Это какой вздумалось зарезаться? - припомнил Безотчетов. -
И нашла же чем резаться - жандармской саблей!.. Она что же, в больнице еще
или уж вышла?
     Но, не дождавшись ответа, спохватился вдруг:
     - Что же вы стоите?  Вы бы там стул в доме себе взяли!  - даже сделал
движение подняться с шезлонга.
     - Не беспокойтесь,  пожалуйста,  я ведь на минутку!  -  остановил его
Матийцев.  -  Она еще в  больнице,  эта мать четырех ребят,  а за ребятами
приглядеть совершенно некому...
     - Ну как это некому! - перебил Безотчетов, поморщась. - Не бойтесь на
этот счет:  у них там всегда кто-нибудь  найдется  для  такой  оказии.  "В
кусочки"  пошли,  -  вот  так  трагедия!  Да никакой,  вы уж мне поверьте,
трагедии в этом они не видят, а совершенно, представьте, наоборот: считают
эти самые "кусочки" очень выгодным делом, вот что я вам скажу.
     - Как  так  "выгодным делом"?  -  больше удивился,  чем  вознегодовал
Матийцев.
     - А очень просто, - спокойно и даже подчеркнуто ленивым голосом начал
объяснять  ему  Безотчетов.  -  Сердобольные бабы  в  поселке  этих  самых
кусочков насуют ребятишкам в  мешки  сколько угодно.  Да  ведь  и  везде и
вообще ребятишки по  части кусочков хваты:  вполне настрелять может каждый
по  целому мешку в  день.  Очкур же  эта самая,  она не  сегодня-завтра из
больницы выпишется да дюжину поросят этими кусочками выкормит, - получится
дюжина свиней.  А это уж деньги, это уж корову веди на двор. А за коровой,
знаете ли, баба как за каменной стеной: не только четверых, какие имеются,
выходит,  а  и тех еще,  каких от бродячих шахтеров -  нахлебников своих -
заведет, вот что-с!
     - Ну, это уж вы что-то... - брезгливо поморщился Матийцев.
     - Вполне  точно  вам  говорю,   на  основании  личных  наблюдений,  -
продолжал Безотчетов. - Да ведь разве не знаете вы сами, что шахтеры, - из
ста девяносто девять,  -  что заработают,  то и пропьют, а ребят содержали
все равно их жены,  -  содержали и содержат и содержать будут,  такой уж у
них быт спокон веку.
     - Быт такой?  -  подхватил Матийцев.  -  Ну, должен я сказать, что уж
хуже этого быта и  придумать ничего невозможно!  Если это  -  быт,  то  не
человеческий,  а звериный!  И я думаю,  что если контора рудника нашего не
выдаст денежного пособия обеим этим несчастным семьям, то это будет...
     - Что именно будет? - иронически вставил Безотчетов.
     - Будет черт знает какое свинство,  вот что! - запальчиво вырвалось у
Матийцева,   но   Безотчетов  глядел  на   него  невозмутимо;   он  только
осведомился, с виду вполне спокойно:
     - И в каком же объеме представляете вы себе это самое пособие?
     - Рублей...  хотя бы по сто на семью,  -  хотя и не сразу,  но твердо
ответил Матийцев.
     - По сто?  -  Брови Безотчетова вскинулись на лоб от изумления, но он
тут  же  опустил их,  помял зачем-то  газету,  которую все держал в  своих
костлявых пальцах,  глубоко вздохнул,  кашлянул и  добавил поучительно:  -
Молодость!..  Вот что значит неопытная еще молодость!.. А также и контузия
в   голову...   Вам  гулять  побольше  по  свежему  воздуху  действительно
необходимо, но только по шахтерской слободке ходить незачем совершенно!
     - Вам кажется,  Василий Тимофеевич, что по сто рублей много! Так хотя
бы  по  пятьдесят,  -  стараясь не  замечать колкостей своего  начальника,
просительно сказал Матийцев.
     - А вы разве не знаете, - ответил вопросом тот, - что никаких пособий
шахтерам вообще  не  предусмотрено сметами  компаний?  У  нас  учитывается
каждый рубль расхода,  а  такой графы,  как "пособия шахтерам",  даже и не
существует совсем.  Это я вас прошу иметь в виду не только теперь, но и на
будущее время также...
     Глаза Безотчетов сузил,  говоря это, до самых начальственных щелок, а
все  свое морщинистое,  хотя не  старше как  сорокапятилетнее лицо заметно
подсушил сразу,  и Матийцеву не оставалось ничего больше, как проститься с
ним и уйти.
