ишь.
   - Это ты про историю с людоедами? - спросила она. -  Или  про  то,  что
Лоуренс рисует меня нагишом? Знали бы они, что  он  пишет  меня  в  теплом
плаще с высоченным меховым воротником - в таком  одеянии  можно  с  чистой
совестью идти в гости к самому папе римскому: нигде не видать  ни  кусочка
грешной плоти! Честно говоря,  все  у  нас  так  чисто,  что  просто  диву
даешься. Лоуренс ни разу не попытался  за  мной  поухаживать  -  никак  не
пойму, в чем тут дело.
   - Несомненно, зная, что ты замужняя женщина...
   - Лен, только не притворяйся, что ты сию минуту вылез из Ноева ковчега!
Ты отлично знаешь, что очаровательная молодая женщина, у  которой  пожилой
муженек, для молодого человека просто  дар  небесный.  Тут  есть  какая-то
особая причина, а вовсе не недостаток  привлекательности  -  чего-чего,  а
этого мне не занимать.
   - Но разве ты хочешь, чтобы он за тобой ухаживал?
   - Н-н-нет, - сказала она, помедлив чуть дольше, чем мне бы хотелось.
   - Если он влюблен в Летицию Протеро...
   - Мисс Марпл в это не верит.
   - Мисс Марпл могла и ошибиться.
   - Она всегда права.  Такие  закоренелые  старые  сплетницы  никогда  не
ошибаются. - Гризельда на минуту умолкла, потом спросила, взглянув на меня
искоса:
   - Ты мне веришь, правда? То есть, что у нас с Лоуренсом ничего нет?
   - Моя милая Гризельда, - ответил я. - Верю, как самому себе.
   Моя жена подбежала и поцеловала меня.
   - Если бы только ты не был таким простачком! Тебя же  ничего  не  стоит
обвести вокруг пальца! Ты готов поверить всему, что бы я ни сказала.
   - А как же иначе? Только, милая, постарайся  следить  за  тем,  что  ты
говоришь, не давай воли своему язычку. У этих дам нет ни малейшего чувства
юмора, помни об этом, - они все принимают всерьез.
   - Я знаю, чего им не хватает, - сказала Гризельда. - Надо бы  им  самим
обзавестись какими-нибудь грешками - тогда  у  них  не  останется  времени
вынюхивать повсюду чужие грехи.
   С этими словами она вышла из комнаты,  а  я  взглянул  на  часы  и  без
промедления отправился с визитами, которые должен был нанести еще утром.
   Вечерняя служба в среду, как всегда, собрала немного прихожан, но когда
я, разоблачившись в  ризнице,  вышел  в  опустевшую  церковь,  там  стояла
одинокая  женская  фигура,  созерцая  один  из  наших  витражей.   У   нас
замечательные старинные цветные витражи в окнах, да и сам храм заслуживает
того, чтобы на него посмотреть. Заслышав мои шаги, женщина обернулась, и я
узнал миссис Лестрэндж.
   Мы оба молчали, пока я не сказал:
   - Надеюсь, вам понравилась наша церковь.
   - Я любовалась витражом, - ответила она.
   Она говорила  приятным,  низким,  хорошо  поставленным  голосом,  четко
произнося слова. Она добавила:
   - Очень жаль, что я вчера не застала вашу жену.
   Мы еще несколько минут поговорили о нашей церкви.  Было  очевидно,  что
она - человек высокой культуры, знакомый с  историей  церкви  и  церковной
архитектурой. Мы вместе вышли и пошли по дороге, которая проходила мимо ее
коттеджа и вела  к  моему  дому.  Когда  мы  подошли  к  ее  калитке,  она
приветливо сказала:
   - Не хотите ли зайти? Мне интересно, что вы скажете о моих достижениях.
   Я принял приглашение. Коттедж, "Маленькая калитка", принадлежал  раньше
полковнику, служившему в Индии,  и  я  поневоле  почувствовал  облегчение,
увидев, что медные столики и бирманские идолы исчезли.  Теперь  домик  был
обставлен просто, но с  самым  изысканным  вкусом.  В  нем  воцарился  дух
гармонии и покоя.
   Но я никак не мог взять в толк, что привело такую женщину,  как  миссис
Лестрэндж, в Сент Мэри Мид. Этот вопрос  с  каждым  днем  мучил  меня  все
больше. Она была светской женщиной до мозга костей и тем не менее решилась
похоронить себя в нашей деревенской глуши.
   При ясном свете, озарявшем гостиную, я смог впервые рассмотреть ее  как
следует.
