и стал молиться. Тогда все решили, что сам заплечных дел  мас-
тер колеблется; кстати, сейчас, наверно, появится посланный короля и ос-
вободит дворянина. Вместо этого подручные палача схватили его, и тут, на
лестнице, ведущей к зданию суда, вдруг очутился молодой  крестьянин,  он
возвысил голос среди ошеломленного молчания, и голос  его  то  креп,  то
срывался от ярости и ненависти.
   - Она была моя невеста. Он поставил ей ноги в распоротый живот.
   После этого некоторые женщины подняли пронзительный вопль, в унисон с
торопливым колокольчиком. Ибо они раньше все знали, но отказывались  ве-
рить, потому что красивый дворянин выступал так  грациозно.  Сейчас  это
было ему уже недоступно, потому что его связали, руки вытянули сзади над
головой, а ноги, от колен вниз, свешивались с колеса; меж тем за молодым
крестьянином последовали другие свидетели. Теперь обнаружилось и переда-
валось из уст в уста, пугливо, возмущенно, озлобленно,  что  негодяй  не
раз совершал подобные злодейства, особенно у себя в поместьях. Только из
страха перед его званием и могуществом никто не решался возбудить против
него уголовное дело. Судей удерживали опасения, а крестьян - их вековеч-
ное рабство.
   Как поверить, что дело кончится именно так? Все вытягивают шеи: вест-
ника спасения нет как нет, а палач уже вертит колесо и  раскачивает  же-
лезный брус. Через всю площадь проносится вздох. Огромная  толпа  народа
на Гревской площади в Париже одной грудью выдыхает свое напряжение,  до-
шедшее до предела. Значит, действительно новшество вошло в силу, и  дво-
рянина казнят по общим законам для воров и убийц. Не обезглавливают  ме-
чом, как ему подобных, да и казнят отнюдь не за посягательство на  особу
государя. Нет, его колесуют и четвертуют  за  преступные  деяния  против
бедных людей. Тот мужчина, что ворчал недавно по  наущению  жены,  вдруг
вспыхнул весь и яростно выкрикнул:
   - Да здравствует король!
   Глас народа, на этот раз к нему благосклонный, не  сразу  долетел  до
Генриха. Он большими шагами в одиночестве ходил по зеленеющим залам сво-
его огороженного сада; он думал: "Хоть  бы  тот  уже  отмучился!"  Коло-
кольчик, возвещающий казнь, указал ему ее начало, он остановился и вытер
лоб. Он думал: "Сумасшедшие есть повсюду. Я знал таких, которых до безу-
мия довела любовь, и таких, которых довела  до  безумия  ненависть.  Они
убивают ради преходящего и ради вечного, ради небесного блаженства,  ко-
торое хотят заслужить, ради женщин, которыми хотят  обладать.  Небеса  и
женщины даруют нам жизнь, но они же причина и того, что мы убиваем. Иные
становятся пророками, как, например, проповедники, которые провидят  мою
смерть и пишут об этом мне. Иные колдуют над моим восковым изображением,
дабы я умер. Стоит подумать о моей лихорадке, о герцогине Монпансье и  о
человеке, который ел за шестерых. Стоит вспомнить господина д'Эстре, ко-
торый воровал по глупости, или мухолова Бриссака, или полководца  Парму,
воюющего без цели, или неисправимого Майенна; стоит представить себе хо-
тя бы моего рассудительного Рони,  который  почитает  деньги  наравне  с
честью; господи помилуй, повсюду вокруг меня  безумцы!  С  их  вздорными
притязаниями, мнимыми подвигами и жаждой крови мне еще не  раз  придется
иметь дело. А как только они поразят меня, поразят  в  конце  концов,  -
взгляд их станет разумным, сумасшествия как не бывало".
   Колокольчик, возвещающий казнь, звякнул в  последний  раз  и  замолк.
Генрих склонил голову, всей душой  помолился  за  господина  де  Лионна:
"Господи, смилуйся над ним! Он слишком любил женщин". Молящийся мысленно
припал к стопам господа, а также к коленям своей бесценной повелительни-
цы; да охранит она его от крайностей, от извращений,  от  унижений.  Они
грозят нам постоянно, ибо наш разум пробивается узкой тропой между безд-
нами, которые манят и зовут его. С тобою мир, спокойствие с тобой!


   У КОЛЫБЕЛИ

   Иезуиты хотели назначить ему духовника, а он все откладывал  решение.