     Марьи  Павловны при  выходе из  дома  он  не  встретил,  но  вот  что
показалось ему странным, когда он шел к себе домой по рудничному двору: он
не мог припомнить, какие именно деревья были в садике Безотчетова, а между
тем обыкновенно бывало так, что очень полно, как людей, впитывал он в себя
очертания деревьев,  подолгу наблюдая их,  когда случалось ему быть с ними
один на один.
     Когда Матийцев снова вошел в  свои комнаты,  то запах духов от письма
Лили показался ему теперь до того как-то неуместным,  что он отворил окна,
чтобы его выветрить,  а  письмо спрятал поглубже в  чемодан;  да и чемодан
этот, прежде никогда не запиравшийся, запер теперь на замок.
     В комнате, служившей ему и кабинетом и столовой, как бы продолжал еще
сидеть у  стола  перед  принесенной им  же  бутылкой вина  самодовольный и
самовлюбленный,  отлично знающий,  как надобно ему жить,  Яблонский: такое
явное  и  бурное  оказалось у  него  стремление во  что  бы  то  ни  стало
разбогатеть, что стал он ему очень противен.
     Рядом с ним возник в кабинете только что виденный  на  улице  поселка
безграмотный девятилетний мальчуган Федька Очкур,  который уверен был, что
делает машину,  нанизывая на ржавую проволоку ржавые консервные  банки,  и
машину эту делал он не из любви к искусству,  а для того, чтобы продать за
полтинник.
     Однако здесь,  у себя, Матийцев почувствовал уважение к этому Федьке,
кем-то  из  старших посланному "в  кусочки".  Может быть,  -  так думалось
теперь,  -  он  чувствовал стыд хождения за кусочками с  мешком на плечах,
почему и занялся "машиной"?.. И тут же пришла другая, тоже довольно колкая
мысль:  почему же  так могло получиться,  что мальчуган Федька уже мечтает
сделать какую-то машину для пользы людей,  конечно, иначе не ценил бы ее в
полтинник,  а  он,  инженер горный,  ни разу не подумал о том,  что мог бы
заняться изобретением хотя бы  несложной машины для  облегчения каторжного
труда  шахтеров?  И  вместо этого пошел сам,  не  по  приказу старших,  "в
кусочки"  -   просил  мать  помочь  ему  уплатить  хотя  часть  его  долга
Безотчетову.  И  мать  продала для  этого свой выигрышный билет,  то  есть
надежду на какое-то значительное улучшение в своей жизни и в жизни дочери,
учительницы, его сестры Веры, которая была пока еще незамужней: в то время
как он вышел и  лицом,  и ростом,  и сухощавостью в мать,  Вера получила в
наследство широкий отцовский лоб, крупные черты лица, большие руки.
     Разумеется,  он писал матери,  что купит и  пошлет ей другой такой же
ценности выигрышный билет,  который,  может  быть,  окажется гораздо более
счастливым, но вполне ли поверила она в это?
     Ей  было уже больше сорока пяти лет,  но она оставалась еще стройной,
моложавой лицом, и волосы ее, хотя и поседевшие спереди, были еще довольно
густы.
     У  нее была давняя привычка к  умственному труду,  и  в  журналах она
читала прежде всего серьезные статьи.  Он вспомнил, как она однажды, когда
он  был  студентом  последнего  курса,   потребовала  от  него  объяснения
солнечных пятен  и  очень  удивилась,  что  он  оказался  плохим  знатоком
астрономии и не мог ей объяснить,  откуда они берутся. Вспомнил также, как
однажды она сказала ему:
     - Ты  представь только,  что  за  изречение буддийское мне  попалось:
"Лучше стоять,  чем ходить;  лучше сидеть,  чем стоять,  лучше лежать, чем
сидеть,  а умереть лучше,  чем жить",  - вот так восточная мудрость. Какая
странная религия этот буддизм!
     Потому ли, что вот теперь, в один день, он получил письмо, от Лили, а
потом, ближе к вечеру, видел Марью Павловну Безотчетову, но мать его почти
осязательно для него вошла к нему,  и не одна, а с Верой, которая была так
же серьезна,  как и мать.  Вера улыбалась так редко, как будто даже совсем
не  умела  складывать губы  в  улыбку.  Безотчетова только  любила  читать
переводные  французские  романы,  а  Вера  преподавала французский язык  в
частной женской гимназии.
