о  хохотали  по   углам;
действительно,  наряд был не  совсем обыкновенный.  И  кто-то просил ротного
сказочника Дудку рассказать сказку.
     Дудка был очень толстогубый,  молодой еще малый, угрюмого вида, так что
предположить в  нем сказочника никак не мог Ливенцев,  и он начал,  проворно
шлепая губами,  длинную,  что было важно,  сказку о  трех Иванах:  коровьем,
кобыльем и  овечьем,  и  каком-то  Лиходее,  который держит  под  замком  на
высоченном дубу красавицу.  Эту красавицу и  хотят освободить Иваны и  взять
себе в жены.
     Сначала едет к Лиходею Иван Овечий, а Лиходей говорит:
     - Ты приихав до мене биться, чи мириться?
     Иван Овечий тому Лиходею ответ:
     - Я приихав до тебе совсим не мириться,  -  хай ты сгоришь, а приихав я
до тебе биться!
     - Да как-ак вшкварит ему!  -  замахивается кулаком Дудка,  а  слушатели
хохочут от удовольствия.
     Лиходей оказался сильнее все-таки Ивана Овечьего и его одолел.  Но пока
они  бились,  вертелась тут  же  поблизости сорока.  "Они  бьются себе,  они
бьются,  а сорока стрекочет-регочет..." И когда убил Лиходей Ивана Овечьего,
сорока полетела за  мертвой и  живой водой.  А  Иван Коровий,  не дождавшись
Ивана Овечьего,  поехал к  Лиходею и  натыкается на убитого,  который "лежит
себе ни мур-мур...".
     Покуривая толстую кручонку и  то  и  дело сплевывая на  пол  и  затирая
сапогом, Дудка рассказывал однообразно, но складно, как Лиходей убил и Ивана
Коровьего и  потом  Ивана Кобыльего,  но  сорока оживила тем  временем Ивана
Овечьего,  и  только что управился Лиходей с Иваном Кобыльим,  снова идет на
него биться,  а не мириться Иван Овечий, а потом - воскрешенный сорокой Иван
Коровий, а там - Иван Кобылий... Конечно, Лиходею ничего не остается делать,
как бежать от этих бессмертных и уступить им красавицу на дубу.
     Как  раз  когда кончил свою  сказку Дудка,  пришла,  также фыркающая от
смеха,  вторая смена,  а с нею вместе неожиданно для Ливенцева пришел Демка.
Оказалось, что он встретил эту смену недалеко от мельницы Ичаджика и кого-то
узнал из ратников.
     - А-а! Демка! Где же ты пропадал последнее время? - спросил Ливенцев. -
Кажется, с неделю я тебя не видал.
     - Я-то?..  Я в Балаклаве был, - пытался улыбнуться Демка, но улыбка ему
вообще не удавалась.
     - В Балаклаве? У кого же ты там был? У ротмистра Лихачева?
     - Ага!.. В эскадроне.
     - Ты  что же думал,  что эскадрон наш на своих лошадях скорее до фронта
доскачет, чем мы пешие дойдем?
     - Ага! Верхом ездить учился, - буркнул Демка.
     - Гм... Засела в тебя эта скверная идея - охотиться за черепами немцев.
Ах, Демка, Демка!
     - А  что же им -  спустить это?  -  при электрической лампочке сверкнул
раскосыми глазами Демка. - Никогда не спущу!
     - Чего же ты именно не спустишь?
     - Того!..  Как это они наших солдат пленных живыми в  землю закапывают?
Хорошо это? Спустить это можно?
     - Откуда ты это знаешь?
     - Знаю! Ребята в газетах читали!
     - Может, это и выдумка: немцы - народ культурный.
     - Выдумка!  Пальцы нашим пленным отрезают,  чтоб они больше стрелять не
могли. А каких прямо в землю...
     - А немецкие газеты про наших солдат то же самое пишут.
     - Не-ет! Наши этого не сделают. Пускай не брешут!
