нах!..

     Под узким подбородком у  него оказался кадык на тощей шее,  и губы от
большого усердия он  распяливал в  виде  сковородника.  Зубы  у  него были
щербатые;  брови же - реденькие, желтенькие, - он то вздергивал, то хмурил
жалостно, как того требовала его песня.
     - Гм, занятно! - весело говорил, слушая его и ни к кому не обращаясь,
Матийцев,  оглядывая в то же время всех,  кто был и впереди,  и с боков, и
сзади.
     Но  вот  к  нему  подкатился  на  коротеньких  ножонках  черноволосый
кудрявый ребенок лет трех, охватил его колено и вполне отчетливо сказал:
     - Дядя, дай конфетку!
     И не успел  Матийцев  приглядеться  к  нему,  как  какая-то  лохматая
черноволосая  женщина  появилась  рядом  с  ребенком  и  обратилась к нему
бесцеремонно:
     - Ну, дайте уж моему Диме конфетку, раз ежели он у вас просит! Он все
равно не отстанет, - он такой вредный!
     - Да  откуда же  у  меня  конфетки?  У  меня никаких конфеток нет,  -
удивленно сказал Матийцев.
     - Ну, как же так нет, когда вы же их своим деткам везете! - протянула
черноволосая вполне уверенно и даже подмигнула знающе.
     - И деток у меня тоже нет, - ответил Матийцев уже спокойнее.
     - Ну, тогда дайте ему грушу!
     - Дай! - требовательно сказал Дима.
     Матийцев  оглянулся  кругом,   заметил,   что   несколько  сзади  его
расположился покушать какой-то  бородатый загорелый степняк в  чоботах,  и
кивнул туда головой:
     - Вон там что-то едят - туда идите!
     Бросив на  него негодующий взгляд,  мамаша увела сыночка,  но это был
только первый ее приступ.
     Минут через десять она опять подошла,  таща Диму за ручонку, и сразу,
с подхода:
     - Вот  скажите же  вы  этому скверному мальчишке,  что  в  этом самом
вагоне водятся волки!
     - Зачем  же  я  буду  говорить ему  такую  чепуху?  -  кротко спросил
Матийцев.
     - А затем вы должны ему это сказать, чтобы он когда-нибудь испугался!
- выпалила без передышки мамаша.
     - Гм...  да...  Вы обратитесь к кому-нибудь другому, - посоветовал ей
Матийцев.
     Опять  уничтожающе-гневный  взгляд  выпуклых  черных  глаз,  и  опять
утащила она своего Диму,  и уже где-то дальше в вагоне, - слышал Матийцев,
- она приказывалала кому-то:
     - Отворите же вы,  пожалуйста, окошко, а то Димочке очень душно, и он
себе сейчас в обморок упадет, - и что я тогда с ним должна делать, ну-у?
     А еще через пять минут Матийцев слышал уже другое:
     - Ох,  затворите,  пожалуйста, я вас прошу, окошко, а то я боюсь, что
Димочку продует, и что я тогда с ним буду делать, а-а?
     На каждой остановке поезда, хотя бы на две минуты, она выскакивала из
вагона, только успев сказать всем и никому:
     - Ну,  посмотрите же  вы  за  моим Димочкой,  чтобы он чего-нибудь не
наделал!.. Дайте ему что-нибудь, он будет себе есть! - И исчезала.
     И однажды Матийцев на одной такой остановке поезда услышал в открытое
окно ее крикливый голос:
     - Ну,  вы уж наверное мой земляк из Новой Маячки,  а-а? Скажете, нет?
Ну, я-таки вас очень даже хорошо зна-аю!
     И увидел,  как тот,  кого она атаковала, отмахиваясь рукой, уходил от
нее поспешно.
     Потом она, растрепанная, вбежала в вагон с криком:
     - А где мой Димочка, а-а? Он ничего тут не нашкодил?