     Матийцеву захотелось найти слово,  каким мог бы  назвать он  то,  чем
отличалась вся их семья, и нашел его: слово это было "порядочность". После
Яблонского и Безотчетова с женой, какими он их видел в тот день, это стало
ему особенно ясно.  "Ты -  не астроном,  ты -  геолог,  -  очень хорошо, -
говорила как-то ему мать.  - Объясни же мне, почему так разнообразна форма
кристаллов?"  -  И светлые,  несколько близорукие глаза ее глядели на него
так искренне-ожидающе,  точно и в самом деле мог он что-нибудь ответить на
подобный вопрос.
     Когда-то,  мальчиком еще, он внимательно разглядывал синие вены на ее
белых руках;  когда же он видел ее в последний раз, он не мог не заметить,
как усохли и стали меньше и легче на вид эти любимые им руки, а синие вены
на них потемнели и стали тугими на ощупь.
     Руки же Веры казались как бы налитыми,  сильными,  а  все движения ее
неторопливы,  но очень уверенны,  именно так,  как у  отца,  что его в ней
почему-то удивляло.
     Даже  такая  отцовская  черта,  как  любовь  к  живописи,  передалась
почему-то ей в гораздо большей степени,  чем ему,  и он скорее от нее, чем
от  отца,  заразился влечением к  картинам,  владевшим им,  когда  он  был
подростком.
     И   голос  у   Веры  был  низкий,   густой,   что  придавало  большую
положительность ее словам.  И  вот теперь у  себя Матийцев как будто видел
Веру и слышал, как она говорила в ответ на его жалобы:
     - Ты писал, что у тебя больше уж не "забурится" вагон, то есть, как я
поняла,  не соскочит с рельсов;  однако кажется, что он опять уже начинает
"забуриваться"... Как же это так вышло?
     - Вышло это очень просто,  - пытался объяснить себе самому и в то  же
время Вере он.  - Я-то, лично я действительно ощущаю в себе новое, но ведь
вся  обстановка,  в  которой  я  остаюсь,  разве   она   изменилась   хоть
сколько-нибудь?  Она та же,  как и была, и я совершенно ничего, ни на одну
линию не могу в ней передвинуть, хотя я и новый. Вот и Яблонский, еще пока
не  владелец  никакой  шахты,  уже собирается "накручивать хвосты" в своей
будущей шахте не только шахтерам,  даже инженерам! А "Наклонная Елена" как
была,  так и остается по-прежнему владением каких-то анонимных бельгийцев,
а непосредственным начальником моим по-прежнему остается человек не только
с лысым черепом,  но и с лысым мозгом,  - некий Безотчетов... Тебе хорошо,
ты - учительница,  значит приносишь явную пользу  и  тем,  кого  учишь,  и
обществу в целом,  а кому же приношу пользу я?  Работая под землей,  - под
русской  землей!  -  я  приношу  пользу  только  каким-то  бельгийцам,   -
увеличиваю их доходы.  Акционеры компании живут себе припеваючи где-нибудь
в Брюсселе,  Генте, Антверпене, а я должен украшать их беспечальную жизнь,
ползая  на  животе  по  вонючим,  грязным квершлагам и всячески нажимая на
рабочих в штреках,  чтобы себестоимость этого какого-то русского угля была
как можно меньше,  а продажная цена этого угля для русских же заводов, для
русских железных дорог поднялась бы как можно выше.
     - Хорошо,  все  это понятно,  -  рассудительно отвечала на  это Вера,
прикачнув головой.  -  Но ведь если ты чувствуешь и понимаешь, что делаешь
что-то скверное, предосудительное даже...
     - Может быть,  и вредное, - вставил уже от себя Матийцев и продолжал:
- Ведь я,  выходит так,  содействую закабалению не одних только шахтеров и
их  семей,  а  всей  вообще России!  Пусть  я  всего только винтик,  самый
маленький винтик в огромной машине,  угнетающей жизнь,  однако и как такой
винтик я делаю в ней предуказанное,  чужое дело.  Какое именно? Да вот это
самое закабаление России.  Всего в ней вдоволь,  а страна нищая,  -  денег
мало.  Вот и  принимай денежных тузов оттуда,  -  из брюсселей и  парижей,
берлинов и лондонов,  чтобы они прибирали к рукам все наши богатства, а мы
как были нищими,  так и остались; как были круглыми невеждами во всем, так
и остались!..
     - В таком случае тебе,  чтобы не приносить вреда,  нужно уйти с твоей
шахты,  -  только и всего,  -  рассудительно сделала вывод Вера,  а он, не
менее рассудительно, говорил ей:
     - Так-то оно так,  конечно,  но сначала все-таки надо подыскать, куда
именно уйти можно...