     - Давай с  тобой лучше думать,  что все это -  одна брехня на человека,
кто бы  он ни был...  И  потом вот что,  Демка...  Ты ел что-нибудь сегодня?
Может, это ты с голодухи такой свирепый?
     - А то не ел? - подозрительно поглядел Демка.
     - А что же ты так поздно по улицам ходишь?
     - Да я ведь прямо из Балаклавы сюда.
     - Тебя, что же, погнали оттуда?
     - Ну  да,  "погнали"!  Я  сам  ушел...  Когда  они  на  войну  даже  не
собираются. А вам уж шинеля повыдавали.
     - Шинеля и  там  будут получать не  сегодня-завтра.  Только там  шинеля
другого образца - с длинным раструбом... А домой тебе не хочется ехать?
     - Чего я там забыл? - насупился Демка.
     - Отца с матерью забыл... Семена Михайловича и Василису Никитичну.
     Демка,  услышав это, оглянулся кругом, ища глазами, кто мог тут сказать
этому прапорщику, как зовут его отца и мать, но, не найдя такого, уставился,
усиленно мигая, на Ливенцева.
     - Думаешь,  откуда я мог взять Семена Михайловича и Василису Никитичну?
Добрые люди  сказали...  Нехорошо,  брат  Демка!  Даже  если ты  и  кровавым
мстителем хочешь быть -  не советую.  Без тебя у нас в России народу хватит.
Чего  другого,  а  народу -  сколько угодно...  Ехал  бы  ты  лучше к  своим
старикам, право.
     - Они разве старики?  Вот, значит, вы и не знаете! - повеселел Демка. -
Вовсе они не старики еще.
     - Чем же тебе они надоели? Бьют, что ли, тебя?
     - Ну да! Еще чего! Бью-ут! - И Демка поглядел с вызовом.
     - Я  тоже слыхал о  них,  что люди они хорошие...  И  будто они о  тебе
беспокоятся,  что ты здесь зря погибаешь. Что зря, то зря - это правда. Ехал
бы ты лучше домой.
     - Уж  вы мне один раз это говорили...  Домой!  -  презрительно протянул
Демка и вдруг пошел проворно к двери.
     - Куда ты?  Заблудишься в темноте!  Уж так и быть, - пришел, так ложись
спать в нашей гостинице! - кричал ему Ливенцев, но он все-таки ушел.
     А Старосила говорил Ливенцеву:
     - Его,  ваше  благородие,  теперь  уж  на  путь  не  наставишь.  Теперь
отец-мать без него живи; этот малый погибший.


        "IV"

     Получен был приказ докупить для надобностей дружины к тем, какие стояли
уже  на   конюшне,   еще  десятка  четыре  лошадей  -   обозных,   ротных  и
ординарческих,  и  так  как на  покупку выдавались из  полевого казначейства
довольно большие деньги,  то  естественно,  что  это  взволновало офицерский
состав дружины.
     Попасть в  полковые ремонтеры издавна в русской армии считалось большой
удачей жизни,  хотя и требовало известного знания лошадиных статей и повадок
коннозаводчиков и барышников.  Теперь,  после мобилизации лошадей, многое из
трудностей этого  дела  было  упрощено,  а  денежный соблазн остался тот  же
самый.
     Поэтому все в дружине яростно стремились попасть в ремонтеры, а так как
дружина  сформирована была  в  Мариуполе,  то  всеми  предлагалось ехать  за
лошадьми не куда-нибудь еще, а непременно в Мариуполь.
     Командир дружины, Полетика, выслушивал всех довольно добродушно, потому
что  не  имел  привычки кого-нибудь слушать внимательно,  а  всегда думал  о
чем-нибудь своем или ни о чем не думал, но, наконец, сказал он с чувством:
     - Красавцы,  черт вас возьми!  Ведь это - вопрос... как его называют...
ну?
     - Восточный? - подсказал было Ливенцев.
