнула, она сделала  попытку  усмех-
нуться, во всяком случае в ее тоне прозвучала ирония.
   - Десять тысяч ударов кинжалом стоят столько же, сколько пушки,  сож-
женные города и междоусобная война.
   - При чем тут десять тысяч? - презрительно отозвался Альба. - Я  имею
в виду один-единственный. - Лишь теперь соблаговолил он приблизить  свое
лицо с узкой, острой бородкой к уху сидевшей в высоком кресле  королевы.
И сказал:
   - Десять тысяч лягушек - это все-таки не лосось.
   Екатерина сделала вид, будто обдумывает его слова, хотя отлично поня-
ла их смысл: Чтобы выиграть время, она повернулась к дверям, потом к вы-
соким окнам. Про камин позади ее кресла она забыла. Затем  так  понизила
голос, что даже Альба с трудом разбирал ее слова:
   - Под лососем вы должны разуметь по крайней мере двух особ.
   Теперь заговорил шепотом - и он. Они шептались довольно долго.  Потом
их головы отодвинулись одна от другой, герцог отступил, все такой же де-
ревянный, напыщенный, как и в начале разговора. Старая  королева  грузно
поднялась, он протянул ей кончики пальцев и повел к двери, он  шествовал
торжественно, она ковыляла, переваливаясь.
   Оба давно уже вышли, а в зале все еще царила беззвучная тишина.  Было
слышно, как перед дворцом сняли караул. Лишь тогда зеленые ветки  в  ог-
ромной пасти камина зашевелились, и оттуда  вылезла  маленькая  фигурка.
Фигурка обошла вокруг кресла, где только что  сидела  Екатерина.  Генрих
опять увидел обоих злодеев, точно они еще были здесь. Он еще раз услышал
все, что они друг другу шептали, даже неслышное, даже те два имени,  ко-
торые подразумевались. Генрих уже отгадал их: имя адмирала Колиньи  и  -
его сердце содрогнулось - имя его матери, королевы Жанны.
   Он сжал кулаки, слезы гнева выступили на глазах. Вдруг он  завертелся
на одной ноге, рассмеялся, весело выругался. Этому ругательству он  нау-
чился на родине от старика, от деда д'Альбре, - святые слова, искаженные
до неузнаваемости. Потом он звонко крикнул, и откликнулось эхо.

   Moralite

   Aingi le jeune Henri connut, avant l'heure, la mechancete des hommes.
II s'en etait un peu doute, apres tant d'impressions troubles replies en
son has  age,  qui  n'est  qu'une  suite  d'imprevus  obscurs.  Mais  en
s'ecriant allegrement Ventre-Saint" Gris, au  moment  meme  ou  lui  fut
revele tout le danger effroyable de la vie, il fit connaitre  au  destin
qu'il relevait le defi et qu'il gardait pour  toujours  et  son  courage
premier et sa gatte native.
   C'est ce jour la qu'il sortit de I'enfance [5].

   Поучение

   Так юный Генрих познал до срока людскую злобу. Он уже  догадывался  о
ней после стольких мрачных впечатлений, полученных им в раннем  детстве,
которое представлялось ему лишь вереницей  удивительных  неожиданностей.
Однако, весело воскликнув: "Клянусь святым Пупом", в  ту  самую  минуту,
когда ему открылись все грозные опасности жизни, он заявил  судьбе,  что
принимает ее вызов и сохранит навсегда и  свое  изначальное  мужество  и
свою прирожденную веселость.
   В этот день и кончилось его детство.