     А  мать,  как бы  не слышавшая совсем этого разговора,  следуя своему
обыкновению, обращалась к нему с вопросом:
     - Объясни мне,  как геолог: ведь вот я читала, что между антрацитом и
алмазом не такая уж значительная разница в  смысле содержания углерода,  а
между тем алмазы по  весу измеряются каратами,  -  это какая-то  там часть
грамма, - антрацит же пудами и тоннами, и идет он только на топку печей...
Чего же именно не хватает антрациту, чтобы стать алмазом?
     - Да,  -  отвечал он,  - не хватает не так уж много в смысле процента
углерода,  но есть и  кое-что лишнее,  что его обесценивает по сравнению с
алмазом.  Это как шахтеры в  Донецком бассейне и  их  хозяева -  анонимные
бельгийцы.  Бельгийцы-акционеры живут себе в своей Бельгии так,  что лучше
уж грех и желать, а наши шахтеры спят вповалку вдевятером на земляном полу
в  тесной хибарке,  а  на  них,  спящих,  время от  времени,  за неимением
другого, более подходящего места, котятся беременные кошки!..
     Так  сумерничал Матийцев в  обществе своей матери и  сестры,  и  одна
светлыми, открытыми, другая карими, слегка сощуренными отцовскими глазами,
казалось, заглядывали ему глубоко в душу, а чтобы облегчить им это, он сам
старался раскрыться как можно шире,  ничего не желая утаивать от этих двух
пар родных глаз.
     Но в  то же время он не забывал и  о том,  что назавтра,  с утра надо
было,  как и каждый день,  спускаться в шахту,  где и по стенам сочилась и
сверху всюду  капала вода,  где  в  темноте слабо  светились кое-где,  как
волчьи  глаза,   огоньки  шахтерских  лампочек,   где  бились  с   новыми,
непривычными лошадьми коногоны и  где конюх Дорогой,  если зайти к нему на
конюшню, будет однообразно, как всегда, жаловаться ему на этих коногонов:
     - Не  позволяйте им,  иродам,  дорогие,  лошадей до тоски доводить!..
Лошадь,  она хотя и тварь, ну обращение с собой понимает. А то вот Магнит,
на  что уж покорная лошадь,  а  в  такую его тоску вогнали,  что лег вот и
лежит и есть ничего не спрашивает, дорогие, ни сена, ни овса... Воспретите
им это, дорогой!


                                    II

     Прошло после этого воскресенья еще дней десять,  и  Безотчетов вызвал
Матийцева в  контору получить повестки в  суд и  по своему делу и  по делу
Божка.  Оба  дела должна была рассмотреть выездная сессия окружного суда в
ближайшем уездном городе.
     Случайно или  намеренно,  но,  кроме Безотчетова,  в  конторе,  когда
пришел туда  Матийцев,  был  и  Яблонский,  и  он-то  именно был  особенно
оживлен,  в  то время как Безотчетов обычно покашливал и  серьезен был как
обычно.
     Когда Матийцев сказал,  что дела против Божка он  не  возбуждал и  не
понимает,  почему его вызывают в суд по этому делу, Безотчетов с Яблонским
так многозначительно переглянулись,  что он безошибочно понял: перед самым
его приходом они говорили о нем.
     Веселые искорки заблестели в зеленоватых глазах Яблонского, и опустил
свои глаза Безотчетов в  лежавшую на  столе перед ним ведомость по дневной
выработке обеих  "Елен".  Но  тут  же  заговорил Безотчетов начальническим
тоном:
     - Кхм...  Кхм...  Прощать  такого  негодяя,  как  этот  самый  Божок,
никакого вы  не  имеете права...  не  имеете,  -  вот  что  я  вам  должен
сказать...  Потому что  не  ваше это  личное дело,  а  наше,  общее:  дело
инженеров вообще и рабочих,  шахтеров, тоже вообще. Вы, допустим, простите
ему,  коногону этому,  что он  вас чуть что не убил,  -  пре-крас-но!  Ему
только того-то и надо!  Тогда и он сам и всякий другой подобный и на меня,
и  вот на него (он кивнул на Яблонского) нападет,  и что же из всего этого
выйдет, хотел бы я знать?.. Что из этого может выйти, а?
     - Революция,  вот что! - ответил ему Яблонский и провел рукою влево и
вправо по своим пышным усам цвета спелой пшеницы.
