:
грузилось  с  большой  поспешностью  на  подводы  и  отправлялось на  вокзал
имущество части,  а  потом туда же отправлялись в полном походном снаряжении
роты,  и Петя убедился,  что снаряжение его представляет порядочную тяжесть,
особенно если тащить его не  полторы-две версты по мощеным улицам Вильны,  а
десятки верст по лесам, пескам и заболоченным местам Восточной Пруссии.
     Ему  вспомнилось при этом,  как перед войной,  будучи в  Ливадии,  царь
вздумал одеться рядовым, перекинуть через плечо катанку, с привязанным к ней
снизу котелком,  взять на плечо винтовку с примкнутым штыком, чуть ли даже и
не  с  саперной лопаткой у  пояса,  с  двумя патронными сумками,  с  вещевым
мешком,  отдувшимся от разной "выкладки" в нем,  -  словом,  как говорится в
полевом уставе,  "в  полной  походной боевой  амуниции".  Царь  с  полверсты
прошагал тогда где-то  по  задней аллее ливадийского парка для  удовольствия
придворного  фотографа,  для  беспокойства столичной  и  ялтинской  полиции,
установившей свои  посты  за  каждым  кипарисом  во  избежание  покушений на
священную особу монарха,  который действовал в назидание русскому воинству и
потомкам:   вот,   дескать,  как  трудится  царь  даже  и  во  время  своего
законнейшего отдыха в  Крыму!  Вот  как  входит он  в  интересы даже рядовых
солдат -  не  слишком ли  обременительно им будет совершать в  июльский зной
многоверстные походы!..


        "VII"

     Петя Невредимов не то чтобы был музыкален,  но в гимназическом оркестре
в  Симферополе все же  играл на  скрипке,  не  портя ансамбля.  Это служение
искусству тянулось у  него  до  шестого класса,  когда он  счел себя слишком
взрослым для  ученических сольфеджио и  решил  бросить  не  только  игру  на
скрипке, но и вообще даже разговоры о музыке.
     Его не тянуло к музыке и потом,  когда он стал студентом: некогда было,
не  тем  был  занят,  находил  даже,  что  теория  сопротивления  материалов
интереснее, чем музыка.
     Но когда в первый раз -  это было ночью, на границе Восточной Пруссии -
он услышал полет в свою сторону тяжелого немецкого снаряда,  ему показалось,
что кто-то за лесом,  темневшим на другом берегу пограничной речки,  заиграл
на флейте...  Очень отчетливо -  и чем дальше, тем отчетливей, - слышна была
именно флейта, и вспомнился солист-флейтист гимназического оркестра, армянин
Каштаянц.
     Сначала,  правда,  ухо уловило там где-то  за лесом непонятный какой-то
грохот, которому только флейта дала объяснение: как будто в том же оркестре,
по  энергичному взмаху руки с  камертоном учителя музыки,  соборного регента
Духавина, грохнули сразу барабаны, бубны, литавры, а потом уже началось соло
на флейте.
     Однако флейтист теперь недолго солировал;  дальше звучно залязгали одни
только  литавры,  притом  с  какой-то  подчеркнутой оттолочкой,  которой  не
изобразить на  нотной бумаге:  очень неприятным оказался для уха этот лязг с
оттолочкой.
     Но еще неприятнее было потом шипенье как будто огромной, высоко летящей
змеи,  -  куда больше, чем боа-констриктор, хотя Петя и не был уверен, имеет
ли способность боа к обычному змеиному шипенью.
     И,  наконец,  как  будто весь оркестр рухнул вниз вместе с  хорами,  на
которых он помещался, и от этого ни с чем не сравнимое впечатление внезапной
катастрофы: больно ушам, больно глазам, не проталкивается воздух из легких -
спазмы схватили горло...
     Снаряд упал и разорвался впереди,  на том берегу,  шагах в двухстах или
больше,  и  кто-то  знакомым голосом Пете  крикнул:  "Недолет!"  -  с  таким
выражением, как будто издевался над немецкими артиллеристами за промах.
     За  промах по какой же все-таки цели?  По своим же саперам,  наводившим
мост через речку, как это с вечера было приказано начальством?
     По  этому  мосту  утром  должна  была  перейти пехотная часть  с  двумя
батареями легких орудий, и Петя слышал от прапорщика запаса Якушова, что там
за лесом на другом берегу, по данным разведки, нет немецких сил: были конные
заставы,  но  отброшены нашей кавалерией...  Откуда же  взялось там  тяжелое
орудие?