     И, поймав Димочку, начала его убеждать:
     - Видела я волков,  видела!  Они сидят себе вот тут рядом в другом, в
желтом вагоне!..  Они тебя-таки съедят,  -  ты  тогда вспомнишь,  скверный
мальчишка, что я тебе правду говорю!
     А  тот степенный степняк в  чоботах не  спеша продолжал что-то  такое
жевать  и  говорил,  обращаясь к  пожилой  женщине в  выцветшем,  когда-то
малиновом платочке, сидевшей против него:
     - Зве-ерь,  он все решительно про себя знает!.. Хотя бы, скажем, лису
возьми...  В какое время она нахально себя вести начинает, так что даже за
курями готова середь дня в  хату влезть?..  Тогда у  ней нахальство такое,
когда линять станет,  - вот когда! Шерсть если из нее клочьями лезет, кому
она тогда нужна?  А мясо...  Мясо лисиное не то что человек, и сатана есть
не схочет, как оно вонючее. Вот она и смелеет тогда, эта лиса!
     А женщина в линялом платочке, тоже загорелая по-степному, соглашалась
и говорила о своей телке:
     - Истинно, все понимает... Вот телка у меня, до того настырная: давай
да давай ей жрать...  И  что же ты думаешь?  Купила ей сена люцерного воз:
жри!  Она же  побуровит-побуровит тое сено люцерное своей башкой,  да  под
ноги его скинет все,  да ногами своими затопчет,  а сама мне: "Му-у-у!" Ты
что это,  дескать,  мне такое дала?..  Вот поди же,  шо сь такое она в нем
нашла, в этом сене люцерном, что ей не пользу должно произвесть, а чистый,
выходит, вред!
     - Може оно обрызгано чем, если садовое? - пытался догадаться степняк.
- Бывает,  деревья попрыскають,  а  на  траву,  своим чередом,  попадет яд
какой, - вот телка твоя его, яд этот самый, и чует...
     Против Матийцева сидел кто-то, спустивший на глаза козырек кепки, как
будто  отдавшись дреме,  но,  примерно через полчаса после того,  как  сел
Матийцев, он сдвинул кепку со лба и очень внимательно пригляделся к новому
здесь для него человеку,  так внимательно,  что Матийцеву стало,  наконец,
неловко и он спросил:
     - Вздремнуть изволили?
     Спросил,  чтобы что-нибудь сказать,  но  увидел,  как сразу оживилось
заспанное лицо и как уперлись в него оловянные, мутные еще глаза.
     "Кажется,  немец,  колонист",  -  подумал о нем Матийцев и только что
успел это подумать, как услышал:
     - Вы говорите по-немецки?
     Матийцев невольно улыбнулся тому, что этот немец принял его спросонья
тоже за немца.  В гимназии он учился немецкому языку,  мог читать немецкие
книги (конечно, с помощью словаря), мог понимать немецкую живую речь, но с
трудом составлял немецкие фразы. Поэтому, как ни захотелось было ему вдруг
прикинуться шутки ради немцем, сказал:
     - Нет, - ни бельмеса не смыслю.
     - Это  очень  неприятно,   хотя...   Я  могу,   конечно,  говорить  и
по-русски... Я - изобретатель, как это называют по-русски. Я такой аппарат
изобрел для мельчения овощей, фруктов, тому подобное... И сам министр руку
мне жал,  и от него я серебряную медаль получил, - как же!.. И граф Келлер
заказал мне четыре аппарата сделать!
     "Не сумасшедший ли этот немец?" - подумал Матийцев, но, приглядевшись
к худощавому,  гладко выбритому лицу,  не больше как сорокалетнему, решил,
что он только очень убежден в своих достоинствах.