   Она была очень высокого роста. Волосы золотистые, с рыжеватым оттенком.
Брови и ресницы были у нее темные - то ли от природы, то ли подкрашены - я
не мог судить. Если она и подкрашивала их слегка, как мне  показалось,  то
делала это артистически. В ее лице, когда оно было спокойно,  было  что-то
от Сфинкса, а глаза у нее были совершенно  необыкновенные,  я  ни  у  кого
таких не видел - они казались почти золотыми.
   Она  была  одета  безукоризненно  и  держалась   с   непринужденностью,
обнаруживавшей отличное воспитание, но все же в ней  сквозило  что-то,  не
совпадавшее с этим образом, и это меня смущало. Сразу  чувствовалось,  что
она окружена тайной. Мне вспомнилось  слово,  которое  сказала  Гризельда:
_роковая_. Глупость, конечно, - и все же - так ли уж это глупо? Мне пришла
в голову непрошеная мысль: "Эта женщина ни перед чем не остановится".
   Мы беседовали о самых  обычных  вещах  -  о  картинах,  книгах,  старых
соборах. Но я никак не мог отделаться от ощущения,  что  миссис  Лестрэндж
хотела сказать мне что-то еще - что-то совсем иное.
   Несколько раз я ловил ее  взгляд,  устремленный  на  меня  со  странной
нерешительностью, как будто  она  никак  не  могла  собраться  с  духом  и
решиться на что-то. Она старалась вести беседу только на отвлеченные темы.
Ни разу не упомянула мужа, друзей или родных. Но из ее глаз ни  на  минуту
не исчезало странное выражение, словно мольба о помощи. Казалось, ее глаза
вопрошают: "Можно ли вам все сказать? Я так  этого  хочу.  Неужели  вы  не
поможете мне?"
   Но это выражение постепенно угасло - быть  может,  я  просто  вообразил
себе все это. Я  почувствовал,  что  мной  начинают  тяготиться.  Встал  и
распрощался. Выходя из комнаты,  я  оглянулся  и  поймал  ее  пристальный,
недоуменный, мучительный взгляд. Повинуясь внезапному наитию, я вернулся:
   - Если я могу вам чем-то помочь...
   Она нерешительно проговорила:
   - Вы очень добры...
   Мы оба смолкли. Потом она сказала:
   - Я сама не знаю. Это очень сложно. Нет, я думаю, что мне уже никто  не
поможет. Но благодарю вас за доброе намерение.
   Видимо, она приняла окончательное решение, и мне оставалось только одно
- уйти. Но, уходя, я не мог отделаться от сомнений. Мы здесь, в Сент  Мэри
Мид, не привыкли к роковым тайнам.
   В подтверждение  тому  я  подвергся  нападению,  едва  успел  затворить
калитку. Мисс Хартнелл умеет мастерски налетать на вас и отрезать все пути
к отступлению.
   - Я вас видела! - возопила она с тяжеловесной игривостью. - И я  просто
вне себя от любопытства. Теперь-то вы нам все откроете!
   - О чем это?
   - О загадочной особе! Она вдова, или у нее есть муж?
   - Простите, ничего не могу сказать. Она мне не говорила.
   - Что за странность! Она непременно должна была об этом упомянуть, хотя
бы ненароком. Можно подумать, будто что-то заставляет ее молчать,  вам  не
кажется?
   - Честно говоря, нет.
   - Ах! Но милая мисс Марпл верно сказала, что  вы  человек  не  от  мира
сего, дорогой викарий. Скажите, а с доктором Хэйдоком она давно знакома?
   - Она об этом не говорила, и я не могу сказать.
   - Вот как? А о чем же вы вообще разговаривали, если не секрет?
   - О картинах, музыке, книгах, - честно перечислил я.
   Мисс Хартнелл, для которой темы разговора  ограничиваются  перемыванием
чужих косточек, взглянула на меня подозрительно и  недоверчиво.  Пока  она
собиралась с мыслями, я воспользовался временным преимуществом, пожелал ей
доброй ночи и быстро зашагал прочь.
   Я навестил прихожан в деревне и вернулся домой через  садовую  калитку,
пробравшись мимо опасной засады, которая могла поджидать меня в саду  мисс
Марпл, хотя и не представлял себе, как до нее могли  бы  дойти  новости  о
моем посещении миссис Лестрэндж - это было выше человеческих возможностей.
   Запирая калитку, я подумал, что надо бы заглянуть в  сарайчик,  который
использовал молодой Лоуренс Реддинг за неимением мастерской,  и  поглядеть
своими глазами на портрет Гризельды.