     Материал для  моста  отчасти привезли с  вечера  на  подводах,  отчасти
собрали на месте -  разнесли сарай,  сложенный из сосновых бревен, причем из
сарая этого вынесли трех  убитых в  перестрелке утром немецких солдат,  быть
может взорвавших бывшую тут раньше переправу.
     Работали над  постройкой моста  ретиво и  не  опасаясь стука,  так  как
местность впереди и с флангов считалась очищенной от противника,  -  и вдруг
оказалось,  что противник прилежно следил за работой и,  когда она уже почти
подходила к  концу,  задался явной целью ее  уничтожить,  как  был уничтожен
накануне бывший здесь мост.
     Петя только успел повернуться назад,  чтобы отыскать в полутьме глазами
того, кто крикнул: "Недолет!" - и едва соображая по звуку голоса, кто именно
это крикнул,  -  как снова оттуда же,  далеко из-за  леса,  донесся довольно
плотный в  сыром ночном воздухе грохот,  и ухо настороженно ждало флейты,  и
зазвучала флейта...  Ни  из  какого другого инструмента нельзя было  извлечь
такого звука...
     Потом  в  ужасающей последовательности:  лязг  литавр  с  омерзительной
оттолочкой,  шипенье летящего по  проторенной уже воздушной дороге огромного
змея и,  наконец,  обвал,  в  ожидании которого Петя непроизвольно присел на
корточки, не решаясь двигаться с места, как кролик перед удавом.
     Теперь снаряд упал не спереди, а где-то сзади, и Петя после разрыва его
только успел подумать:  "Ведь там подводы наши стояли!"  -  как тот же голос
крикнул около него: "Перелет!" - и стало ясно, что это Якушов и что он очень
встревожен.
     Тут же  вслед за  разрывом этого второго снаряда Якушов стал и  гораздо
ближе Пете:  на нем утверждались надежды за свою целость;  и, точно стремясь
оправдать эти Петины надежды, Якушов закричал:
     - Ребята! С моста долой!.. Сюда! Ко мне!..
     Ночь была не из темных, хотя и сплошь в облаках небо. Ни луны, ни звезд
не  было  видно,   но  они  все  же  чувствовались  за  негустыми  облаками,
просвечивали чуть-чуть,  и  можно было  разглядеть и  Якушова,  бежавшего от
моста назад, забирая в сторону, и солдат, бежавших сперва по мосту со стуком
каблуков, потом по кочковатому берегу с шарканьем ног.
     Петя вспомнил артиллерийское:  "Недолет,  перелет, в цель!" - и сразу с
места опрометью кинулся вместе с  другими за  Якушовым...  Зацепился было за
кочку, едва не упал, но удержался на ногах и уже на порядочном расстоянии от
моста  услышал знакомый грохот барабанов и  литавр,  -  всех  сразу...  Соло
флейты он старался уже не слышать, но оно назойливо, как комар, лезло в ухо.
     Перед тем как должны были по его инстинктивному расчету обрушиться хоры
с оркестром,  он заметил,  что Якушов шагах в пяти от него вдруг упал, может
быть тоже зацепившись за кочку;  Петя упал тоже - просто как-то не удержался
на ногах, и кое-кто из солдат тоже не то упал, не то присел...
     И  все замерло,  затаилось в  душе Пети,  -  одно только сердце стучало
часто и сильно.  И мыслей как будто никаких не появлялось, кроме одной: "Где
разорвется?"...
     Этот разрыв оглушил до того, что с минуту после него голова не решалась
подняться,  чтобы оглядеться.  И  если  от  первых двух  снарядов едкий дым,
забившись в  нос и  в  рот,  очень мешал дышать,  то  теперь он стоял рядом,
плотный,  удушливый... А в разрыве почудился длительный всплеск воды и треск
разрушения, и не то что подумалось, - ощутилось всем телом: мост!
     Когда Петя поднялся, он увидел около себя Якушова.
     - Это вы, Невредимов? - спросил Якушов.
     - Я...  так точно...  Пропал мост!  -  сказал Петя,  ища в  то же время
глазами мост и стараясь увидеть его не совсем уничтоженным.
     - Да, пропал мост, - подтвердил Якушов.