     - В таком случае,  шахтоуправление,  значит, привлекает его, коногона
Божка,   к  ответственности?   -   спросил  Матийцев  Безотчетова,  только
покосившись на Яблонского изумленно.
     - Юридически,  кхм...  юридически,  -  понимаете? - привлекаете его к
ответственности вы,  а не мы,  -  несколько подумав, ответил Безотчетов. -
Но, разумеется, заинтересованы в этом также и мы наравне с вами.
     Матийцев  вспомнил о  своем  долге  Безотчетову,  отнимающему у  него
ежемесячно половину его жалованья, и спросил снова:
     - Значит,  если я правильно вас понял, контора должна принять на свой
счет и все мои судебные издержки?
     - Су-деб-ные издерж-ки? - Безотчетов посмотрел на него так удивленно,
как будто никогда в жизни не слышал сочетания двух таких слов.
     - А  как же  иначе?  Да  ведь и  моя личная поездка во что-нибудь мне
должна будет обойтись,  и  свидетели мои не  на  свой же счет должны будут
ехать, а на мой, как мне говорили.
     Матийцев не добавил,  что говорил ему об этом штейгер Автоном Иваныч.
Но  не  успел еще  ответить ему Безотчетов,  как Яблонский засмеялся вдруг
весело.
     - Чу-дак    человек,     а?     -     обращаясь    к     Безотчетову,
непроницаемо-непринужденно  выкрикнул  он.  -  Едет  карьеру  свою  личную
делать,  но,  однако,  непременно хочет,  чтобы и это было принято на счет
конторы!
     - Какую такую карьеру делать?  -  обратился было  к  нему  Матийцев в
полном  недоумении,  но  Яблонский вдруг  махнул энергично в  его  сторону
рукою,  бормотнул:  -  Э-э,  бросьте вы  эти наивности!  -  и  выскочил из
конторы.
     - О чем это он? - спросил Матийцев Безотчетова.
     Тот стал морщинить лицо, начиная с лысого лба, потом ответил, глядя в
ведомость:
     - Кхм...  У  него свой какой-то взгляд на это дело...  Я несколько не
совсем его понимаю,  но-о... но дело не в этом... дело не в этом... Вот вы
говорите: судебные издержки... Очень хорошо... Свидетели ваши должны ехать
на ваш же счет,  так вообще полагается... Но ведь эти свидетели - шахтеры,
- их,  кажется,  двое,  -  так или иначе они ведь спасли же вам жизнь, так
вот,  пусть хоть они за это проедутся на ваш счет, что же: должны же вы им
что-нибудь подарить, скажем так, за спасение своей жизни, а?
     - Я совсем не об этом говорю,  а только о том,  что и вам известно: у
меня совсем нет денег на  эту поездку в  суд даже для себя самого,  а  тем
более со свидетелями.
     - А-а,  денег нет,  это -  другое дело,  другое дело...  - успокоился
Безотчетов.  -  Я  вам  в  таком  случае выдам  жалованье вперед...  Хотя,
впрочем,  до дня выдачи жалованья осталось и  вообще-то не так много уж...
Вперед дам,  да, но только... только мне хотелось бы вас предупредить (тут
он очень понизил голос и поглядел на дверь), на суде чтобы вы взяли себя в
руки и вели себя как следует,  -  вот что! Как следует, - понимаете? Чтобы
этого там шатания у вас никакого...  вы меня понимаете?  Вы там спросите у
юриста в  суде,  что  вам  можно говорить,  а  чего  нельзя,  а  то...  по
неопытности,  конечно,  скажется у  вас  вдруг что-нибудь этакое...  одним
словом,  совсем не то,  что полагается говорить,  и... того... Ведь это же
окружной суд,  -  судебное ведомство,  а не то, чтобы мы, грешные! Мы что?
Частные лица,  а там - проку-рор! Там вам всякое лыко в строку поставят!..
Я это вам в ваших же интересах говорю, вы понимаете?
     И,  говоря это,  смотрел Безотчетов насколько сумел проникновенно. Но
Матийцев думал в  это  время о  выходке Яблонского,  которой не  мог  себе
объяснить,   и  он  только  пожал  плечами,  не  найдя  никаких  слов  для
успокоительного ответа своему заботливому начальнику.
     Двое шахтеров, которых должен был взять, как своих свидетелей, на суд
Матийцев,  были Афанасий Гайдай и Митрофан Скуридин, - оба уже немолодые и
на  любой взгляд средней силы каждый.  Не  только Матийцев,  но  и  всякий
другой,  при виде их рядом с Бо