     Немец же  сделал тут паузу,  как бы  ожидая,  не  закажет ли  и  этот
случайный его  спутник по  вагону пятого аппарата для измельчения овощей и
фруктов,  раз четыре заказал не  кто иной,  как граф Келлер.  Но  Матийцев
молчал, да кроме того, проходивший в это время по вагону кондуктор, весьма
бравого вида и чрезвычайно краснолицый, внушал мамаше Димочки:
     - Коротко и явственно вам говорю: не выскакивать на полустанках!
     - Ну, а если мне нужно? - не сдавалась та.
     Но  кондуктор не  удостоил ее  длинной  беседы;  он  только  повторил
выразительно:
     - Коротко и явственно сказано! - и пошел дальше.
     Когда прошел кондуктор, немец продолжал:
     - Вам,   может  быть,   это  не  так  хорошо  известно,  что  надобно
пережевывать пищу семьсот двадцать раз?
     "Явный сумасшедший!" - убежденно подумал Матийцев, но спросил как мог
спокойнее:
     - Я,  должно  быть,  ослышался?  Мне  показалось,  будто  вы  сказали
"семьсот двадцать" раз?
     - Да ведь я же специалист в этом деле, а не то что! Семьсот двадцать,
да,   и  только  таким  образом,   как  говорится  по-русски,  пища  может
называться; она есть вполне пережевана вами!
     - Это  при полном отсутствии зубов,  что ли?  -  попытался догадаться
Матийцев.
     - Нет,  нет!  Это  нет!..  Это именно,  именно вот в  вашем возрасте,
например!
     И немец посмотрел на него строго и поднял указательный палец к своему
жесткому подбородку. А потом торопливо добавил:
     - Даже пиво,  даже чай,  -  тому подобные жидкости, - тоже необходимо
жевать!.. В чае тоже есть теин, - прочее тому подобное... А клетка мясная,
она-а...  она уж в животном,  -  бык,  например,  баран, - до высшей дошла
своей интеллигенции...  Вы  понимаете,  что  я  хочу сказать?  Может быть,
сказать по-немецки? Это - оч-чень важный положений!
     - Ничего,  все  понятно,  говорите  по-русски,  -  отозвался  на  это
Матийцев.
     - Она  -  старая,  -  вот я  что хочу вам сказать,  а  зачем питаться
старым?  Тогда как...  клетка шпинат,  например,  спаржа, - она-а до такой
интеллигенции не дошла! Она-а считается так: молодая клетка.
     "А-а,  это -  вегетарианец!" -  подумал Матийцев:  немец же между тем
продолжал:
     - Яблоки,  например,  -  масса железа, масса!.. Фосфаты. Но только...
(Тут он опять посмотрел строго и  поднял палец.) Только не чистить кожицу,
нет!..  Сидят  профессор Винтергальтер и  наш,  русский,  за  границей,  в
Лейпциге,  в сквере...  Наш,  русский,  чистит яблоко ножом,  а профес-сор
Винтергальтер трет его  об  рукав костюма...  Трет,  -  ну,  может,  какая
соринка,  пылинка,  - как это называется по-русски, - не знаю, как это вам
объяснить лучше...
     - Ничего, все понятно, - поощрил его Матийцев.
     - И во-от только наш русский приготовился,  -  ам! - яблоко это в рот
класть,  -  профессор Винтергальтер ему: "Бросьте! Бросьте, - говорит, - и
это тоже!.. Самый лучший, питательный вы бросили, - кожицу, а это - дрянь!
Бросьте, я вам говорю, и это!"
     И немец при этом так увлекся,  что сделал энергичный жест,  как будто
хотел выбить яблоко из рук Матийцева, державшего спокойно руки на коленях.
     - Обо мне в русских газетах писали как о пионере,  как бы сказать,  в
этом деле,  в питании! - с важностью добавил он. - В немецких газетах тоже
были заметки...  В немецкие газеты я сам тоже посылаю свои корреспонденции
о русский народ,  русский ландшафт,  -  тому подобное... Пишут мне оттуда,
из-за границы:  "Давайте больше!  Давайте чаще!.." Но-о,  главное, жена не
понимает (тут он сделал гримасу),  что это -  ра-бота тоже, а не то что...