   Я не мог себе представить, что в  мастерской  кто-то  есть.  Оттуда  не
доносилось ни звука, а мои шаги по траве были бесшумны.
   Я открыл дверь и застыл на пороге, совершенно огорошенный. В мастерской
оказались двое: мужчина, обняв женщину, страстно ее целовал.
   Эти двое были художник Лоуренс Реддинг и миссис Протеро.
   Я поспешно отступил и скрылся в своем кабинете. Там я уселся в  кресло,
вытащил свою трубку и принялся обдумывать события. Это  открытие  поразило
меня как гром с  ясного  неба.  Особенно  после  разговора  с  Петицией  в
середине дня: я  был  в  полной  уверенности,  что  между  ней  и  молодым
человеком зародились какие-то отношения. Более того, я  был  убежден,  что
она сама так думает. И я готов был дать голову на отсечение,  что  она  не
догадывается о чувствах художника к ее мачехе.
   Пренеприятнейший переплет! Я поневоле отдал должное мисс Марпл.  Она-то
не дала себя провести и достаточно точно представляла  истинное  положение
вещей. Я абсолютно неверно истолковал красноречивый  взгляд,  который  она
бросила на Гризельду.
   Мне самому и в голову бы не пришло подозревать миссис Протеро.  Было  в
ней что-то от жены Цезаря, которая выше  подозрений,  -  такая  спокойная,
замкнутая женщина, в ней  никогда  не  заподозришь  склонности  к  сильным
чувствам.
   Когда мои размышления дошли до этого места, они были прерваны стуком  в
дверь кабинета. Я встал и подошел к двери. За ней стояла миссис Протеро. Я
отворил дверь, и она  вошла,  не  дожидаясь  приглашения.  Миссис  Протеро
прошла через комнату, тяжело дыша, и без сил опустилась на диван.
   Мне показалось, что я раньше никогда ее не видел. Спокойная,  замкнутая
женщина исчезла. На ее месте  было  загнанное,  задыхающееся  существо.  В
первый раз я понял, что Анна Протеро красавица.
   Она была шатенка, с бледным лицом и очень  глубоко  посаженными  серыми
глазами. Сейчас она раскраснелась, грудь ее вздымалась.  Казалось,  статуя
внезапно стала живой женщиной. Я даже заморгал от этого  превращения,  как
от яркого света.
   - Я решила, что лучше всего зайти к вам, -  сказала  она.  -  Вы  -  вы
сейчас видели?
   Я утвердительно кивнул. Она сказала тихо и спокойно:
   - Мы любим друг друга...
   Даже сейчас, в минуту растерянности и отчаяния, она не смогла  сдержать
легкую улыбку, тронувшую ее губы.  Улыбку  женщины,  которая  видит  нечто
чудесное, преисполненное красоты.
   Я молча ждал, и она поспешила спросить:
   - Должно быть, вам это кажется страшным грехом?
   - Как вы думаете, миссис Протеро, разве я могу сказать иначе?
   - Нет-нет, я другого и не ждала.
   Я продолжал, стараясь говорить как можно мягче:
   - Вы замужняя женщина...
   Она прервала меня.
   - О! Я знаю, знаю. Неужели вы думаете, что я не говорила себе это сотни
раз! Я же совсем не безнравственная женщина - нет. И у нас все не так - не
так, как вы могли бы подумать.
   Я серьезно сказал:
   - Рад это слышать.
   Она спросила с некоторой опаской:
   - Вы собираетесь сказать моему мужу?
   Я довольно сухо ответил:
   - Почему-то принято считать, что служитель  церкви  не  способен  вести
себя, как джентльмен. Это не соответствует истине.
   Она поблагодарила меня взглядом.
   - Я так несчастна. О, я бесконечно несчастна!  Я  так  больше  жить  не
могу. Просто не могу! И я не знаю, что мне делать. -  Голос  ее  зазвенел,
словно она боролась с истерикой. - Вы себе не представляете, как я живу. С
Люциусом я была несчастна, с самого начала. Ни одна женщина не может  быть
счастливой с таким человеком. Я хочу, чтобы он умер... Это  ужасно,  но  я
желаю ему смерти... Я в полном отчаянии... Говорю вам, я готова на все...
   Она вздрогнула и посмотрела в сторону двери.
   - Что это? Мне показалось, или там кто-то есть? Наверно, это Лоуренс.
   Я прошел к двери, которую, как  оказалось,  позабыл  затворить.  Вышел,
выглянул в сад, но там никого не было. Но я был  почти  уверен,  что  тоже
слышал чьи-то шаги. Хотя, может быть, она мне это внушила.