Он ясно чувствовал, что они становятся для него тем опасней, чем  дольше
он от них уклоняется. Но у него не было сил смиряться еще более; а фран-
цузы обоих исповеданий отнюдь не хвалили его за это. Вечно играть  перед
Римом роль покорного сына и бедного просителя, и за это получать  щелчки
- что, впрочем, он считал заслуженным, и хотя  отвечал  проклятиями,  но
слышал их единственно господин д'Арманьяк. Он решался  пропустить  мессу
только в случае безотлагательных дел. И то пытался оправдаться.
   - Я работаю для общего блага, а не для того, чтобы слушать мессу. Мне
кажется, что, уходя таким образом от бога, я все-таки прихожу к нему.  -
Однако даже такую вольность прелаты спускали ему неохотно.  И  это  были
еще самые сговорчивые.
   Но боевой отряд молодого ордена иезуитов спуску ни в  чем  не  давал,
ничего не забывал. Двор относился к ним враждебно,  парижский  парламент
затеял с ними тяжбу, ибо отцы иезуиты решительно не желали приравнять  к
божескому мирское величие королей, как это было принято теперь в Европе.
Генрих, единственный, кто разделял с ними это мнение,  очень  миролюбиво
разрешил тяжбу. Совершенно иначе действовали отцы иезуиты.  Они  считали
милосердие и снисходительность к врагам преступлением, притом единствен-
ным, которое не могло быть прощено. Вопрос о короле  Франции  обсуждался
ими как здесь на месте, так и в Испании. Их обличительные писания увели-
чились за это время на несколько глав - заключение и конечный вывод  не-
минуемо сводились к убийству тирана.
   Отряды своих собственных борцов за веру, своих гугенотов, Генрих  бе-
рег независимо от того, понадобятся ли они ему в будущем  или  нет.  Все
может быть. Арк и Иври - не навек отошедшие в прошлое битвы, как  бы  мы
ни старались о них позабыть. И в Луврском дворце  стоят  наготове  поти-
хоньку сложенные сундуки-до конца его царствования они должны  быть  под
рукой. Если богу будет угодно, то нам не понадобятся ни сундуки, ни  гу-
геноты: мы намерены с твердостью противостоять року. Король и отец свое-
го народа не знает никаких любимцев, все должны  быть  одинаково  близки
его сердцу; те, что работали в винограднике только последний час,  полу-
чили такую же плату, как и первые. Со своими первыми сподвижниками  Ген-
рих обходился даже строже, нежели с пришедшими позднее.
   Внутренний голос в свое время подсказал Филиппу Морнею, что отныне он
в тягость королю. О своем пребывании в Англии ему не  довелось  доложить
государю прямо из уст в уста, как он сделал бы прежде.  Он  передал  ему
докладную записку, в которой уверял его в несокрушимой дружбе Елизаветы.
Вскоре после этого она отозвала из Франции все свои войска. Тогда Морней
безмолвно удалился в свой город Сомюр; он был тамошним губернатором  еще
со времен прежнего короля. Он сделал даже больше: укрепил город со  сто-
роны Луары. Кроме того,  по  своему  обыкновению,  сочинял  богословские
трактаты - в свободное время. Королю он представил  свой  проект  галли-
канской господствующей церкви, обезопасив себя расстоянием.  Попутно  он
присовокупил торжественные уверения, что в его чувствах ничего не  изме-
нилось и преданность его остается нерушимой. Впрочем,  он  рассматривает
переход короля в другую веру как временное затмение. Однако он укрепился
в Сомюре и на призывы короля возвратиться в Париж отвечал уклончиво.  Но
в конце концов поехал, недоверие не устояло перед старой привязанностью.
   Тюренн, другой влиятельный протестант, так и не  решился  добровольно
отдать себя во власть короля, впоследствии его хитростью захватил верный
Рони, за что стал герцогом. Когда Тюренн наследовал маленькое герцогство
Бульонское, он не только укрепился там, как Морней в Сомюре: он разыгры-
вал независимого князя по примеру некоторых вельмож, которые кое-где еще
держали себя подобным образом. Королю Генриху суждено узнать  и  протес-
тантских мятежников после других, более  привычных.  Многие  приверженцы
его старой веры, которые были слишком слабы, чтобы восставать против не-
го, распускали слух о том, как он издевается над их единоверцами.  Некий
врач перешел в католичество, и король по этому случаю осмеял своих  про-
тестантов.