     - Как же теперь быть?  - спросил его Петя не как рядовой офицера, а как
инженер инженера:  Якушов был  тоже  путеец,  только года  за  три  до  того
окончивший институт и успевший своевременно отбыть воинскую повинность.
     Широкий в  кости и рослый,  но худой на лицо,  скуластый и большеглазый
Якушов ответил, как начальник:
     - Мост нужен для наших батарей, значит, нужно строить новый.
     - Но ведь опять разобьют!
     - Здесь  -   да,   конечно...  Здесь  нельзя.  Отсюда  уйдем  сейчас...
Где-нибудь в другом месте, или выше по течению, или ниже... Надо посмотреть,
где можно.
     Пете показалось,  что Якушов как будто не то что отвечает ему, а просто
думает вслух,  не  зная еще  и  сам,  что теперь надо начать,  -  поэтому он
спросил:
     - Откуда же стреляли по нас?
     - А  черт их  знает откуда!..  Верст за  восемь откуда-то,  или  даже и
подальше, - сказал Якушов.
     - А откуда же узнали они,  что мы тут именно мост строим? - спросил уже
без надежды на ответ Петя и добавил: - Ведь на том берегу наши казаки.
     - Как  же  это  так "откуда"?  -  неожиданно зло ответил Якушов.  -  От
здешних жителей,  конечно,  вот откуда!  Сидит мерзавец где-нибудь вон там в
подвале,  -  качнул он головой на тот берег,  - и осведомляет по телефону их
батарею...  А что стрельба меткая, так у них же тут все давно пристреляно по
квадратам, ничего нет диковинного...
     И потом на ходу уже, идя не к мосту, а в тыл, добавил Якушов:
     - Главное,  что  никто  не  предупредил,  что  у  них  там  может  быть
тяжелая...
     - А если доставили вечером? - попытался догадаться Петя.
     - Тяжелую доставили?  -  усомнился Якушов.  -  Конечно,  могли выкинуть
такой фокус...  Хотя,  впрочем,  дороги у  них  отличные,  а  разведка наша,
очевидно, плохая.
     - Посмотреть бы хотя, что осталось от моста, - сказал Петя, оглядываясь
на речку, но Якушов был озабочен не этим.
     Он крикнул солдатам:
     - Иди веселей! Иди к подводам!
     И только после того отозвался Пете:
     - Смотреть там уж  не  на что,  -  только время терять.  И  что же,  вы
полагаете,  только три  снаряда припасли они по  наши души?..  Хватит у  них
этого добра!
     Петя и сам,  впрочем,  думал, что орудийный обстрел еще не окончился, и
ему все казалось,  что вот-вот он  услышит если не грохот далекого выстрела,
то флейту снаряда. А Якушов спешил вывести людей и подводы из-под обстрела и
перейти на другое,  неожиданное для противника место на той же реке, чтобы к
утру все-таки построить мост,  хотя бы и похуже того,  который был уже почти
достроен.
     Якушов  спешил,  конечно,  не  зря,  -  в  этом  убедился  Петя,  когда
расслышал,  уже  приготовившись к  этому,  грохот  выстрела тяжелого орудия.
Однако почему-то ни флейта,  ни потом лязг литавр не были уже так отчетливы,
как  в  первые  три  раза;   они  как  будто  и  не  приближались  сюда  так
стремительно, и Якушов сказал облегченно:
     - Это не по нас!
     - Эта,  ваше благородие, в тую сторону пошла, - сказал и махнул вниз по
течению речки рукой оказавшийся около,  к радости Пети,  его дядька ефрейтор
Побратимов.
     Действительно,  где-то значительно дальше, ниже по речке упал четвертый
снаряд,  и какой-то солдат в стороне,  различимый только,  как сгусток тени,
проговорил убежденно:
     - Похоже,  что по тому мосту теперь норовит он,  какой наш первый взвод
строит.
     По голосу Петя узнал Гунькова и  сразу поверил в  его догадку:  первому
взводу,  при котором были и полуротный поручик и фельдфебель, приказано было
соорудить более серьезный мост именно в той стороне.
     Якушов же выругался:
     - Вот так черт!  Вот так очистили левый берег!..  Всех шпионов на месте
оставили,  а  тяжелая батарея где-нибудь в стогу соломы была спрятана и тоже
осталась у них в тылу.
     - А может быть,  все-таки подошла какая-нибудь часть с тяжелым орудием?
- спросил Петя.
