рих, подойдя ближе, увидел иронию на лицах тех, кто находились в зад-
них рядах и считали себя в полной безопасности. Генрих сразу понял,  что
давало королевским придворным сознание их превосходства: убогий вид  его
свиты. Этого открытия он все время втайне опасался и потому собрал  вок-
руг себя тех, кто был одет получше. Их было, увы,  немного,  и,  подойдя
вплотную к партии Карла, они уже не могли заслонить остальных,  шагавших
позади, - толпу людей в потертых колетах и запыленных башмаках. Гугеноты
явились сюда в том виде, в каком были, когда их  наконец  после  долгого
ожидания у ворот подъездного моста впустили в этот  ненавистный  Лувр  -
притом, разумеется, лишь самую ничтожную часть отряда. Но у них лица бы-
ли не заказные, а настоящие, шершавые и обветренные, в отличие от  глад-
ких лиц придворных, и, не поддаваясь их слащавой любезности, они хранили
выражение суровости и благочестия. Там - тщеславный блеск и ледяная  чо-
порность, здесь - неприкрытая бедность, которая явилась  сюда  требовать
своих прав. Ведь люди Генриха вели войну ради того, чтобы жить, а иные -
ради высшей жизни, и называли они ее иногда верой, иногда свободой.
   Впервые за все время, что Генрих был здесь, ему вдруг  стало  весело.
Он готов был громко расхохотаться и, вероятно, с большим правом, чем ца-
редворцы, которые только усмехались. Вместо этого, став перед Карлом Де-
вятым, он сначала ударил себя в грудь, а затем низко склонился и  описал
правой рукою круг у своих ног. То же самое Генрих проделал справа и сле-
ва от короля Франции и, вероятно, повторил бы поклон даже за его спиной.
Но Карл привлек шутника в свои объятия и напечатлел на его щеках  братс-
кий поцелуй, причем тайком ткнул его кулаком в бок. И тот и  другой  от-
лично поняли смысл этого жеста. Сейчас опять происходит та же пародия на
почитание, которую некогда разыграл семилетний мальчик,  встретившись  с
двенадцатилетним,
   - Ты все такой же шут, - сказал Карл, но шепотом, и никто, кроме Ген-
риха, его не слышал. Затем торжественно представил  ему  своих  братьев,
как будто вместе с одним из них Генрих не  протирал  штаны  на  школьной
скамье, а позднее не стоял против него на поле брани. А сколько шалостей
они вместе устраивали! Тем временем наверху снова скрипнуло окно  -  его
закрыли, ибо цель комедии была достигнута и проделка удалась.  Теперь  у
деревенского увальня должно, было сложиться впечатление, что эти Валуа -
несколько странное, а в общем неплохое семейство; так говорила себе ста-
рая королева, которая тоже была не лишена известной доли юмора.
   Но вот в оркестре все инструменты отступили перед арфами, и это  пос-
лужило знаком для дам. А чтобы они его не  пропустили,  первый  дворянин
короля де Миоссен еще кивнул им. И дамы действительно двинулись с места,
впереди обе принцессы. Они едва касались  друг  друга  высоко  поднятыми
пальчиками, да и ножки их словно не ступали, а парили над землей.  Оста-
новившись со своей свитой молодых, нежноцветных фрейлин перед обоими ко-
ролями, жеманницы-принцессы плавно опустились на колени,  вернее,  почти
опустились, ибо все это совершалось только условно, так же как и целова-
ние руки у короля Франции, причем благородство его движений  казалось  в
этот миг поистине неподражаемым. Он сделал вид, что поднимает сестру,  а
затем подвел к ее повелителю, королю Наваррскому. И на этот раз Карл уже
не сказал: "Вот тебе моя толстуха Марго".
   Что же касается до самого Карла, то он подал руку Екатерине Бурбон. С
ней открыл он шествие. И процессия  под  медлительную  музыку  чопорного
танца двинулась вокруг парка к птичнику. Здесь можно  было  полюбоваться
причудливыми пернатыми "с островов". Они искрились и сверкали в  солнеч-
ных лучах не хуже самих принцесс. Особой диковинкой была огромная  клет-
ка, ее непременно следовало показать гостям. И она в самом деле произве-
ла сильное впечатление.