   - Ваша религия, по-видимому, очень больна, если врачи от нее  отказы-
ваются.
   Он шутил на их счет и хотел, чтобы они отгадали его  истинные  мысли:
но они не могли. Им непонятно было, что он бережет их - не для бойни, от
которой избави бог, а не избавит, мы сами уж будем  знать,  что  делать.
Нет, Генрих стремился к тому, чтобы приравнять свою старую веру  к  вере
большинства, как в смысле законных прав, так и влияния. До этого еще да-
леко, на первых порах он унижается перед папой, кормит обещаниями иезуи-
тов, проявляет строгость к друзьям, легкомысленно шутит. Но цель у  него
всегда перед глазами, никто другой не видит ее, а сам он должен  молчать
о ней. Лишь полная безопасность и свобода "истинной веры" у него в коро-
левстве будут для него оправданием и апогеем его царствования. Ему нужно
стать по-настоящему великим, чтобы добиться этого.
   Что знает, в сущности, его лучший слуга Рони?  Или  Агриппа,  который
любит его больше всех? Рони весь отдался государству и через него  коро-
лю. Этот человек словно высечен из камня;  кто  препятствует  возвышению
короля, того надо убрать прочь, не исключая и  бесценной  повелительницы
Габриели. Он стоит на своем, хотя до поры, до времени смотрит на  многое
сквозь пальцы. Еще меньше тревожит лучшего слугу отпадение его собствен-
ных единоверцев. Каждому по заслугам. Сам он крепко закован в свою  бро-
ню; велит изобразить себя в панцире, вешает портрет в арсенале, где  ве-
дет расчеты и пишет приказы. Его собственный жизненный  путь  был  полон
рыцарских приключений, из них можно составить целый  роман,  -  которого
Рони, конечно, не напишет, зато он собирает теперь материалы  для  своей
книги о хозяйстве страны. Довольно романтики, если допустить,  что  Рони
когда-либо не был трезвым, даже при самых романтических обстоятельствах.
   Романтическим остался Агриппа, у него это было в крови. Господин д'О-
бинье однажды имел крупное столкновение с господином де Рони, какое  мо-
жет быть у старых друзей, в глубине души уверенных, что ни один  из  них
не предаст другого, а потому в пылу спора доходящих до признаний. Агрип-
па требовал:
   - Ни слова против прекрасной и пленительной женщины,  которая  вооду-
шевляет короля на деяния, превышающие его возможности. Если бы  не  бес-
ценная повелительница, его гений не достиг бы такого многообразия и  си-
лы. Мы сами ничего бы не стоили, и в особенности вы, господин  де  Рони,
были бы посредственным офицером... Каким вы, в сущности, и  остались,  -
вскользь добавил Агриппа.
   Рони отвечал в холодной ярости:
   - Превосходно. Между тем бесценная повелительница обманывает короля с
господином де Бельгардом, и сын короля от него.
   - Я вызываю вас, милостивый государь! - заявил вспыльчивый человечек.
Противник окинул его сверху сокрушающим взором голубой эмали.
   - Прежде чем я вас заколю, - заметил господин де  Рони,  -  поспешите
описать в стихах прекрасную и пленительную причину  нашей  ссоры,  стихи
выйдут посредственные, ибо таким остались вы сами как офицер и  поэт,  -
тоже вскользь добавил он.
   Агриппа был слишком горд, чтобы защищать свой талант. Сочинять  стихи
и драться - вот два дела, о которых не принято говорить. Зато он сказал,
- и при этом так вырос, что обоим показалось, будто теперь  сверху  вниз
смотрит он:
   - Королю подсовывают пасквили. Я не хотел бы быть тем, кто берет  это
на себя.
   - О чем вы говорите, - сказал Рони не вопросительным,  а  пренебрежи-
тельным тоном. У него был твердый взгляд на свои обязанности. Нищий, за-
бияка и фантазер, Агриппа всегда был далек от действительности,  но  для
такого человека, как Рони, долг и понимание действительности - одно.
   Рони продолжал:
   - Ваша область-это слова, безразлично, каков их смысл,  лишь  бы  они
звучали. Если не ошибаюсь, вы не смеете показаться на  глаза  его  вели-
честву, потому что сболтнули лишнее. Вы болтали, что  в  нужде,  которую
терпит народ, повинна бесценная повелительница. Прелестная  дама,  бесс-
порно, получает больше денег, чем вы. Впрочем, в пасквилях  стоит  такое
же обвинение, и тот кто дает  их  читать  королю,  а  не  острит  безот-
ветственно за его спиной, несомненно, человек долга.