   II. ЖАННА


   КРЕПОСТЬ НА БЕРЕГУ ОКЕАНА

   Все это я отлично видел и слышал, - рассказывал Генрих своей  дорогой
матушке, когда они в первый раз получили возможность побеседовать наеди-
не. Произошло это лишь в Париже, хотя Жанна присоединилась к королевско-
му двору, едва только он пустился в обратный путь.
   - И знаешь, мама, что мне кажется? Альба заметил меня. Зелень в ками-
не была недостаточно густая, я задевал за ветки, они шевелились.
   - Он мог подумать, что это ветер. Неужели он бы тебя не вытащил отту-
да?
   - Другой бы так и сделал, но не этот испанец. Видел я  его  лицо,  не
человек он! И если бы он счел нужным, так просто сунул бы в листву  свою
шпагу и спрашивать бы не стал, кто там прячется. Но для этого он слишком
надменен, да и потом он был уверен, что ничего нельзя  разобрать,  когда
говорят так тихо. Нет! - воскликнул Генрих,  заметив,  что  Жанна  хочет
возразить ему. - Для меня не слишком тихо! Я твой сын, потому я и понял,
что они против тебя замышляют.
   Жанна взяла руками его голову и прижалась щекой к его щеке.
   - Люди не прочь прихвастнуть даже постыдными деяниями.
   - Люди, но не чудовища! - отозвался Генрих горячо и нетерпеливо. -  А
уж до чего оба смешные! - Он вдруг вырвался из рук матери и, передразни-
вая Альбу, сначала торжественно прошествовал по комнате, а затем  проко-
вылял, переваливаясь, как Екатерина. "У него прямо  дар  подражания",  -
отметила про себя Жанна; все же она не рассмеялась, и сын понял, что его
рассказ заставил ее призадуматься.
   Потом она так устроила, что им обоим удалось покинуть двор и  бежать.
Действовала она столь осторожно, что даже Генрих ни о чем не  догадывал-
ся. Началось это с поездки в одно из ее  поместий,  которая  завершилась
вполне безобидным возвращением. И лишь второе путешествие,  предпринятое
Жанной вместе с сыном по нескольким провинциям, где у него  были  земли,
кончилось бегством на юг. Был февраль, когда они приехали в  По;  принцу
Наваррскому шел четырнадцатый год, и тут он получил первые  наставления,
как управлять государством и как вести войну, что, впрочем,  одно  и  то
же.
   Жанна обращалась с собственными подданными, словно с врагами,  ибо  в
отсутствие королевы они взбунтовались против истинной веры, и вот нежная
Жанна превратилась на время в  свирепую  повелительницу.  Она  отправила
против бунтовщиков своего сына, при нем многолюдный  штаб  из  дворян  и
пушки, и приказала отомстить за одного  из  убитых  единоверцев;  солоно
пришлось тогда мятежникам.
   Вскоре после того ее родственник Конде задумал, ни  много,  ни  мало,
как напасть на короля Франции я его двор. Медичи сочла, что  сигналом  к
новым волнениям и на севере и на юге послужило бегство ее подружки  Жан-
ны; и, как обычно, когда обстоятельства складывались не в ее пользу, она
решила поторговаться. Мадам Екатерина послала к Жанне одного сладкоречи-
вого царедворца, - носившего, к тому же, звучное имя; но сколько тот  ни
ораторствовал, Жанна понимала, что ее хотят снова заманить  ко  двору  и
прибрать к рукам.
   Поэтому она напрямик потребовала для своего сына  наместничества  над
всей Гиеннью, обширной провинцией с главным городом Бордо;  до  сих  пор
Генрих носил только титул наместника. Но так как Екатерина и теперь  ни-
чего не пожелала дать ему, все стало ясно. Тогда Колиньи и Конде немедля
продолжили поход. Жанна подозревала, что враги хотят теперь силой завла-
деть принцем Генрихом; особенно герцога Лотарингского она  считала  спо-
собным на все. Он был опаснее, чем королевский дом, который  уже  держал
власть в своих руках. Гиз же еще только вожделел к ней, а Жанна д'Альбре
знала по себе, что это значит.
   Поэтому она решила переехать в ту местность, где  находились  главные
протестантские твердыни; местность называлась Сэнтонж и лежала к  северу
от Бордо, на побережье океана. Генрих был радостно взволнован, тогда как
мать мучили сомнения. " - Почему ты плачешь, мама?
   - Потому что я не знаю, что хорошо и что дурно.
   Вечно Сатана старается помешать всякому благому начинанию, и, как  бы
я ни поступала, я боюсь, что действую, по его наущению.
   - А Бовуа говорит, что я уже большой, могу идти на войну и сражаться.
   - Да кто такой сам Бовуа? Разве Сатана никогда не говорил через него?
   - Сейчас он пользуется устами господина де ла Мот-Фенелона. - Это был
посланец Екатерины. - А я Сразу же узнаю голос  Лукавого!  -  воскликнул
Генрих.
   На это Жанна промолчала. Она была счастлива: Пусть хоть четырнадцати-
летний мальчик знает, что хорошо и что нет. Когда она  смотрела  на  его
полудетское решительное лицо, она начинала презирать окружавших ее  гос-
под, не советовавших ей порывать с двором, - ведь  сами  они  были  либо
светскими щеголями, либо просто слабыми душонками. В  такие  минуты  она
уже не опасалась нашептывании Сатаны и заранее торжествовала победу.  Ее
сын достаточно подрос, чтобы подержать в руках оружие, а это - главное.
   Она спросила только для очистки совести:
   - За что же, сын мой, ты будешь сражаться?
