вич, где прочно укоренился штаб корпуса.
     А  тела четырех бабьюков и  Курбакина так и не успели закопать в землю:
наскоро засыпанные снегом, остались они лежать до весны.
                                                       Ноябрь 35 г. Алушта".

     Стр.   735.   ...это  проделали  когда-то  с  одним  из  наших  великих
писателей...  -  Имеется в виду инсценировка казни петрашевцев, в их числе -
Ф.М.Достоевского (1849 г.).
                                                                 H.M.Любимов




                    Сергей Николаевич СЕРГЕЕВ-ЦЕНСКИЙ

                           ПРЕОБРАЖЕНИЕ РОССИИ

                                  Эпопея


                          ПРЕОБРАЖЕНИЕ ЧЕЛОВЕКА

                                  Роман

                       Иллюстрации А. В. Николаева


     ________________________________________________________________

                               ОГЛАВЛЕНИЕ:

                                 Часть I
                            "Наклонная Елена"

                  I II III IV V VI VII VIII IX X XI XII

                                 Часть II
                                   Суд

                        I II III IV V VI VII VIII

     ________________________________________________________________


                                 ЧАСТЬ I

                            "НАКЛОННАЯ ЕЛЕНА"

                                    I

     Молодой горный инженер Матийцев, заведующий шахтой "Наклонная Елена",
решил застрелиться в воскресенье, 6 мая, в 11 часов вечера, и рано утром в
субботу,  подымаясь привычно  по  гудку,  он  старался  как  можно  тверже
прочертить  в   сознании  последовательность  того,   что   нужно  сегодня
сделать...  Прежде всего,  непременно обойти шахту - это для того, чтобы в
последний раз  оглядеть  спокойно  то,  что  горячо  проклято и  от  чего,
наконец, уходишь совсем.
     Этого можно было не делать вчера,  но сегодня необходимо нужно. Обход
кончить полагал он  раньше,  чем всегда,  наряд рабочих на завтрашний день
поручить штейгеру Автоному Иванычу,  затем  с  вечерним поездом  поехать в
Ростов,  чтобы  в  воскресенье утром  отослать  почтой  восемьсот  рублей,
сбереженные от годового жалованья, матери в Петербург.
     Почему именно деньги эти нужно было отправить там,  в  Ростове,  а не
здесь,  в  поселке Голопеевке,  верстах в двух от рудника,  -  это было не
совсем ясно  для  него  самого;  просто здесь  были  знающие его  почтовые
чиновники, деньги же отправлялись не кому-нибудь постороннему, а матери, и
не захотелось, чтобы случайно или намеренно прочитали текст перевода, хотя
он  ничего  о  себе  не  писал:  думал  послать отдельное письмо  матери и
отдельное сестре Вере, учительнице.
     Из сна он выбился уже недели две,  и во время этих кошмарных,  жутких
ночей,  когда безостановочно все ходилось по  комнатам,  он все уже решил,
подвел итоги  всему  и  теперь похож  был  на  отъезжающего,  уложившего в
чемоданы решительно все, до последнего куска мыла.
     Домашние мысли в дорогу не годятся - и появились в нем уже те, другие
мысли;  начинало уже охватывать кольцо потусторонности,  когда все кругом,
все  еще  вчерашние интересы  и  тревоги  вызывали только  снисходительную
улыбку мудрых или сошедших с ума.
     Известно,  что люди умирают,  как живут.  Люди горячие,  полнокровные
иногда за день до смерти не знают еще,  что убьют себя:  зреют и  решаются
сразу,  как горячий купальщик,  -  еле скинув рубаху,  уже бросился в воду
быком.  Люди холодные долго сидят на  берегу Леты,  мочат голову и  грудь,
поглаживают бедра,  пробуют воду ногой;  зато это  именно они  отталкивают
спасательные круги,  не  хотят принимать противоядий и  срывают повязки со
свежих ран.
     Матийцев не  был ни холоден,  ни горяч -  он был только очень молод и
одинок - просто не успела еще обмозолиться душа. Это был худощавый блондин
лет  двадцати  четырех,  с  высокой  головой  и  несколько близко  к  носу
посаженными,  несколько  близорукими глазами,  отчего  у  всего  лица  был
немного наивный,  прислушивающийся вид.  О  нем говорили,  что ему повезло
получить шахту прямо со школьной скамьи,  но в "Наклонной Елене" последнее