   Агриппа запомнил только одно:
   - Я не смею показаться ему на глаза? Я?
   - Иначе вам конец. Он убьет вас, он так сказал.
   Агриппа уже был на улице,  вскочил  на  коня  и  галопом  помчался  в
Луврский дворец. Как раз в эту минуту вернулся и Генрих.
   - Сир! Я явился, чтобы вы сдержали слово и убили меня.
   В ответ Генрих обнял за шею своего Агриппу. Тесно обнявшись, оба ста-
рались скрыть набежавшие на глаза слезы. Король повел старого товарища в
расположенное неподалеку жилище Габриели, ее самой не было дома. Он  вы-
нул из колыбельки своего Цезаря и положил его  на  руки  господину  д'О-
бинье.
   - Сир! Ваш портрет, - сказал  добряк  вопреки  очевидности,  так  как
крупный, белокурый, светлоглазый мальчуган был во всем похож на мать.
   Генрих сказал:
   - Вот видишь. Он мой, и я зову его Цезарем.
   - Горделивое имя, - сказал Агриппа. - Великий Юлий Цезарь в своей им-
перии уничтожил классы; впредь все должны были стоять на одинаково  низ-
кой ступени, чтобы властелин равно возвышался над всеми. Все народы вок-
руг Средиземного моря были объединены им. Для народов это  значило,  что
они подчинены одному-единственному повелителю.
   - И именно потому перестали быть рабами, - быстро проговорил  Генрих.
И тотчас же продолжал: - Глаза этого  ребенка,  отражающие  младенческую
чистоту или пустоту, еще не таят подобных умыслов. А что толкуют уже те-
перь о нем и его происхождении! Посоветуй, как мне быть!
   Добряк с жаром воскликнул:
   - Государь, только смеха вашего достойны пересуды, пасквили, а  также
глупые шутки, которые позволяет себе жалкий бедняк из-за того,  что  ему
мала пенсия.
   - Мы повысим ее-в другой раз, - Генрих взял у Агриппы своего  Цезаря.
- Однако мне и так приходится часто смеяться  и  прикидываться  глупцом,
вот и сегодня я поднял на смех одного проповедника, он, видите ли, отчи-
тал меня при всем народе за то, что я о чем-то шептался с моей бесценной
повелительницей.
   - Во, время проповеди? - спросил Агриппа. И сам дал ответ.  -  Королю
это дозволено, - гневно крикнул он. - Пусть ездит с ней верхом  по  ули-
цам, устраивает для нее охоты и лучше слушает ее, чем человека без  поэ-
зии, вроде господина де Рони.
   Генрих:
   - Оставь в покое моего Рони, Грации его не ценят; зато он в дружбе  с
богиней Минервой, не говоря уже о Меркурии. Я просил  твоего  совета  по
поводу неприятностей, которые мне причиняет не Габриель, никак  не  она.
Но зато... - Последовало изобретенное им проклятие. - Ее тетка де  Сурди
отравляет мне жизнь. Чтоб эту тетку черт побрал!
   - Почему? - невинно спросил Агриппа, но при этом подмигнул лукаво.
   - Разве ты не знаешь? Ей взбрело на ум стать матерью. Пример  зарази-
телен - она не преминула последовать ему.
   Добрый Агриппа сжалился над смущением своего государя.
   - Ни слова, сир! Я все знаю. Племянница должна быть восприемницей при
крещении, а вас зовут в крестные.
   - И я с готовностью согласился, - признался Генрих.
   Агриппа:
   - Объявите кому-нибудь войну, у вас будет предлог увильнуть.
   Генрих:
   - Нет, серьезно? Что ты думаешь всерьез?
   Агриппа:
   - Думаю, что вряд ли вы женитесь на мадам д'Эстре,  или  де  Лианкур,
или на маркиз де Монсо, а она должна быть нашей королевой.
   Генрих:
   - Да, должна.
   Он быстро прошелся по комнате, до одного ее конца. Агриппа-до  проти-
воположного. Агриппа осмелился спросить издалека:
   - А как же господин де Рони? Он ведет переговоры  о  трех  принцессах
зараз. Вы хотите жениться на всех трех и вдобавок на вашей возлюбленной?