     - Может быть,  -  буркнул Якушов теперь уже более снисходительно к этой
догадке.
     Когда подошли к тому месту,  где упал второй снаряд,  - перелет, - Петя
ахнул,  разглядев сделанную им воронку.  Но не только Петя, ахнули и другие,
когда  разглядели в  нескольких шагах от  воронки,  на  старой толстой ветле
повисшую между сучьями разбитой головой вниз одну из своих лошадей.
     Снаряд упал все-таки гораздо ближе к речке, и там, где стояли подводы с
невыпряженными лошадьми, потерь среди них, как и среди людей, по счастью, не
было. Одну же лошадь выпрягли, чтобы попаслась, из жалости к ней, - она была
послабее других. Эта жалость и оказалась для нее смертельной.
     Пока  снимались с  места,  чтобы  перейти выше  по  течению речки,  еще
насчитали три выстрела в том направлении, как и первый, - и Якушов решил:
     - Ну, значит, и тому нашему мосту крышка!
     Однако не  успели еще  сняться -  добирали кое-что  из  остатков своего
моста,  -  как получили приказ никуда не уходить,  и тут же вскоре загремела
ружейными и орудийными выстрелами вся та сторона за речкой.
     Даже и  для  новобранца Пети сделалось ясным,  что  по  другим каким-то
переправам вошли  здесь  в  Пруссию  и  русские пехотинцы и  прикрывающие их
батареи.
     В эту ночь впервые палили на этом участке не по прусской, а на прусской
земле.  Может быть, этот огонь русских пушек был не такой меткий, как только
что пришлось видеть со стороны немцев, но Пете радостно было, что он гремит,
а еще радостней было вместе с Гуньковым,  Побратимовым и всеми другими снова
облаживать мост, чтобы во что бы то ни стало был он вполне готов к утру.


        "VIII"

     В  этот день,  первый день наступления на Восточную Пруссию 1-й русской
армии,  немцы  читали в  своих  газетах:  "Русские войска,  собранные против
Восточной Пруссии,  лишены оружия.  Вместо винтовок им  выдают вилы и  косы,
прикрепленные к длинным шестам".
     Однако население приграничной полосы выезжало и  вывозилось за  Вислу в
самом спешном порядке и  с  самым малым багажом,  и  начато это  было еще за
несколько дней до наступления русских.
     Города, разбогатевшие за одно десятилетие на покупке и продаже русского
хлеба,  русских  кож,  русского сала,  русских свиней,  гусей,  куриных яиц,
щетины,  льна  и  прочего,  что  упоминалось в  статьях нового,  чрезвычайно
выгодного  для  немцев  и  разорительного для  России  таможенного закона  -
подарка Вильгельму II за нейтралитет во время японской войны; большие имения
прусских помещиков -  "юнкеров",  даже обыкновенные деревни и фольварки,  то
есть хутора,  -  все это изобиловало и прекрасным молочным скотом, и стадами
мелкого скота, и запасами всего съестного.
     Вывезти все это в короткий срок было невозможно, истребить же, чтобы не
досталось русским,  считали слишком крайней мерой,  пока  на  защите границы
стояли  полевые  дивизии,  а  над  укреплением этой  границы  работали  чины
главного и  местного штабов в  течение свыше  сорока лет,  и  такая  работа,
конечно, должна же была дать кое-что способное внушить уважение.
     Превосходство в  силах позволило частям 1-й армии начать действия сразу
по  всей линии,  обозначенной в  директиве Жилинского,  и  в  первый же день
запылал в разных местах город Эйдкунен,  подожженный выбитым отсюда немецким
полком.
     Занят был  ряд  деревень,  и  войска подошли к  городу Шталлупенену,  о
котором известно было, что он сильно укреплен и защищается целой бригадой.
     Тут  ожидалось  серьезное  сопротивление,   но  успех  русского  оружия
предрешен был заранее,  так как Шталлупенен должны были обойти с  севера и с
юга.
     Армия Ренненкампфа двинулась энергично,  как ей и было предписано,  сам
же  он  оставался пока в  той же  Вильне,  на той же своей казенной квартире
командующего войсками округа и с тем же привычным,  весьма сообразительным и
исполнительным начальником штаба генералом Милеантом,  таким же чистокровным
немцем, как и сам Ренненкампф.