     - Да не восточный,  а... какой там, к черту, восточный!.. Одним словом,
серьезный  вопрос.  И  лучше,  кажется,  я  уж  поеду  сам,  да...  А  чтобы
торговаться там крепче,  то  я  возьму вот адвоката нашего,  -  кивнул он на
Кароли.
     - А лошадей кто будет выбирать?  -  живо отозвался Кароли.  -  Это дело
тонкое -  лошадь выбрать...  Разве  для  этого  фельдфебеля нестроевой роты,
Ашлу, взять?
     - Ашла-шашла... гм... Шашла... это что такое? - спросил его Полетика.
     - Виноград есть такой десертный.
     - Да-да...  Помню...  -  несколько раз  поднялся на  цыпочки полковник,
вздохнув. - Душистая такая?
     - Есть душистая, - та называется мускатная шашла.
     - Шашла-шашлык...  Будто из этой... как ее?.. из шашлы шашлык делается?
Гм...  шашлык,  ведь он из баранины?..  - взял за пуговицу капитана Урфалова
Полетика.
     Приземистый капитан Урфалов сильно  потянул коричневым изогнутым носом,
точно  перед  ним  был  свежезажаренный шашлык,  а  не  Полетика,  и  сказал
уверенно:
     - Первая, изволите видеть, закуска под водку, господин полковник!
     - Надо бы здесь когда-нибудь заказать,  а?  Вот вы это можете...  А  за
шашлой...  гм...  зачем же  за  шашлой нам  ехать в  этот...  как  его?..  в
Мариуполь?
     - Насколько я понял,  за лошадьми будто бы в Мариуполь, - не удержался,
чтобы самым серьезным тоном не  вставить,  прапорщик Ливенцев,  и  Полетика,
помигав  несколько  секунд  мечтательными  голубыми  глазами,   счел  нужным
рассердиться вдруг:
     - А,  конечно,  за лошадьми!  За коим же еще чертом мы в эту Ашлу? И вы
никуда не поедете, вы останетесь здесь, в дружине!
     - Да я и не собираюсь никуда - ни в Ашлу, ни в Ош, ни в Оршу!
     Подполковник Мазанка очень поморщился, поглядев в его сторону, а Кароли
постарался взять точное направление на  Мариуполь и  на лошадей,  и  деловая
беседа о том,  кого взять и как ехать,  затянулась еще на целый час,  причем
Ливенцев все  не  мог  понять,  зачем хочет ехать в  Мариуполь сам Полетика,
когда ему гораздо спокойней было бы сидеть здесь в канцелярии и подписывать,
что поднесет на подпись адъютант,  а  потом зайти в  кондитерскую,  спросить
стакан кофе и пирожных, сесть за мраморный столик и дожидаться, когда девицы
в  белых  фартуках поднесут то  и  другое.  А  через  минуту  уже  по-детски
заскучать от бездействия и погрозить девицам пальцем:
     - Вы что же это не несете мне этого... что я заказывал?.. Смо-три-те! А
то сейчас придет сюда еще один полковник,  с большими-большими усами,  очень
строгий! Он вам тогда задаст!
     Девицы начнут хихикать,  а  Полетике будет казаться,  что действительно
обещал зайти и действительно зайдет сейчас подполковник Мазанка,  и он будет
нетерпеливо ждать его, поглядывая на дверь, наконец скажет сердито:
     - Черт знает что!  Нет и нет его до сих пор! - и пойдет из кондитерской
на улицу как раз в то время,  когда одна из девиц уже нальет ему стакан кофе
и положит на тарелочку пирожных.
     На  улице  он  встретит ратника не  своей дружины,  а  другой,  которой
командует генерал Михайлов и которая разбросана от Балаклавы вдоль берега до
Фороса - охраняет берег.
     - А-а! - скажет он ратнику. - Здравствуй, братец!
     - Здравия желаю, вашескородье! - грянет во весь голос ратник.