какие-нибудь шуточки...  И все мне мешает,  все мешает!..  Но-о,  -  будто
спохватился он, что сказал лишнее, - вы не подумайте, ради бога, что я это
серьезно насчет  своей  жены!  Не-ет!  Я  это  просто ради  одной  веселой
шутки... дружеской...
     И,  как будто желая замять неловкость свою, которая вплела в разговор
зачем-то   еще  и   жену,   немец  продолжал  без  видимой  связи,   но  с
воодушевлением:
     - Доктора-аллопаты что прописывают вам от ревматизма?  Салицилку? Ха!
Возьмите вы сок красного бурака,  о-он,  сок этот,  - как бы выразиться...
растворяет?  Так  я  говорю?..  Кристаллы мочевой  кислоты  вдвое,  втрое,
вчетверо лучше,  чем салицилка!..  Шпинат возьмите - это... это гениальное
кушанье!..  Сколько  в  нем  веществ,  как  бы  сказать...  обрабатывающих
кровь!..  Конечно,  эскимос,  например,  о-он -  салоед,  сало пожирает от
холода,  как вообще отопляющее вещество...  Но он, эскимос этот, к чему он
вообще способен больше -  я  хочу,  чтобы вы  сказали?..  Энергия вся куда
идет?  Чтобы переваривать пищу такую:  сало моржа,  например,  кита,  тому
подобное... О-он пищеварит, а чтобы мы-ыслить мог, - не-ет!
     Тут немец помахал перед своими глазами пальцем и сморщил презрительно
все лицо, но тут же преобразил его, продолжая:
     - Возьмите же теперь южные народы:  малайцы,  например, негры даже, -
о-о,  это  очень хи-итрый народ,  очень жи-ивой народ!  Почему же  так?  -
Корне-плоды!  Фрукты? Овощи!.. Рис!.. Бананы!.. Можно, конечно, питаться и
одними даже  яйцами без  ничего,  только их,  знаете,  оч-чень много надо:
сорок пять штук в день!
     - Ну,  это вы уж,  кажется,  чересчур хватили!  - заметил Матийцев. -
Сорока пяти  яиц  в  день и  съесть невозможно.  Впрочем,  может быть,  вы
воробьиные яйца имеете в виду, - тогда не спорю.
     Немец,  однако,  не только не обиделся этим замечанием,  но как будто
даже не  расслышал его (впрочем,  в  это время как раз и  гармонист что-то
такое пел и мамаша Димочки что-то кричала).
     - Переходите на гомеопатию с аллопатии,  которая есть шарлатанство, и
с мясной пищи на растительную,  - и вот тогда... тогда двадцать лет с себя
скинете!  - повысил голос немец, чтобы можно было хорошо его расслышать. -
Я в этой области - авто-ритетная являюсь личность!
     Потом он как-то заерзал на месте,  огляделся по сторонам и, придвинув
голову и плечи поближе к Матийцеву, заговорил теперь уже несколько тише:
     - Я  также и  в "Кельнише цайтунг" пишу насчет угольных шахт,  насчет
урожая,  -  прочее подобное... Вот японская война, например... Ведь это же
позор для нас, русских, а?.. Азиятское государство, - и когда же стало оно
культурное,  я вас спрошу?  А какие успехи?  -  Рис,  овощи,  фрукты!..  И
оч-чень мало едят, оч-чень мало!.. А какую показали энергию, а?
     С полминуты он смотрел на Матийцева спрашивающими и ожидающими ответа
глазами,  но,  ничего  не  услышав в  ответ,  продолжал теперь  уже  почти
шепотом:
     - А  если  Германия с  нами начнет войну,  то  что  это  такое будет?