лето он работал студентом-практикантом и  знал ее,  а  тут случилось,  что
заведующий этой шахтой перевелся на  Кавказ на марганец и  главный инженер
Безотчетов взял Матийцева на  свою ответственность:  он ему нравился,  как
серьезный работник;  он приходил на работу в шесть утра вместе с шахтерами
и уходил на дневную поверхность только к обеду,  а там машинное отделение,
сортировочная, мастерские - хозяйство большое, сложное, и везде нужен свой
глаз.
     Было две "Елены" этой же  бельгийской компании:  "Вертикальная",  как
более старая,  была оборудована лучше, а в "Наклонной", существующей всего
пятый год,  вводить новшества считали пока лишним. Двухаршинный пласт угля
шел в ней с перерывами:  доходил до каменного перевала и задавал инженерам
задачу,   продолжается  ли  он  за  перевалом.  Бурили  перевал,  взрывали
динамитом,  находили за ним угольный пласт, который разбухал потом до двух
аршин  снова,  и  опять  рылись в  нем  шахтеры:  крепили своды  сосновыми
балками,  прокладывали рельсы,  отводили воду в канавки (шахта была сильно
мокрая),  и к прежней запутанной сети штреков прибавлялся новый с боковыми
печами.  За недолгие годы пробуравили этих штреков и  квершлагов на тысячи
сажен.  Иногда  штреки соединялись совсем низенькими узенькими дырами,  по
которым можно было пробираться только "вплавь", ползком. Это было трудно и
как-то мерзко, обидно для человека.
     По узким штрекам гулко мчались лошади и бензиновозы с вагонами, потом
по  бремсбергам вагоны  подымались наверх,  и  здесь  чумазый мальчишка на
черной доске мелом озабоченно вел им счет. Если уголь попадался с породой,
то  в  сортировочной,  на  движущихся сетках,  целый полк столь же чумазых
девчонок-глейщиц,  -  которых  шахтеры  безулыбочно называли барышнями,  -
ловко  отбирал  глей,  а  чистый  уголь  по  деревянным эстакадам проворно
катился  и  опрокидывался в  угольные ямы.  Им  отчасти питались соседи  -
химический и  металлургический заводы,  но,  конечно,  несравненно большая
часть его отправлялась по подъездной ветке на станцию.
     Среди  ветхозаветных  полей  степных  дюжина  дюжих  горластых  труб,
сложные формы надшахтных зданий,  заводы,  красное, очень тревожное и днем
пламя коксовых печей,  и  все это в густом,  зловещем по окраске дыму было
так неожиданно для того, кто видел это впервые.
     На  заводы  с  рудника  уголь  безостановочно плыл  в  вагончиках  по
воздушной электрической дороге  прямо  над  посевами пшеницы,  и  никакого
соответствия не  было  между этой пшеницей,  первобытным образом посеянной
руками  здешних  крестьян,  и  вагончиками вверху;  и  человек  с  игривой
фантазией мог бы,  подъезжая к Голопеевке, вообразить, что здесь поставлен
хитроумнейший капкан  для  уловления земного  нутра,  и  нутро  земное  уж
здорово защемлено и  от  боли,  а  главное,  от конфуза зверем ревет через
высоченные трубы.
     На заводах и  в шахтах кругом было тысяч семь рабочих,  и это они год
за  годом заселяли поселок Голопеевку.  Сначала долго ходили осматривать и
всячески  измерять  отдающийся  в   аренду   участок,   потом   решительно
устанавливали угловые столбы дома, натягивая крышу, нанимали баб смазывать
кое из чего сбитые стены глиной с навозом, а месяца через два справляли уж
новоселье и  звонко  переругивались с  соседями из-за  цыплят,  поросенка,
котенка, собаки, помоев, ребят, бабьих сплетен. Так вырастали улицы, очень
широкие,  степные,  а на главной десятка два предприимчивых армян устроили
бакалейные магазины,  фруктовые  лавки,  винные  погреба,  на  одном  углу
появилась прекрасная вывеска:  "Бараночное и  крендельное заведение Восход
Ивана  Пискунова";  на  другом  -  "Готовое платье  Перешивайлова",  потом
акушерка Бабкина,  сапожник Кислый,  портной Желтобрюх,  а  кто  не  очень
дорожил  своим  здоровьем,  мог  достать здесь  даже  колбасы "собственной
заготовки Мокроусова из Козлова".  Ближе к  заводам и  кладбищу разбит был
чахлый  общественный сад  с  деревянным собранием и  открытой  сценой,  на
которой подвизались иногда весьма захудалые людишки актерского звания, или
шансонетки, или борцы, или труппа ученых слонов, или какой-то "заезжий шут