   - Эге! - воскликнул один из гугенотов. - Говорящую птицу и я  бы  за-
вел, да только если она умеет служить  обедню!  -  Его  спутники  громко
рассмеялись. Но придворные Карла не смеялись;
   Эти птицы "с островов" обладали не только даром речи: иные,  особенно
самые мелкие и пестрые, Так звонко чирикали, что заглушали даже  веселый
гомон народа за стеной парка. Мало-помалу прибрежные жители все же  одо-
лели стену, многие уже сидели на ней и громко восхищались  представлени-
ем, в котором участвовала вся знать. Однако мужчины, дамы и птицы  нахо-
дились слишком близко к любопытным, поэтому стража стала гнать народ бо-
лее решительно. Какогото парнишку, который, видимо,  намеревался  спрыг-
нуть в парк, столкнули обратно, но уже не  древком  алебарды,  а  острым
концом. Слабо вскрикнув, он свалился за стену и исчез: это видели и слы-
шали немногие, но в числе их были Генрих и Марго.
   - Первая кровь! - сказал Генрих Марго.
   А она стала белей своих белил.
   - Приятное предзнаменование! - огорченно пробормотала принцесса.
   Генрих же вскликнул:
   - Все эти пернатые твари напоминают мне о жареных курах и о том,  что
многие из нас давно ничего не ели!
   Голодная свита встретила его слова шумным  одобрением.  А  царедворцы
Карла смиренно ждали, пока их королю заблагорассудится  кончить  церемо-
нию.
   Когда это наконец произошло, общество, еще не входя во дворец, разде-
лилось. Оба короля, принцессы, принцы - среди них Конде и фрейлина  Шар-
лотта де Сов - воспользовались скрытой  в  стене  лестницей,  знаменитой
лестницей тайных посещений, милостей и злодейств. А свита  поднялась  по
предназначенной для всех широкой лестнице.


   ЗА КОРОЛЕВСКИМ СТОЛОМ

   Наверху в замке были накрыты столы - один для королей, в парадной за-
ле, и несколько для их приближенных в вестибюле. Хорошенькие фрейлины из
свиты принцесс исчезли, но до обеда гости это  едва  ли  заметили.  Лишь
позднее, когда настроение повысилось, они вернулись целой толпой.
   Король Наваррский вылил в тарелку с  супом  целый  стакан  вина,  что
весьма удивило короля Франции и принцессу Валуа, потом стал есть много и
торопливо, и во время этого занятия Генриху было не до  разговоров.  Ему
хотелось одного - услышать, о чем там толкуют его люди со здешними прид-
ворными. Однако музыка играла слишком громко.
   Некий господин де Моревер, сидевший в другой зале, выказывал  особен-
ное уважение к видавшему виды колету своего соседа - долговязого дю Бар-
та. Почтительно осведомился этот  царедворец,  во  скольких  же  походах
участвовала сия столь поношенная часть одежды. Протестант, еще не  имев-
ший привычки ни к зубоскальству, ни к бездушной учтивости двора,  угрюмо
задумался, потом сказал:
   - Мы провели много дней в седле. Но если даже человек, хочет объехать
вокруг всей земли, он все равно едет навстречу своей смерти. Мы  с  вами
едем врозь, Моревер, но оба умрем. - Тут он выпил, заставил выпить и Мо-
ревера.
   Дю Плесси-Морней не нуждался в вине, чтобы довести до белого  каления
сидевшего против неге де Нансея. - А ведь мы могли бы взять вашу  столи-
цу! - крикнул ему Морней через стол. - Однако мы так добры,  что  решили
жениться на ней!
   Капитан де Нансей вспылил, схватился за кинжал,  однако  господин  де
Миоссен и д'Обинье удержали его.
   - Хоть бы вы даже закололи меня,  а  все-таки  моя  вера  самая  пра-
вильная! - заявил Морней, перегнувшись через стол. И только после  этого
основательно принялся за еду, ибо, несмотря на  свою  пылкую  неустраши-
мость, принадлежал к числу тех, чьих жертв  господь  бог,  очевидно,  не
требует. Такого рода добродетельным людям в жизни везет. Это  было  ясно
каждому, ибо сократовское лицо Морнея расцветало и распускалось при вку-
шении обеденных радостей, и де Миоссен, чтобы обелить  себя,  указал  на
поглощающего яства героического ревнителя веры, когда  Агриппа  д'Обинье
упрекнул первого дворянина за холодность и двоедушие: - Нас гнетет  вла-
дычество нечестивых, и суд над нами творят враги господни. А  вы,  Миос-
сен, хотя вы один из наших, служите им. Разве можно вступать в сделку со
своей совестью?  -  продолжал  поэт,  глядя  поверх  головы  охваченного
яростью де Нансея, который не слышал его слов.  Первый  дворянин  только
пожал плечами. Перед непосвященными он не станет говорить о том,  каково
у него на душе. Будучи протестантом ив то же время первым дворянином ко-
роля-католика, он старался, используя свое положение при  дворе,  оказы-
вать помощь единоверцам. Но он знал, что они все-таки будут нападать  на
него.