     Связанные общим делом в штабе,  ежедневно они обедали за одним столом -
Ренненкампф с Милеантом,  и на работе в штабе и за обедом - Милеант знал это
- не   было  для   Ренненкампфа  более  приятной  темы  разговора,   как   о
главнокомандующем фронтом  Жилинском  и  его  начальнике  штаба  Орановском.
Разумеется, говорилось только о том, как "залетела ворона в высокие хоромы",
и,  конечно,  обсуждались способы,  какими можно бы было эту ворону изгнать,
чтобы самому Ренненкампфу сесть на ее место.
     Генерал-адъютантство ставило его  ближе ко  двору,  чем  был Жилинский;
кроме того, к нему, Ренненкампфу, весьма благоволила императрица.
     Самоуверенный от  природы,  как истый пруссак,  Ренненкампф склонен был
очень преувеличивать свою роль спасителя династии в 1905 году,  в военных же
талантах своих он  никогда не  сомневался,  даже и  во время своих неудачных
действий в  Маньчжурии,  тем более что там-то  уж было на кого свалить любые
неудачи.
     До  соперничества с  Самсоновым Ренненкампф не унижался.  Даже усиление
самсоновской армии сравнительно с его показалось ему не слишком обидным, так
как  смотрел он  дальше  и  видел  себя  в  близком будущем непосредственным
начальником и  Самсонова и  всей его 2-й армии,  какой бы численности она ни
была.
     С  первого же  дня активных действий своих корпусов он занят был только
тем, чтобы выставить эти действия в надлежащем свете и в глазах начальства и
для печати,  чтобы создать себе необходимую для будущего поста известность в
русском обществе,  благо все "левые",  в  свое время называвшие его не иначе
как "вешателем", теперь притихли.
     Но  наряду с  этим,  главным,  он  не забывал и  другого,  к  чему имел
прирожденную страсть,  развившуюся в  бытность его на Востоке,  -  страсть к
дорогим и редкостным вещам, мебели, мехам, картинам, фарфору...
     Замки богатых помещиков Восточной Пруссии хранили в себе,  как было ему
известно,  множество такого, что так само собой и просилось в его руки, и он
уже  командировал для  этой  цели кое-кого из  чинов своего штаба на  фронт,
внушив им, что грузовые машины для отправки отобранного ими в тыл они должны
требовать его именем.  А для того чтобы его имя -  звучное имя Ренненкампф -
было прочно усвоено всеми, способными в России читать газеты, он в первый же
день  наступления своей  армии постарался забросить в  печать через газетных
корреспондентов красивую,  по  его  мнению,  и  многозначительную фразу:  "Я
отсеку себе руку, если в течение полугода не донесу о взятии мною Берлина!"
     Тут в немногих словах назначался им и срок окончания победоносной войны
и  весьма  ясно  просвечивало сквозь  слова  непременное условие для  взятия
Берлина:  он,  как главнокомандующий фронтом,  а  не  Жилинский,  должен был
донести об этом!
     Иногда он доверительно говорил своему начальнику штаба:
     - Мы  с  вами  должны  твердо помнить одно:  начали войну  между  собой
парламентарные государства Россия и Германия,  но... не династии Романовых и
Гогенцоллернов!
     И так как в Роминтенском лесу близ русской границы,  в заповеднике, где
кайзер, - а иногда вместе с ним и Николай Романов, - охотился на оленей, был
охотничий  дом  Вильгельма,   то  Ренненкампф  заранее  взял  его  под  свое
покровительство, чтобы русские войска, которые должны были через день, через
два занять Роминтен,  не нанесли ущерба этому дому и не вздумали бы стрелять
в благородных оленей кайзера в заповеднике.
     Вообще  же  для  введения  распорядка в  Восточной Пруссии  Ренненкампф
полагал  необходимым  явиться  туда   самолично,   как   только  будет  взят
Шталлупенен, что тоже ожидалось им через день, через два, - не позже.


        "ГЛАВА ШЕСТАЯ"

        "В ТЫЛУ"


        "I"

     В  то  время как  полковой врач Худолей Иван Васильич делал что  мог на
перевязочном пункте своего полка в  Галиции,  в его семействе,  оставшемся в
Симферополе, бурлил разброд.
     На  всех  трех  своих детей истерически кричала Зинаида Ефимовна,  жена
Ивана Васильича, но ее все-таки никто не хотел слушать.
     Старший сын  Володя,  прозванный в  гимназии за  подчеркнутое изящество
манер  "Маркизом" и  щеголя