Капуцинов"  оповещал  о  своем  прибытии  сюда  красной  огромной  афишей:
"Прохожий,  если  даже  ты  с  дамой,  остановись перед  сею  рекламой!.."
Какой-то Кебабчиев устроил в  Голопеевке Hotel Hermitage и о том,  что при
этом  отеле  имеется "роскошная ванная комната",  оповестил все  станции в
окружности верст на  двести:  до  того  хотел обрадовать как  можно больше
народу.  А ванная,  действительно,  весьма не мешала в Голопеевке, так как
вечно дул ветер над степью и летом вздымал тучи черной пыли по дорогам,  а
в самом поселке стояла густая гарь и копоть из труб. Реки здесь не было, а
пруд,  устроенный в  балочке заводами,  ими же и загрязнялся до того,  что
даже  привычные шахтеры,  приходившие сюда иногда погулять и  постирать на
свободе портянки, и те долго крутили носами, выбирая местечко посвежей.
     Инженеры завели при летнем саду свои комнаты, в которых скучно играли
в преферанс и на бильярде. Большей частью все это был холостой народ, а по
духовным  качествам  -   деловой,   оборотистый,  скупой,  малоразвитой  и
грубоватый. Когда ездили куда-нибудь по железной дороге, привозили с собой
иногда  пачку  пестрых юмористических журнальчиков -  этого  и  хватало на
месяцы;  газет почти не  читали,  и  крупные новости,  волновавшие города,
узнавали иногда долго  спустя,  когда  уж  новостями их  никак нельзя было
назвать;  имели обветренные лица, чумазые руки, ходили в высоких сапогах и
манерами,  и  голосом,  и  привычкой очень  долго,  очень  крепко и  очень
продолжительно ругаться напоминали армейцев.
     Молодость -  переходное, мечтательное, мягкое, странное время жизни -
у  Матийцева затянулась несколько дольше,  чем полагается инженеру,  и  от
этого трудно было ему:  она  была здесь совсем не  к  лицу,  в  "Наклонной
Елене".
     Когда раньше приезжал сюда на  практику Матийцев,  он смотрел на это,
как на необходимую студенческую работу, но жить здесь годы - это как-то не
представлялось ему ясно.  Власть над пятьюстами шахтерами -  это бремя так
легко как  будто нес  его  предшественник,  но  для  него,  деликатного от
природы,  оказалось оно чересчур трудным.  Он старался придать своему лицу
как  можно  более  внушительный вид:  насупливал брови,  нарочно  запустил
клочковатую бородку,  говорил горлом, чтобы выходило гуще, часто повторял:
"Понял?  Слышишь?..  Ну вот..."  и десятникам,  пожилым,  почтенным людям,
говорил "ты".  Иногда покрикивал на возражавших:  "Молчать! Ни слова!", но
при этом голос у него звучал резко,  неприятно, по-бабьи, и за этот голос,
должно  быть,  как  школьники,  меткие на  прозвища,  шахтеры прозвали его
"свекрухой", а за вечное ныряние по шахте - бурундуком (землеройкой).
     Летом с  ними было труднее,  чем зимой;  летом уходили домой на  поля
казанские татары,  нижегородцы,  тамбовцы,  пензенцы и здешние украинцы, а
оставались или  приходили шатуны,  всегубернские вольные бродяги,  которые
работали только до первополучки,  потом уходили. Между шатунами попадались
потомственные дворяне,  сыновья  генералов,  был  один  граф  и  еще  один
неизвестный под именем "итальянского короля":  действительно, сказочно был
похож на Виктора-Эммануила,  хорошо говорил на трех языках,  а  кто он был
раньше,  как  получил подложный паспорт на  имя  безграмотного крестьянина
Севастьянова,  трудно  было  узнать.  В  праздники после  получки  шахтеры
представляли  пьяную  буйную  орду,  с  вечными  драками,  увечьями,  даже
убийствами,  и  на  здешнем  кладбище маляру  Дряпачеву часто  приходилось
вырисовывать  такие  надписи:   "Под  сим  крестом  покоетсR  прах  Семена
Белошапкена. Убит невинно рукой злодеR 29 ииунR" ("я" он писал как R).
     Или так:  "Незабвенный мученик, мир твоему праху! Здесь покоется прах
Павла Коренькова,  скончавшегося на  23  году своей жизни от злого сердца,
злого умысла и  бесчеловечных предателей.  И  вы  прочтите,  последователи
Июды, да украсится ваша совесть печатью Каина за пролитую кровь мою и горе
матери моей..."
     Иногда же, когда кто-нибудь не мог дать за столь трогательную надпись
Дряпачеву,  а  поручал это кладбищенскому сторожу из  солдат,  Фоме Кукле,
надписи на крестах получались короче, даже совсем краткие, так:

                                    Ни
                                    гу
                               Тюрин Максим
                                    А
                                    у

     Кто способен был вдуматься в  это,  узнавал о  покойном,  что он  был
Нижегородской губернии, Арзамасского уезда.
     Казармы для шахтеров были набиты битком - по три,  по четыре семьи  в
одной комнате,  кое-как разгороженной ситцевыми занавесками,  и три-четыре
тупые беременные бабы поедом ели там друг друга,  а  бессчетные  клопы  по
ночам  ели  без  разбору всех.  Спали на нарах.  Так как казармы имели вид
деревянных балаганов,  причем доски в стенах  пригнаны  были  кое-как,  то
зимою  сквозь  щели  дуло.  Заразные  болезни  не выводились,  и в здешней
рудничной  больнице  было  только  два  отделения:  для  хирургических   и
заразных.
     Платили   рабочим  ордерами,   которые  здешние  мелочные  лавочники,
торгующие всякой дрянью, больше же всего водкой, принимали за полцены.
     В первое время Матийцев писал матери:
     "...В  сущности,  это ужасно!  Несчастнее этих людей я  не  могу себе
представить.  Они живут как-то, но просто в силу человеческой живучести...
И я,  как инженер, принужден их давить, не считаться с ними, как с людьми,
выжимать из  них соки...  И  если лично не  делаю этого,  -  все равно это
делают помимо меня... Привыкнуть к этому можно ли?.."
     Он так и не привык к этому за год службы в "Наклонной Елене", хотя не
без удовольствия слушал иногда командирский зык своего штейгера,  Автонома
Иваныча,  который был из казаков с Дона,  имел веселые  яркие  разбойничьи
глаза,  черные смоляные густые волосы и усы кольцом, бурое лицо с отеками,
бравую походку и зачем-то носил  на  руках  татуировку  из  якорей,  змей,
топоров,  молотков, сердец, пронизанных стрелами, и прочей чуши, "чтобы не
подменили".