   Агриппа ясно высказал свое мнение: - Есть такие люди, которые предают
бога и продают нас. 'Мы же теряем все, что у нас есть, даже свободу  ис-
поведовать нашу веру. И нам остается одно: полное слияние со Христом и с
ангелами. Только это дает радость, свободу, жизнь и честь!
   Даже для умеющего владеть собой царедворца это было уж слишком. Неиз-
вестно, что задело де Миоссена сильнее - обвинение в  предательстве  или
та небесная победа, какой похвалялся Агриппа. Во всяком  случае,  первый
дворянин тут же поменялся местами с де Нанесем и сел рядом с Агриппой.
   - Гугеноты только и умеют проповедовать,  -  прорычал  взбешенный  де
Нансей некоему господину де Мореверу. А тот ответил:
   - Погодите! Погодите! Они еще и кровь свою проливать  научатся!  -  У
него был задранный кверху острый нос и близко посаженные глаза.
   В этом углу собрались только придворные. Пока длился  банкет,  гости,
сначала сидевшие вперемежку, сами собой разделились на  два  лагеря.  На
нижнем конце стола тесной кучкой собрались ревнители истинной веры. Меж-
ду ними и католиками образовалось пустое пространство.
   Де Миоссен вдруг увидел себя окруженным  своими  старыми  друзьями  и
разлученным с новыми. Сначала он побледнел, затем чувство чести  победи-
ло; он остался и начал так:
   - Кто долго проживет здесь, невольно начинает колебаться, и под конец
его охватывают сомнения: верно ли, что мы одни правы перед господом? Ра-
дуйтесь, - добавил он, торопясь, чтобы Агриппа не прервал его, - с  вами
этого не случится, но может случиться с вашим молодым королем,  он,  как
мне сдается, любит в жизни не только слияние со Христом и святыми  анге-
лами.
   - Мы не должны бояться смерти! - Аграппа не дал так легко сбить  себя
с толку. - Смерть - наше прибежище в житейских бурях. И если бы мы  сго-
рели в огне, его пламена взвились бы, опережая нас, к вожделенному прес-
толу предвечного.
   Это было красиво сказано, но вызвано вовсе не жаждой смерти, а,  нао-
борот, глубокой убежденностью в том, что сам он, Агриппа,  проживет  еще
очень долго. А как раз в этом молчаливый Миоссен отнюдь не  был  уверен.
Он смотрел на Агриппу задумчивым взглядом до тех пор, пока  тот  не  по-
чувствовал, что разговор уже давно перестал быть просто застольной бесе-
дой.
   - А что бы вы сказали, д'Обинье, если бы те  факелы,  которые  должны
осветить нам путь к вечности, вспыхнули не через двадцать лет, а  завтра
же, и не в неведомой точке земли, а в замке Лувр?
   Никто уже не прерывал Миоссен а; он мог спокойно продолжать свою речь
среди бряцания цимбалов и звона кубков.
   - Мне известно слишком многое. Тяжесть фактов Труднее нести  в  себе,
чем веру. Решение в Лувре почти принято, но еще не окончательно.  Какое?
Этого я не открою даже самому себе. Во  всяком  случае,  сначала  должна
состояться свадьба. Ваш король и наша принцесса - такая прелестная моло-
дая пара, что их чувство могло бы смягчить даже  злодея.  Скажите  своим
людям: пусть не смеют больше никого задирать - ни придворных, ни  народ.
Дело дошло до крайности, близок последний час. И как бы кое-кто  из  нас
весьма скоро не вознесся к вожделенному престолу предвечного!
   Миоссен встал и докончил, все еще склонившись над столом: - Чуть было
не сказал лишнее.
   Только виски у него были седые; но сейчас,  когда  он  возвращался  к
придворным французского короля, стало заметно, что и плечи его сутулятся
больше, чем следует в таком возрасте. Встретил Миоссена  некий  господин
де Моревер - острый нос, близко посаженные глаза, сначала  он  посмотрел
на Миоссена сверлящим взглядом и потом уже сказал:
   - Все-таки дорвались до своих гугенотов, Миоссен, и все-таки  сказали
лишнее!