Погром!  Разгром!..  Или,  как бы это выразиться...  Я  плохо знаю русский
язык... Ну, это будет не меньше, чем настоящая катастрофа для нас!
     И, сказав это страшное слово, немец выпучил свои оловянные глаза, как
бы сам чрезвычайно испугавшись,  выпятил губы,  медленно покачал головою в
знак  сокрушения и  подпер рукой левую щеку в  виде предела охватившей его
скорби за Россию.
     - Позвольте,  а  почему  же  вы  заговорили вдруг  о  возможной войне
Германии против нас? - поневоле тихо, в тон ему, спросил Матийцев немца.
     - А что же это, разве вы, интел-лигент-ный человек, совсем не читаете
газет?
     - "Кельнише цайтунг" я не читаю, конечно, - несколько обиженным тоном
ответил Матийцев, - но кое-какие свои, русские...
     - И что же?  И ничего не находите в них касательно войны на Балканах?
- перебил немец.
     - Война на Балканах?..  Да-а... Там сначала воевали славяне и греки с
турками...  по  исторической традиции,  потом стали воевать между собою...
Это уж, кажется, вне традиций.
     - И  что же вы думаете,  что наша Россия не вмешается в эту войну?  -
очень живо подхватил немец.  -  Ведь у  нее  тоже есть эта  традиция:  как
только болгары там,  сербы там,  греки,  -  разный балканский народ начнет
войну  с  турками,  так  сейчас же  должна выйти  к  ним  помогать и  наша
Россия!.. А рядом же с сербами Австрия!.. А у этой Австрии союз с кем?
     - С Германией,  вы хотите сказать...  Да,  конечно, с Германией... Да
ведь кончено уже там все,  на Балканах,  - досадливо даже,  как в  сторону
жужжащего  около  шмеля,  махнул рукою Матийцев;  но немец тоном какого-то
заговорщика почти прошептал:
     - А вам это оч-чень хорошо известно, что совсем кончено?
     Матийцев подумал и сказал:
     - Разумеется, я знаю только то, что печатается в наших газетах.
     - Вот!  Именно вот!  -  подхватил немец. - Что позволяется печатать в
наших газетах русских!..  Цензура,  - вот! Поэтому не пишут в газетах!.. А
зато говорят, - говорить цензура запретить не может.
     - Говорят разве?.. Кто же говорит? - удивился Матийцев.
     - Как же так это вы?  -  удивился в  свою очередь и  немец.  -  Вы не
слыхали, что говорят?
     - Ни одного слова нигде,  - вполне искренне сказал Матийцев и в то же
время обеспокоился этим,  между тем как немец глядел на  него  недоуменно,
объясняя ему:
     - Я  работаю,  вы тоже работаете,  и  нам поэтому,  выходит,  некогда
говорить о какой-то там вообще войне,  а кто совсем не работает, а денег у
себя имеет много и в третьем классе не ездит, вот те-е... Вы где же именно
работаете?
     - На руднике... инженером, - не сразу ответил Матийцев.
     - Ну,  вот,  - вот теперь я понимаю!  - почему-то просиял немец. - На
руднике,  - это, значит, там, в земле, а с кем же там могли бы вы говорить
насчет войны?..  Но, однако, однако, куда же, - давайте дальше посмотрим с
вами, - куда же идет ваша железная руда, интересуюсь я знать?
     - У меня не руда - уголь.
     - Очень хорошо, уголь! - подхватил немец. - Но он все-таки может идти
в такую Тулу,  где у нас в России оружейные заводы...  А между тем,  -  вы
должны  это  знать,  -  ору-жей-ные  заводы  наши  теперь  работать должны
ин-тен-сив-но, вот! Ин-тен-сив-но!
     - Гм...  Может быть...  Может быть,  так они и работают, - согласился
Матийцев.  -  Но знать этого я  не знаю...  Полагаю только,  что неудачная
война с Японией должна же была кое-кого научить.