     - Ты откуда сюда?
     - Из Фороса, вашескородь!
     - Что же, командир ваш там как? Жив?
     - Так точно, жив!
     - Ну, ступай!
     - Я так что артельщика дожидаю, он в магазин пошел, вашескородь!
     - А! Ну, тогда стой.
     Потом увидит другую кондитерскую,  вспомнит о  кофе и пирожных и зайдет
сюда.
     Конечно, это гораздо спокойнее, чем ехать куда-то в Мариуполь, возиться
с лошадьми,  считать казенные деньги,  заниматься сложением и вычитанием, не
высыпаться в гостиницах...
     Но,   слушая  бестолковщину  в  канцелярии  дружины,  Ливенцев  нащупал
случайно письмо Семена Михайлыча и Василисы Никитичны Лабунских,  которое он
несколько дней  уже  носил в  боковом кармане тужурки,  и  у  него  возникла
простая и  убедительная мысль -  отправить вместе с  Кароли в  этот поход за
лошадьми в Мариуполь и Демку, потому что другого подобного случая может и не
быть, и вернее всего, что не будет.
     Когда Ливенцев улучил время сказать об  этом Кароли и  показал ему  при
этом письмо с  адресом:  "Фонтальная улица,  дом Краснянского",  Кароли даже
просиял:
     - Как  же!  Фонтальная улица!..  Я  на  Фонтальной улице  детство  свое
провел!  Помню, как по ней греки с говяжьими костями бегали... Ведь у греков
кость дорого стоит он ее сам в  своем супу часа два варит,  потом на улицу с
ней выбежит и кричит:  "Кре!  Кре!  Кре-е-е!" -  бегут гречанки,  по копейке
платят,  чтобы в  своем супу подержать для  вкуса пять минут...  Больше пяти
минут держать не полагалось, а ему доход: одна пять минут подержит - копейку
дает, да другая, да третья, - вот ему три копейки остается. А потом уж кость
эту на вес продает тем, кто кости собирает, - еще копейку за нее получит.
     Увлекшись приятными воспоминаниями детства,  Демку он обещал непременно
взять.
     Ливенцев хотя и видел Демку в этот день около бухты,  не решился раньше
времени говорить ему ничего,  и  только в  день,  когда стало известно,  что
вечером  выезжают  на   пароходе  Полетика,   Кароли  и   несколько  заядлых
лошадятников из ополченцев во главе с фельдфебелем Ашлою, он сказал ему:
     - Слушай,  Демка!  Тебе,  брат,  везет,  как дай бог,  чтоб целую жизнь
везло!  Только не прозевай. Иди вечером на пароходную пристань: отправляются
в  Одессу,  а  оттуда на  фронт...  понимаешь?  -  на  фронт,  куда  ты  так
стремишься,  -  сам командир дружины, поручик Кароли и еще несколько человек
ратников. Вот и ты там устроишься с ними.
     Ливенцев сказал это как мог таинственней и вполголоса, и Демка вздернул
узенькие плечи  и  как-то  боком,  криво  открыл  рот,  а  глаза  глянули на
прапорщика и подозрительно и бешено-радостно в одно и то же время.
     - Вы... это правду говорите? - прошептал Демка.
     - Чистейшую!  - не улыбнувшись и не моргнув, отвечал Ливенцев, чувствуя
себя врачом у постели смертельно больного.  -  Я ведь говорил тебе, что надо
бы  тебе домой ехать,  а  теперь вижу,  что ты этим военным ядом отравлен до
неизлечимости,  -  значит,  все равно. Хочешь погибнуть там, - погибай, твое
дело!
     - Я  не погибну,  не таковский!  -  сжал кулаки Демка и  даже челюстями
заскрипел.
     - Может быть,  и не погибнешь...  Так вот -  фронт так фронт. Только не
прозевай парохода.
     - Как же они одни едут? А дружина вся?