   Оба господина стояли, друг против друга, выпрямившись во  весь  рост,
ярко освещенные, перед коротким коридором, соединявшим вестибюль  с  па-
радной залой. В вестибюле пировала свита, а в зале - оба короля.  Генрих
сидел как раз напротив этого коридора, почему оба  придворных  были  ему
хорошо видны. Миоссен стоял несколько боком, король  Наваррский  заметил
лишь его седеющие волосы и сутулые плечи; другой же был повернут к  Ген-
риху прямо лицом, и то, что Генрих увидел на этом  лице,  заставило  его
призадуматься. Юноша даже прервал на полуслове  свою  беседу  с  королем
Франции. Карл последовал за его взглядом и, когда понял, на кого  Генрих
смотрит, нахмурился.
   - Кузен Генрих, - торопливо сказал он, - рядом с вами сидит  кое  кто
покрасивее тех, кого вы так пристально разглядываете.
   Это было, конечно, правдой, ибо подле Генриха сидела Марго, и если не
своей чарующей внешностью - она могла бы  околдовать  его  одним  только
грудным и певучим голосом, которым принцесса произносила в данную минуту
весьма ученые и вместе с тем двусмысленные тирады. В учености и в остро-
умии они были с Генрихом достойными соперниками. И то, что они  говорили
друг другу, подражая древним, те слова, которые принцесса беспечно роня-
ла своими розовыми губками, потребовали бы от другой, столь же гордой  "
утонченной дамы, немалого усилия над собой, но Марго этим ничуть не зат-
руднялась. Она говорила настолько громко, что то и  дело  кто-нибудь  из
сидевших рядом вступал в беседу и подчеркивал ее смысл. Немалую отвагу и
изящество проявила также мадам де Сов - вздернутый носик, лукавые глаза,
круто изогнутые, очень тонкие брови, чересчур высокий лоб,  хрупкая  фи-
гурка - хотя это было одной видимостью. По всему  было  заметно,  что  в
любви она весьма вынослива, на этот счет она с Генрихом уже столковалась
- с помощью слов и без них.
   О! Конечно, он любил Маргариту Валуа! При звуках ее голоса - грудного
и, когда она хотела, ленивотомного - в недрах  его  существа  вспыхивало
волнение, горло сжималось, взор становился  влажным.  Он  нередко  видел
предмет своих чувств словно сквозь дымку, как видят счастье, которое все
еще остается землей обетованной. Не раз был  он  готов  соскользнуть  со
своего кресла и пасть перед нею на колени: но он боялся людей. Ибо  Карл
Девятый был пьян, и ему взбрело на ум - "продернуть дружка толстухи Мар-
го", а его братья - герцоги Анжуйский и Алансонскии", устав  от  долгого
сидения за столом, начали ссориться. Да и ответы Генриха королю  Франции
уже становились вызывающими. Кузен Конде толкнул его в спину, чтобы пре-
достеречь. Что касается двух королевских братьев, то различие во мнениях
побудило их перейти к действиям: принцев пришлось разнимать.
   Лицо герцога Анжуйского было в крови. Он отступил по ту сторону стола
и сказал своему кузену, Генриху Наваррскому:
   - Ты хоть был честным противником, когда мы с тобой сражались, и чаще
всего я тебя побеждал.
   - Причиной тому были только твои письма, д'Анжу, язык в них такой де-
ревянный и напыщенный, будто bх писал испанец, меня  обращал  в  бегство
твой стиль. Вернее, у меня делалась лихорадка, и я уже не мог сражаться.
Если бы ты в самом деле победил меня, я бы не сидел здесь, не сидел  ря-
дом с твоей сестрой.
   Тогда герцог Анжуйский притих и даже струсил, хотя в нем все еще  го-
ворил хмель.
   - Видишь, Наварра, у меня на щеке кровь. Но  это  вздор.  Мой  братец
д'Алансон ненавидит меня, как ненавидит тот, чья очередь наступит еще не
скоро. Но страшное дело - как меня ненавидит  мой  царственный  брат,  а
ведь я его ближайший преемник. Наша мать хотела бы,  чтобы  на  престоле
сидел я, а Карл знает, как опасно становиться ей поперек дороги, Он  бо-
ится, вот и бесится. Выпей со мной, Наварра!  Мы  честно  поднимали  меч
друг на друга, и я тебе доверяю наши семейные тайны.  Вхожу  я  вчера  к
своему венценосному брату и вижу: он бегает по комнате,  точно  зверь  в
клетке, а в руке у него обнаженный кинжал. Смотрит на  меня  искоса,  ты
ведь знаешь его взгляд. Ну, думаю, конец мне, дело ясное.  И  только  он
повернулся спиной, я шмыг за дверь, беззвучно, словно  мышь,  и,  уходя,
поклонился ему уже не так низко, как кланялся, когда входил, можешь  мне
поверить.