     - Ага!  Вот!  Именно,  вот!  - возликовал немец. - Наша Россия должна
опыт этот свой там,  в Маньчжурии, - как это говорится... (тут он усиленно
зашевелил пальцами) применить,  -  вот!..  При-ме-нить,  -  вот  это самое
слово!
     - И применяют уж, я думаю, а как же иначе?
     - Применяют? Вы знаете?.. А что же вам именно об этом известно?
     Немец  так  впился  ожидающими  глазами,  что  Матийцеву  стало  даже
почему-то неловко, когда пришлось ответить:
     - К сожалению, положительно ничего неизвестно.
     - Ну,   как  же  вы  так?   -  осуждающе  покачал  головой  немец.  -
Интеллигентный человек,  инженер,  и вот... ничего не знаете?.. А кто же у
нас тогда в  России знает?  Вон тот муж-жик или вон та  баб-ба знает?..  А
когда    Франц-Иозеф   Боснию-Герцеговину   хапнул   (немец   сделал   тут
соответственный хищный жест), тогда еще был жив Столыпин, премьер-министр,
и вы,  может быть,  знаете, что ему говорили другие министры тогда (тут он
перешел на шепот):  "Откроем войну!" А он им,  Столыпин,  премьер-министр:
"Какие же  теперь у  нас  в  России есть  солдаты,  чтобы воевать?  Пьяное
муж-жичье,  граб-бители,  -  это разве есть солдаты?  Не  можем мы  теперь
воевать,  нет!" Вот что сказал тогда Столыпин, премьер-министр!.. А теперь
можем,  а?..  Сколько же с тех пор прошло времени?  Пять каких-нибудь лет?
Теперь можем, а?
     - Не знаю,  -  добросовестно подумав, ответил Матийцев. - И зачем нам
воевать - тоже не знаю.
     - А я же вот знаю,  что...  многие наши русские офицеры, какие были в
ландвере,  -  в  "запасе" это говорится по-русски,  -  те стали добиваться
выходить в  ландштурм,  в отставку,  а?  Это что значит?  Это значит,  они
думают,  что их тогда уж в армию не возьмут - вот что это значит!.. О-о-о!
(покачал  головой  презрительно).  Такая  война  может  начаться,  -  всех
возьмут. Всех, - вы увидите!.. И меня возьмут, и вас также! Всех!..
     И   немец,   преисполненный  всепоглощающей  важностью  своих  знаний
близкого будущего,  вдруг с  большим не  то презрением,  не то озлоблением
даже  пристально посмотрел на  своего ничего не  ведающего собеседника,  и
Матийцеву стало  ощутительно неловко оттого,  что  он  -  полный невежда в
вопросах  войны,  что  он  ничего  не  замечал  военного  около  себя,  не
интересовался совсем и тою войной,  какая велась на Балканах... Просто ему
ведь,  казалось как-то даже вполне естественным,  что на Балканах - война:
народы там  живут  такие  драчливые,  поэтому и  часто дерутся.  И  немец,
которого он  зачислил уже было в  маниаки от вегетарианства и  гомеопатии,
вдруг повернулся к  нему теперь другим лицом,  как  древнеримский двуликий
Янус.
     Пусть даже  это была его другая мания - явная возможность близкой уже
войны в Европе, но о чем же напишет он завтра в свою "Кельнише цайтунг"?..
О  том,  что  русские  инженеры,  - тоже интеллигенты!  - полные невежды в
вопросе:  может ли их родина вести новую,  - теперь уже с немцами, - войну
или совершенно не может?..  Что политически они даже не умеют и мыслить, -
не приучила их к этому даже и позорнейшая для России война с Японией и,  -
что всего непостижимее,  - революция 1905 года!.. Поэтому, значит, просто,
придите Франц-Иозеф и Вилли II  и  возьмите  то,  что  до  вас  взяли  уже
всевозможные  бельгийцы,  французы,  англичане,