     - Дружина  пойдет  за  ними  следом...  они  квартирьерами едут.  Будут
смотреть,  куда там,  на позициях,  всю дружину поставить...  Это всегда так
делается, - вот почему сам командир и поедет... Одним словом, дело твое. Мне
уж отговаривать тебя надоело, - попытайся, посмотри, что за позиции такие. Я
думаю, что ты и сам сбежишь и что уж больше тебя тянуть на смерть не будет.
     - На смерть!  Я  не пропаду,  небось!..  Я...  А  шинель и винтовку мне
дадут?
     - Там,  до  Одессы доедешь,  дадут.  От Одессы до фронта там уж близко.
Пятьсот тысяч войск там стоит.
     - Ого! Пятьсот тысяч!.. Больше, чем всего народу в Севастополе!
     - Ну еще бы!.. Так вот, не зевай...
     И  так  как  Ливенцев подумал вдруг,  что Демка будет теперь спрашивать
всех в дружине насчет этой скорой отправки и кто-нибудь скажет ему, что едут
совсем не в Одессу, то он добавил:
     - Если хочешь ехать, то здесь уж не околачивайся, а иди прямо туда, где
пароходы отходят. Поручика Кароли ты ведь знаешь в лицо?
     - Ну да, знаю.
     - Вот!  И командира,  конечно, знаешь... Как только увидишь, что они на
пароход садятся, ты сейчас же к ним.
     - А не прогонят? - прошептал Демка.
     - Я их упросил, - так же шепотом и таинственно ответил Ливенцев.
     Демка снял  благодарно свой лиловый картуз,  а  потом,  когда надел его
снова,  по-солдатски поднес руку к  козырьку и  отошел,  и  следивший за ним
глазами Ливенцев видел,  что он не желал даже ждать здесь до вечера, а прямо
пошел на пароходную пристань.  Так как он знал,  что этим же вечером отходит
пароход и на Одессу,  то не боялся вполне понятного любопытства Демки.  Ашлу
же он предупредил, чтобы так именно и говорили воинственному мальчугану, что
едут сначала в Одессу, а оттуда немедленно на фронт.
     Прошло дней десять.
     Приказы  по  дружине  подписывал  вместо  Полетики  Мазанка,   в  ротах
занимались все  теми  же  ружейными  приемами  и  сборкой-разборкой винтовок
(выдали всем винтовки),  ратники читали "Русское слово" и  гадали,  к новому
году распустят их  по домам или так на месяц,  может быть,  раньше?  Они уже
знали,  что командир дружины уехал докупать лошадей,  но лошади лошадьми,  а
роспуск ополченских дружин роспуском,  одно  другому не  должно было мешать.
Наконец,  появились в канцелярии дружины и Полетика и Кароли; Ашлу с другими
ратниками оставили около купленных лошадей,  которых не так просто оказалось
доставить.
     Как  всегда  у  людей,  только что  купивших лошадей для  хозяйства,  у
Полетики  и  Кароли  был  приятно  возбужденный  вид.  Особенно  расхваливал
Полетика какого-то буланого в  яблоках,  с  черной гривой,  которого удалось
купить очень дешево, хотя, разумеется, значительно дороже, чем остальных.
     - Но  уж зато картинка!  Это прямо поразительно,  до чего...  Буквально
заглядеться можно! - восхищался несколько как будто даже помолодевший за эту
хлопотливую поездку Полетика.  -  Этого коня я уж никому,  не-ет! Я его себе
возьму под седло...  Я уж ему и имя дал...  как,  а?  - обратился он вдруг к
Кароли за помощью.
     - Десять имен вы ему за день надавали!  И  я  уж не помню последнее,  -
пожал плечами Кароли и выпятил губы.
     - Вот! Вот видите: "Не помню"! А на меня все говорят, что я не помню!..
Сарданапал?
     - Мазепа, кажется?
     - Мазепа, да! Мазепа! Пусть так и будет - Мазепа!