   Когда я вошел в кабинет, она сидела наклонившись вперед и уронив голову
на руки. Это  было  воплощение  отчаяния  и  безнадежности.  Она  еще  раз
повторила:
   - Я не знаю, что мне делать. Что делать?
   Я подошел и сел рядом. Я  говорил  то,  что  мне  подсказывал  долг,  и
пытался произносить эти слова убедительно, но все  время  чувствовал,  что
моя совесть нечиста: я же сам этим утром высказал  вслух  мысль,  что  мир
станет лучше без полковника Протеро.
   Но я больше всего настаивал на том, чтобы она  не  принимала  поспешных
решений. Оставить дом, оставить мужа - это слишком серьезный шаг.
   Боюсь, что я не сумел ее убедить.  Я  прожил  достаточно  долго,  чтобы
понимать, что уговаривать влюбленных практически бессмысленно,  но  думаю,
что мои слова хоть немного ее утешили и приободрили.
   Собравшись уходить, она поблагодарила меня  и  пообещала  подумать  над
моими словами.
   И все же после ее ухода я чувствовал большое беспокойство. Я понял, что
до сих пор совершенно не знал  характера  Анны  Протеро.  Теперь  я  видел
воочию женщину, доведенную до крайности;  такие,  как  правило,  не  знают
удержу, когда ими владеет сильное чувство. А она  была  отчаянно,  безумно
влюблена в Лоуренса Реддинга, который на несколько лет моложе ее. Мне  это
не нравилось.



4

   Я совершенно позабыл, что мы  пригласили  к  обеду  Лоуренса  Реддинга.
Когда вечером Гризельда прибежала и отчитала меня  за  то,  что  до  обеда
всего две минуты, а я не готов, я, по правде сказать, сильно растерялся.
   - Я думаю, все пройдет хорошо, - сказала Гризельда мне вслед,  когда  я
поднимался наверх. - Я подумала над тем, что ты  сказал  за  завтраком,  и
постаралась сочинить что-нибудь вкусненькое.
   Кстати, позволю себе заметить, что наша  вечерняя  трапеза  подтвердила
самым  наглядным  образом  мнение  Гризельды,  что,  когда  она  старается
заниматься  хозяйством,  все  идет  гораздо  хуже.  Меню  было  составлено
роскошное, и Мэри, казалось, получала какое-то нездоровое удовольствие, со
злостной   изобретательностью   чередуя   полусырые   блюда   с   безбожно
пережаренными. Правда, Гризельда  заказала  устрицы,  которые,  как  могло
показаться, находятся вне досягаемости любой  неумехи  -  ведь  их  подают
сырыми, - но их нам тоже не  довелось  отведать,  потому  что  в  доме  не
оказалось никакого прибора, чтобы их открыть, - и мы заметили это упущение
только в ту минуту, когда настала пора попробовать устриц.
   Я был почти уверен, что Лоуренс Реддинг не явится к обеду.  Нет  ничего
легче, чем прислать отказ с подобающими извинениями.
   Однако он явился без опоздания, и мы вчетвером сели за стол.
   Спору нет - Лоуренс Реддинг чрезвычайно привлекателен. Ему, насколько я
могу судить, около тридцати. Волосы у него  темные,  а  глаза  ярко-синие,
сверкающие так, что иногда просто оторопь берет. Он из тех молодых  людей,
у которых всякое дело спорится. В спортивных играх он всегда среди первых,
отменный стрелок, прекрасный актер-любитель и первоклассный рассказчик. Он
сразу становится душой любого общества. Мне  кажется,  в  его  жилах  есть
ирландская кровь. И он совершенно не похож на типичного художника. Но, как
я понимаю, художник он тоже изысканный, модернист. Сам я в живописи смыслю
мало.
   Вполне естественно, что в этот  вечер  он  казался  несколько  distrait
[рассеян (фр.)]. Но в общем вел себя вполне непринужденно. Не думаю, чтобы
Гризельда или Деннис заметили что-нибудь. Я и сам бы, пожалуй,  ничего  не
заметил, если бы не знал о случившемся.
   Гризельда и Деннис веселились вовсю - шутки по поводу доктора Стоуна  и
мисс Крэм так и сыпались - что поделаешь, это же Местная Сплетня! И  вдруг
я подумал, что Деннис по возрасту гораздо ближе к Гризельде, чем  я,  и  у
меня больно сжалось сердце. Меня он зовет дядя Лен, а ее просто Гризельда.
Я почему-то почувствовал себя очень одиноким.