   - За что? - переспросил он, удивившись, ибо  совсем  позабыл  о  цели
борьбы, радуясь, что сможет наконец схватиться с врагом.
   Жанна не настаивала, она думала: "Поймет! Коварство врагов,  особенно
же коварство судьбы, подскажет ему ответ. Мысль о том, что он  сражается
за истинную веру, будет каждый раз придавать ему силы. Да,  наверное,  и
кровь заговорит: ведь дядя Конде - ему более близкая родня, чем любой из
католических князей. А кроме того, королевство ждет умиротворения, через
нашу победу", - про себя добавила Жанна, вспомнив о своих высших обязан-
ностях. "Но главное, - вернулась она опять к прежней мысли, - это служе-
ние богу. Вся жизнь моего милого сына должна быть как бы отлита из одно-
го куска, и эту цельность ей даст вера".
   Так ошибалась королева Жанна, предсказывая  будущее  своему  веселому
драчуну. Она знать ничего  не  хотела  о  ногах  принцессы  Марго,  хотя
собственными глазами видела, насколько он занят ими, когда стояла у окна
со своей подружкой Екатериной. Забыла она и о том,  что  в  монастырской
школе Генрих все-таки отрекся от своей веры и пошел к обедне. Правда, он
некоторое время мужественно сопротивлялся, но что может сделать ребенок,
когда все на него наседают? Что может сделать даже  взрослый,  если  ему
хочется иметь друзей и наслаждаться жизнью, а не разделять участь  муче-
ников? Королева Жанна принадлежала к числу тех, кто, несмотря на все пе-
режитые испытания и гнусные козни врагов, сохраняют до конца своей жизни
душу, доверчивую и простую. Зато, даже старея, они еще способны любить и
верить.
   Генрих знал Жанну лучше, чем она знала его; поэтому он редко просил у
нее денег. Он пристрастился  к  игре,  любил  попировать,  добывая  себе
средства тем, что нежданно-негаданно посылал людям на дом долговые  рас-
писки. Расписку либо возвращали обратно, либо присылали  деньги;  но  от
матери он эти проделки тщательно скрывал. Только  война  может  погасить
его долги, - наконец решил молодой человек. Не только возвышенные и бес-
корыстные побуждения заставляли его желать междоусобной войны: он был  в
таком же положении, как и другие голодные гугеноты. Но это шло на пользу
дела, которому он служил, ибо тем горячее  и  убежденнее  он  говорил  и
действовал.
   Жанна тронулась в путь вместе с ним; по дороге к Протестантской  кре-
пости Ла-Рошель они опять замешкались, встретив того же самого  посланца
французского короля. Он осведомился у Генриха, почему принц стремится во
что бы то ни стало - в Ла-Рошель, к своему дяде Конде.
   - Чтобы не тратиться на траурную одежду, - тут
   же нашелся Генрих. - Нам, принцам крови,  надо  умереть  всем  сразу,
тогда ни одному не придется носить траур по другому.  -  Этот  господин,
видно, считал Генриха дураком, иначе он не стал бы  восстанавливать  его
против родной матери. Не называя ее имени, он завел разговор о  поджига-
телях междоусобной розни.
   - Довольно одного ведра воды! - воскликнул тут
   - же Генрих. - И пожару конец!
   - Как так?
   - Пусть кардинал Лотарингский вылакает его до дна и лопнет! - А  если
господин придворный не понял, значит, он менее смышлен, чем  пятнадцати-
летний мальчишка. Жанна больше всех умела ценить  находчивость  Генриха.
Она была так поглощена сыном, что не слишком спешила и чуть не  попалась
в лапы к Монлюку, который опять следовал за ней по пятам. Но  все  же  и
мать и сын благополучно достигли укрепленного города на берегу океана, и
какая это была огромная, светлая радость - наконец увидеть  вокруг  себя
только лица друзей! Потому-то и блестели их взоры, плакали они или смея-
лись. Колиньи, Конде и все, кто уже были в Ла-Рошели  и  тревожились  за
них, праздновали встречу такой же сердечной радостью.
   А это немало - город, полный дружелюбия и безопасности, когда  позади
целая страна ненависти и преследования! Сразу исчезают недоверие,  осто-
рожность, забота, и на первых порах избегнувшему беды  достаточно  того,
что он свободен, что он вольно дышит. Обо всем, что тебя мучило и терза-
ло, можно рассказать вслух, а остальные смотрят на тебя и словно говорят
твоими устами. Ты уже не одинок и знаешь, что тебя окружают  только  те,
кого тебе не нужно презирать. Избави нас от лукавого! Проведи  чрез  все
опасности тех, кого я люблю! И вот мы здесь!
   Он стоял у самого моря. Даже во мраке ночи Генрих мог, не боясь напа-
дений, ходить в гавань и на бастионы. Мощно катились перед  ним  морские
валы, сшибаясь, переваливаясь друг через друга, и в их реве слышался го-
лос дали, его не знавшей, а в морском ветре он ощущал дыхание иного  ми-
ра. Его дорогая мать уверяла, что если сердце в груди бьется уж  слишком
сильно, то это бог. А сын ее Генрих опьянялся мыслью о том, что  не  пе-
рестанут водяные громады греметь и катиться, пока не домчатся до невысо-
ких побережий нового материка - Америки. Рассказывают, что она дика, пу-
стынна и свободна; свободна, думал он, от зла, от ненависти, от  принуж-
дения верить либо не верить в то или а другое, смотря по тому,  придется
ли за это пострадать или удастся получить власть. Да, по ноча