   - Я всему готов поверить, - отозвался Генрих, а про себя вспомнил еще
раз о том, что его мать отравлена.
   Затем он сказал: - Ваша семья опасна, ее чар нужно остерегаться. Я не
уберегся. - Тут Генрих обернулся, и сердце у него екнуло и неистово  за-
билось, так ослепило его лицо Маргариты Валуа;  а  ведь  это  было  лицо
принцессы из черного дома.
   Она же продолжала вести ученую и двусмысленную беседу с кем придется.
Его бросило в жар, уже он готов был потребовать объяснений  от  Конде  и
герцога Алансонского. Вдруг он увидел у нее на платье цвета своего дома.
Марго сговорилась с подружкой, и они выткали на своих юбках, не  слишком
заметно, его цвета: синий, белый и красный. "Цвета дома  Бурбонов.  Зна-
чит, она давно обо мне думала, давно уже ее тянуло ко мне, как и меня  к
ней, она носит мои цвета, и, когда она отказывалась выйти за  меня,  это
был на самом деле только искусный прием, чтобы я полюбил ее еще сильнее.
Да, Марго меня любит!"
   От этой мысли он потерял голову и потребовал: - Пойдемте отсюда! - Он
хотел ее увести, чтобы остаться с нею наедине.  Однако  Марго  притвори-
лась, будто ничего не слышит. А его сестра Екатерина наклонилась к  нему
и сказала:
   - Не забывай: ведь мы в Лувре!
   И Генрих тотчас опомнился и кинул быстрый взгляд вокруг себя:  парад-
ная зала, на резном потолке столько золота, что ее принято называть "зо-
лотая комната". Она выходит окнами на две стороны. С юга,  с  реки,  уже
широко надвигаются фиолетово-сизые сумерки. "Вот как  мы  засиделись  за
столом! С другой стороны, через западное окно, в золотую комнату  льется
золотой луч уходящего дня, он искрится и сверкает вокруг пьяного  короля
и вокруг влюбленного, а влюбленный - это я. Посмотри-ка на Катрииу!  Моя
сестренка повернула ко мне свое рассудительное личико, оно не похоже  на
лицо нашей дорогой матери, но говорит мне то же, что  говорило  когда-то
только ее лицо. Ты права, сестра, мы в замке Лувр, где у нас нет друзей,
мы здесь с тобой совсем одиноки".
   Маргарита Валуа снова одарила его звуками  своего  богатого  грудного
голоса, и он опять чуть не поддался ее обаянию, какими бы ни были ее ре-
чи - скромными или нескромными. Но, к сожалению, Генрих уже  не  мог  не
прислушиваться к спору, разгоревшемуся в вестибюле. Заглушая  цимбалы  и
литавры, оттуда давно доносились крики и угрозы, и, видимо, каждую мину-
ту готова была вспыхнуть драка. Маргарита Валуа уже не заслоняла от него
происходившего - ни ее голос, ни ослепительное лицо, ни пьянящее благоу-
хание. Ему вдруг открылось, что все это лишь соблазн и наваждение, а там
его призывает действительность и требует, чтобы он исполнил  свой  долг.
Ведь его мать отравлена! О, эта мысль, от которой останавливается  серд-
це! За его спиной и дальше за стенами  золотой  залы,  начинались  покои
убийцы. А между той, которая подстерегала его там, притаившись, и врага-
ми здесь, в любую минуту готовыми напасть на его людей, находится он,  и
он любит, любит Маргариту Валуа, а старая королева подглядывает за  ними
через, дырку в стене.
   "Сестра, хоть ты смотри на все своим ясным и строгим взором! Ведь и я
в глубине души остаюсь трезвым, несмотря на то, что связался с пьяницами
и убийцами. Да, правда: все трудности нашего положения ничего  не  могут
изменить в моей страсти к мадам Маргарите, которая кажется  благородной,
как на портрете, а что она думает на самом деле, неизвестно. Это я узнаю
позднее, в ее объятиях, а может быть, даже и тогд