     - Если брать исторические имена,  -  сказал Ливенцев,  -  то, по-моему,
лучше уж современные...  Франц-Иосиф, например, - чем плохо? Все-таки верхом
на  Франце-Иосифе приятнее ехать,  чем на каком-то мифическом Сарданапале...
даже и на Мазепе.
     - Постойте, а вы... вы что же это, прапорщик? - вскинулся вдруг на него
Полетика и лицо сделал строгим. - Вы кого это, кого нам подкинули?
     - А,  да!  Кстати,  как он? Доехал до Мариуполя? - с живейшим интересом
спросил Ливенцев.
     - Послушайте,  он,  -  накажи меня бог,  -  одержимый какой-то,  его  в
смирительный дом надо,  - ответил Кароли за Полетику, который только разевал
рот  и  смотрел оскорбленно.  -  Если б  я  знал,  я  бы  его на  выстрел не
подпустил. Я ведь ему билет купил на ваши деньги, честь честью, и только что
мы отчалили,  он и пошел выкаблучивать!  Буквально какой-то ирокезский танец
на палубе поднял и орет: "На фронт! На фронт едем! Немцев бить!" Прыгает, на
руках ходит...  Что же это такое за военный припадок? Люди кругом хохочут, а
у него шахсей-вахсей какой-то...  ей-богу,  он чуть за борт не полетел,  вот
как разбесновался.
     - Ну, хорошо, - а дальше?
     - Дальше?  До Ялты доехал ничего, - спал, должно быть, что ли, а уж вот
как к Феодосии подъезжали, тут с ним и началось! Лезет к нам в каюту второго
класса,  понимаете,  напролом лезет!  Его гонят,  а он...  Понятно,  нашелся
какой-то дурак,  сказал ему,  что не на фронт,  а в Мариуполь едем... Такого
крику наделал,  что его,  видите ли,  обманули,  боже ж мой! В Феодосии он и
остался, мерзавец этот.
     - Я вам, прапорщик, выговор в приказе объявлю завтра! - нашел, наконец,
нужные слова Полетика.
     - Может быть,  и следует,  -  кротко отозвался Ливенцев.  -  Но ведь не
думал  же  я,  что  до  такой  степени  опротивело ему  ремесло  позолотчика
иконостасов,  что он  заболеет адской любовью к  войне.  Вот до  чего иногда
иконостасы доводят!


        "ГЛАВА ТРЕТЬЯ"

        "ИДИОТСКИЙ УСТАВ"


        "I"

     Этого не было в  приказе по дружине,  чтобы офицерам собраться к восьми
часам  вечера  для  тактических занятий  под  руководством самого  командира
дружины,  полковника Полетики;  прапорщик Ливенцев получил записочку об этом
от  адъютанта дружины Татаринова,  через одного из  писарей канцелярии штаба
дружины, когда было уже часов шесть.
     Он спросил писаря:
     - Почему такая экстренность? Что случилось?
     Писарь улыбнулся и ответил:
     - Не могу знать.
     Ливенцев ведал охраной туннелей и  мостов под  Севастополем,  и  в  его
распоряжении  было  до   полутораста  ополченцев,   стоявших  постами  около
охраняемых мест.  Они там жили в нарочно для этого устроенных землянках,  на
каждом посту свой унтер-офицер за старшего;  на постах стояли с винтовками и
при  проходе поезда вели себя так,  как  полагалось часовым по  гарнизонному
уставу.
     Ливенцев объезжал сначала ежедневно,  потом раз в  два-три дня посты на
дрезине,  которую  давали  ему  на  станции "Севастополь",  принимал рапорты
унтер-офицеров,  что на  таком-то  посту никаких происшествий не  случилось,
раздавал кормовые деньги, так как люди на охране пути довольствовались сами,
как хотели и могли, привозя только хлеб из роты.
     Это давало Ливенцеву кое-какой досуг,  и он мог бы даже иногда урывками
продолжать свою работу над д