   Наверно, меня расстроила миссис Протеро, подумал я.  Предаваться  столь
безотрадным размышлениям вовсе не в моем характере.
   Гризельда и Деннис порой заходили довольно далеко в своих остротах,  но
у меня не хватило духу сделать им замечание. И без того, к сожалению, даже
молчаливое  присутствие  священника   обычно   оказывает   на   окружающих
угнетающее впечатление.
   Лоуренс болтал и веселился с ними как ни в чем не бывало. И  все  же  я
заметил, что он то и дело поглядывает в мою  сторону,  поэтому  совсем  не
удивился, когда после обеда он незаметно устроил  так,  что  мы  оказались
одни в моем кабинете.
   Как только мы остались с глазу на глаз, он совершенно переменился.
   - Вы  застали  нас  врасплох,  сэр,  и  все  поняли.  Что  вы  намерены
предпринять?
   С Реддингом я мог говорить более откровенно, чем с  миссис  Протеро.  Я
высказал ему все напрямик. Он выслушал меня внимательно.
   - Само собой, - сказал он, - вы не могли сказать ничего другого. Вы  же
священник, не в обиду будь сказано. По правде говоря, я с вами даже  готов
согласиться. Но у нас с Анной совсем не обычные отношения.
   Я ответил,  что  подобными  фразами  люди  оправдывались  еще  на  заре
человечества, и на его губах появилась странная полуулыбка.
   - Хотите сказать, что каждый считает свой случай единственным  в  своем
роде? Может быть, так оно и есть. Но  вы  должны  мне  поверить  только  в
одном.
   Он начал доказывать мне, что между ними "нет ничего недозволенного". По
его словам, Анна - одна из самых преданных и верных женщин на  всем  белом
свете. И что с ними будет, он просто не знает.
   - Если бы все это было написано в  романе,  -  сумрачно  сказал  он,  -
старик умер бы, а для остальных это было бы счастливым  избавлением.  Туда
ему и дорога.
   Я ответил строгим упреком.
   - Да нет, я вовсе не собираюсь воткнуть ему нож в спину,  хотя  любому,
кто это сделает, я принес бы глубокую благодарность. Ни одна живая душа не
скажет о нем доброго слова. Право,  не  понимаю,  как  это  первая  миссис
Протеро его не прикончила. Я ее один раз видел, много  лет  назад,  и  мне
показалось, что она вполне на это  способна.  Из  тех  сдержанных  женщин,
которые способны на все. Протеро повсюду  бахвалится,  затевает  скандалы,
скуп  как  черт,  а  характер  у  него  отвратительный,  хуже  некуда.  Вы
представить себе не можете, что Анне пришлось от него вытерпеть. Не будь я
нищ как церковная крыса, я бы увез ее, не задумываясь.
   Я обратился к нему со всей серьезностью. Я упрашивал его покинуть  Сент
Мэри Мид. Оставаясь здесь, он причинил бы Анне Протеро  еще  больше  горя,
чем и без того выпало ей на долю. Люди  станут  болтать,  дело  дойдет  до
полковника Протеро - и для  нее  настанут  поистине  черные  дни.  Лоуренс
возразил мне:
   - Никто ничего не знает, кроме вас, падре.
   -  Дорогой  юноша,  вы   недооцениваете   рвение   наших   доморощенных
детективов. В Сент Мэри Мид всем известны самые интимные  отношения  между
людьми. Во всей Англии ни один  сыщик  не  сравнится  с  незамужней  дамой
неопределенного возраста, у которой бездна свободного времени.
   Он спокойно сказал, что с этим  все  в  порядке.  Все  думают,  что  он
неравнодушен к Летиции.
   - А вам не приходило в голову, - спросил я, - что и сама Летиция  может
так думать?
   Он искренне удивился. Летиция, по его словам, на него даже внимания  не
обращает. Он был в этом твердо уверен.
   - Странная девушка, - сказал он. - Кажется, что она все  время  во  сне
или в трансе, но я-то думаю, что за всем этим  кроется  вполне  практичная
особа. По-моему, напускная мечтательность и рассеянность -  только  маска.
Летиция отлично знает, что  делает.  И  есть  в  ней  какая-то  непонятная
мстительность, что ли. Ненависть к Анне, как ни  странно.  Она  ее  просто
видеть не может. А ведь Анна всю жизнь  вела  себя  с  ней,  как  истинный
ангел.
   Последние его слова  я,  разумеется,  не  принял  всерьез.  Влюбленному
молодому человеку его возлюбленная всегда кажется чистым ангелом.  Тем  не
менее, насколько я мог видеть своими глазами, Анна  в