   - Пусть его договаривается, - бросил Генрих через плечо. -  Я  настою
на своем.
   Агриппа издалека:
   - Ваша прекрасная и пленительная повелительница более  всех  достойна
повелевать и нами. Ибо она одного с  нами  происхождения  и  возвысилась
только через вашу любовь. Так оно и будет. Мой  дух,  который  опережает
жизнь, провидит это. У двора и народа глаза откроются, когда  это  свер-
шится.
   - Дай мне руку, - сказал Генрих, ибо он услышал то, что ему нужно бы-
ло услышать. Дошел до середины комнаты, приблизился и Агриппа, но  долго
стоял, склонившись над рукой своего государя. Ему было не по  себе,  со-
весть укоряла его, он сомневался в своем совете и  в  решимости  короля.
Последний произнес как бы про себя: - Тогда я могу уважить тетку и  быть
крестным:
   Агриппа поднял голову, только голову.
   - Это еще полбеды, - пробормотал он снизу и вложил в свои слова  нас-
мешку, чтобы они не звучали печально.


   МИСТИК

   Крестины маленького Сурди, или младенца, носившего это имя,  происхо-
дили в старой церкви с гулким колоколом "и были  обставлены  как  нельзя
более пышно. Толпа заполнила всю улицу, зрелище вызвало  восхищение,  но
также и недоумение. Король величественно выступал в качестве восприемни-
ка, его возлюбленная в роли восприемницы чуть не сгибалась под  тяжестью
драгоценностей. Самые знатные дамы королевства прислуживали  ей,  важный
сановник нес солонку, другой купель, а младенец лежал на  руках  супруги
одного из маршалов. Ребенок был толстый и  тяжелый;  когда  восприемница
взяла его, чтобы держать над купелью, она чуть его не уронила. Одна ост-
роумная придворная дама заметила, что младенцу придают  вес  королевские
печати, они, как известно, висят у него на заднице.
   Это был намек на то, что настоящий отец - канцлер де Шеверни,  госпо-
дин, который нес купель. Другие называли родителем ребенка его собствен-
ного дядю, а тот был не кто иной, как епископ, крестивший его. Люди доб-
рые, что за нравы! Двор этим забавлялся; но чем дальше  человек  был  от
происходившего, тем меньше ему хотелось шутить. Снаружи, на улице,  раз-
давались злые речи, и все они были направлены против короля.
   Монарха бог поставил над нами, - мы падаем перед ним ниц; кто целовал
его колени, не осмеливается потом весь день поднести ко рту пищу. Внуша-
ющая трепет божественная благодать самим всевышним ниспослана  государю.
Каждый чувствует это, - а он нет? Участием в нечестивых делах, вроде вот
этого, пятнает он свою священную особу. Как ни прискорбно, он сам прелю-
бодей, а тут еще вместе с прелюбодейкой, которую помышляет возвысить  до
себя, он держит над купелью  чужого  незаконнорожденного  младенца.  При
этом открыто милуется со своей подругой - кто постоял внутри, всего нас-
мотрелся. Но именно снаружи, где никто своими глазами не видел его пове-
дения, оно выросло в надругательство над божественной благодатью и коро-
левским величием.
   Какой-то молодой человек, степенно и прилично одетый во  все  черное,
затерявшись в толпе, говорил сам с собой. Он не  замечал  этого,  а  как
только приходил в себя, бросал по сторонам испуганные  взгляды.  Лицо  у
него было серое, с синеватыми пятнами, под глазами бледные полукруги,  и
ресницы у него дрожали.
   - Тем лучше, - говорил он сам с собой, - не робей! Твори посреди свя-
щеннодействия плотский грех. Я все вижу воочию, хоть  и  нахожусь  здесь
снаружи. Я знаю, как оно бывает. Король, в своем грехе ты не  покаешься,
а я своих никому не открыл и повсюду, где бы я ни был, ношу в бедной мо-
ей душе вечное проклятие.
   - А вот теперь ты выдал себя, - прошептал позади него  чей-то  голос.
Юноша круто обернулся, вытаращив глаза; он пытался найти того,  кто  ему
грозит, но не мог вынести взгляд, с которым встретился.
   - Наконец-то, - простонал он. - Дольше бы я  не  вытерпел,  арестуйте
меня немедленно.
   - Иди за мной, - приказал незнакомец.
   Но привел степенно одетого юношу не в полицию, а в  монастырь,