                                    II

     Сложный узел причин,  толкающий человека в нездешнее, - как развязать
другому?  И  если бы Матийцев вздумал рассказать о том,  из-за чего у него
вышел разлад с жизнью, Автоному Иванычу, например, - бравый штейгер просто
счел бы его дураком.  Но вот что случилось последовательно с  Матийцевым с
января по май.
     В январе был весьма неприятный разговор по службе с главным инженером
Безотчетовым  -   разговор  неизбежный,  по  существу  дела.  При  прежнем
заведующем "Наклонной Елены" пуд  угля обходился в  последнее время в  5,3
копейки;  при нем же, хотя он и больше работал, поднялся до 6,4. Об этом и
раньше говорили,  но,  наконец,  в  ответ на  беспокойный запрос дирекции,
Безотчетов пригласил Матийцева поговорить решительно.
     Безотчетов был  сухощекий,  катарального вида,  вдоволь наглотавшийся
угольной пыли,  раздражительный,  облезлый человек лет сорока пяти,  не из
особенно  удачливых в  жизни  и  теперь  всячески сколачивающий капиталец,
чтобы, наконец, отдохнуть. И когда заходил по делу иногда к нему Матийцев,
это  был  радушный хозяин,  хотя  и  с  вечным  раздражающим кашлем,  и  с
откровенной зевотой, и с долгим сидением у камина, и с газетной политикой;
когда же он сам навещал "Наклонную Елену",  он был наигранно строг,  делал
частые  замечания,  тягуче  начиная  их  словами:  "Послушайте  -  никогда
нельзя..."  или:  "Поймите же  -  всегда нужно..."  Озабоченно совал всюду
сухое лицо и  привычно ругал рабочих.  Но таким еще не видел его Матийцев:
перед ним сидел он,  наклонив острую голову,  постукивая не в  такт тощими
пальцами по столу,  подняв косяком брови, слова не цедил, как обыкновенно,
- был короток и точен -  и,  главное, сделал из своих и без того маленьких
глаз какие-то две ярко-белые, уничтожающие точки.
     - Отчего же,  - говорил он, - на "Вертикальной", - вот... Яблонский и
кутила - это всем известно, - и мот откровенный, и бабник явный, когда все
это успевает,  -  неизвестно,  но у него четыре,  восемь десятых,  а у вас
шесть,  четыре десятых - это разница!.. Там, конечно, есть обстоятельства,
и вам известные,  и нами они учтены,  но-о... при тех же обстоятельствах у
вас  было  бы  от  силы  пять,  шесть десятых,  а  у  него четыре,  восемь
десятых... Вот он получил премию, а вы нет. Он премию, а я за вас нагоняй!
     - Да, это нехорошо, - согласился Матийцев.
     - Хорошего  мало-с...   У   вас   есть   хорошее   качество:   вы   -
добросовестный,   однако...   в  конечном  счете  это  для  компании  ведь
безразлично... вы понимаете?.. раз это дает такой результат.
     Посмотрел на него долго и неприязненно и добавил:
     - Наконец,  вы ведь подводите меня,  а?  Так как это благодаря мне вы
получили шахту, а теперь вами же мне глаза колют... Приятно?
     Это было уже грубо.
     - Тогда  я  оставлю шахту  другому,  более способному,  -  покраснев,
сказал Матийцев все, что и мог сказать.
     - Особенной необходимости в этом пока нет. Удвойте энергию.
     - Куда же еще?  Я работаю семнадцать часов в сутки, отупел, ничего не
читаю... В десять вечера сваливаюсь, как камень, в пять на ногах...
     - Подберите хороших  десятников...  Сдайте  артельщикам хотя  бы  всю
работу, уж они не дадут маху... Требуйте строже.
     Потом он начал говорить об экономии:  на креплении, на плате рабочим,
на рельсах,  на мазуте, на костылях и еще на многом, даже на овсе лошадям,
советовал  за  кем-то  проследить,  кого-то  подтянуть,  на   кого-то   не
полагаться - то, что слышал Матийцев уже много раз.
     - Ибо что такое инженер в шахте? Прежде всего коммерческий человек. И
все  ваше  назначение в  том,  чтобы  уголь в  добыче обходился как  можно
дешевле,  а какими мерами вы этого добьетесь,  это уж дело ваше и компании
не касается. Вот и все... Поняли?.. Что вам и нужно помнить.
     К  концу  этой  неприятной беседы  Безотчетов подобрел,  оставил  его
обедать,  жена  его,  Мария  Павловна,  молодящаяся дама,  которая  видимо
благоволила  к  Матийцеву,  была  теперь  больше,  чем  всегда,  по-женски
внимательна и  далека  от  всего  противного,  делового;  четыре канарейки
беспечно заливались, две моськи сыто урчали, заглядывая снизу в его глаза,
и  даже  Безотчетов.   рассолодев  от  горячего,  прощаясь  с  ним,  решил
добродушно:  "Ничего,  Александр Петрович,  только нажмите педаль. И... не
срамитесь". Но неприятный осадок от этого разговора - своя непригодность -
плотно засел уже в душе и много занял там места.
     В  феврале цена  пуда  спустилась было  до  5,9,  но  в  марте  опять
поднялась до 6,3, и опять забеспокоился Безотчетов.
     В апреле,  в первой половине,  пришлась Пасха, когда дней семь-восемь
не работали в шахтах, - шли ремонты, которыми ведали подрядчики, - и можно
было несколько отдохнуть от ненавистного рудника. Заведующий "Вертикальной
Еленой"  Яблонский  направился  в  Житомир  навестить  свою  там  усадьбу.
Матийцев же поехал в  Воронеж,  где,  как знал,  жила теперь у своего отца
Лиля, курсистка, которую он скромно издалека любил.
     Встретились случайно  в  Москве  года  два  назад  на  совсем  плохой
картинной выставке,  где  оказалось их  только  двое  в  совершенно пустых
залах.  Поразило,  что она,  как королева:  высокая,  с корзиной пепельных
волос,  с  лицом тонким,  белым,  северным,  зябко ушедшим в  меховое боа,
нарядно одетая,  даже странно