я
вперед,  точно он хотел сделать хищный прыжок,  и  видно было,  каких усилий
стоило ему  бормотнуть сквозь зубы:  "Если б  вы  не  были в  одном со  мною
полку"... и отойти в сторону.
     По каким-то, ему одному известным, причинам Ковалевский считал поручика
Гнедых отъявленным храбрецом, который на фронте и себя покажет и не один раз
выручит полк.
     Но особенно ценил полковник подпрапорщика Лукина, присланного в порядке
укомплектования полка  младшим командным составом,  когда  полк  был  еще  в
Севастополе.  Кавалер  всех  четырех  степеней  солдатского  Георгия,  Лукин
действительно был, что называется, бравого вида. Родом откуда-то из северных
губерний,  большелобый крепыш,  с острыми глазами лесного охотника, он был в
полку начальником команды пеших разведчиков,  и  в команде его были отборные
люди, большей частью охотники, звероловы, рыбаки, люди, привыкшие промышлять
по  ночам,  отличные  стрелки.  На  смотрах  команда  разведчиков  ставилась
Ковалевским на правом фланге,  как глаза и уши полка,  а об ее начальнике он
говорил неизменно:
     - Самородок!  Настоящий и  подлинный военный талант!  После  первого же
боя, уверен, придется мне представлять его к офицерскому чину!
     В  команде  пеших  разведчиков числились и  двое  ребят,  увязавшихся с
полком из  Севастополя:  раскосый и  несколько мрачноватый Демка Лабунский и
вечно сияющий и  румяный Васька Котов.  Уже неплохие пулеметчики и  довольно
приличные наездники,  оба уже успевшие истрепать порядочно рубахи и шаровары
защитного цвета,  выданные  им  летом,  они  исправно несли  нелегкую службу
разведчиков.
     Ковалевский на смотрах козырял ими, говоря генералам:
     - А это наша полковая надежда - Демка и Васька: пулеметчики!
     Лихой вид ребят вызывал у генералов неизменно снисходительные улыбки.


        "ГЛАВА ВТОРАЯ"

     У  одного  из  прапорщиков,  командира седьмой роты,  Хрящева,  бывшего
землемера на земской службе,  плотного,  речистого,  с  лысиной во все темя,
сошлись вечером в этот день пять прапорщиков,  командиров рот,  - между ними
был и Ливенцев.
     Хрящев жил  здесь с  женою,  которая не  могла обходиться без общества;
кроме того,  у  него всегда водилось вино,  которое считалось запретным,  но
исчезло из бакалейных и  винных лавок только для тех,  кто не делал и  шагу,
чтобы его найти.
     Хрящева звали Иван Иваныч,  его жену Анна Ивановна, и в полку говорили,
что седьмой ротой командуют Иванычи.  Анна Ивановна действительно вникала во
все мелочи ротного хозяйства. Домашнее хозяйство ей давалось гораздо хуже, и
она говорила о себе,  что не умеет ни огурцов солить,  ни яблоков мочить, ни
грибов мариновать,  и  что  вообще у  нее  "нет никакого аппетита возиться с
кухней".
     Она  очень легко носила свое крупное тридцатилетнее тело,  и  походка у
нее была "под музыку";  голос низкий,  густой и громкий, лицо из размашистых
линий,  черные  волосы  -  в  кружок.  Она  была  несколько моложе мужа,  но
держалась с ним так,  как будто была гораздо старше его,  даже и в чине и по
службе,  хотя по  привычке говорила о  себе:  "Мы,  прапорщики...",  как  на
земской службе мужа говорила, должно быть: "Мы, землемеры..."
     Прапорщикам это нравилось, и заходили они часто к Иванычам.
     Теперь  к  тому  представился совершенно  исключительный случай:  полк,
наконец,  решительно и бесповоротно срывался с насиженного места. Вопрос был
только в том, как и куда его бросят.
     - Куда бы ни бросили,  господа,  все равно,  -  сказал Ливенцев.  -  На
Балканах мы так же будем иметь дело все с теми же немцами,  как и где-нибудь
под Ригой, или на Западном фронте, или даже в Персии: немцы везде!
     - Оттого-то  они  и  погибнут в  конце концов,  -  живо подхватила Анна
Ивановна.  -  Им  приходится быть везде,  потому что без них на  фронтах все
валится к черту! Вы что же думаете, их хватит на все фронты? Черта с два!
     И  она  сделала  правой  рукой  сильный жест,  точно  хотела  проверить
крепость бицепса,  и выпила полстакана вина,  ни с кем не чокаясь; а муж ее,
собрав в горсть рыжеватую бородку, сказал задумчиво:
     - Славянофилы,  да,  для меня это ясно, - вот кто виновники этой войны!
Аксаковы,  Хомяковы, Катковы, - вот чьи кости надо выкинуть из могил! Откуда
они взяли, что Россия - сплошь славянская страна? С ветру! Даже и язык-то не
только славянский, а всех мастей изо всех волостей... Чудь, мещеря и мордва,
пермяки, вотяки, вогулы! А туда же - братьям славянам должны помочь! Помогли
своими боками!
     - Есть  такая  русская  пословица:  зачинщику  -  первый  кнут.  Верная
пословица,  ей-богу!  -  сверкнул  восточными  глазами  коренастый прапорщик
Кавтарадзе,  студент-горняк.  - Вот и смели зачинщиков с лица ихней земли! И
король Петр теперь уже отправлен в Италию...  Есть, есть, да, - есть смысл в
этой пословице!..  Вообще история,  я  вам скажу...  она не  ошибается!  Она
вешает на своих весах, а весы у нее, как в аптеке!
     - Что  же  такое она  вешает?  -  улыбнулся студент-лесник Яблочкин,  -
сильно вытянутый и  жилистый,  но по-молодому еще узкий в  плечах,  командир
шестой роты.
     - Вешает что-о?  Энергию, какая затрачена народом, - вот что она вешает
на своих весах!  Россия -  огромная страна,  конечно! Кто будет спорить, - а
много энергии она вложила в это самое дело?
     - В какое? Выражайся яснее!
     - В то самое дело, чтобы стать такой огромной! Колониальные войны - это
разве войны? Много на них энергии пошло, скажи?
     - А  из-за  Грузии много воевали?  Сама  отдалась под  высокую руку,  -
вставил Ливенцев.
     - А что же вы хотели бы? Чтобы ее турки смели с лица земли?
     - Зачем же мне этого хотеть?
     - Хорошо,  оставь  свою  Грузию,  продолжай насчет  мировой энергии!  -
крикнул Яблочкин.
     - Закон  сохранения энергии знаешь?  Ну  вот.  Ничего не  пропадает,  а
война, это... это, брат, бухгалтерский отчет. Тут каждая копейка пищит своим
голосом,  а славянофилы -  э-э -  что там славянофилы какие-то!  Идея там, в
головах нескольких,  -  чушь!  Дело  в  реальных фактах,  а  совсем  не-е...
Славянофилы!
     - Кулачки у нас проводятся так,  -  сказал Дороднов,  ярославец, только
что  успевший окончить перед  войною юридический лицей,  неуклюжий еще,  как
породистый щенок-дог,  но уже просторный,  -  сначала задирают мальчишки,  и
задирают довольно лихо, а потом уже подходят настоящие бойцы, такие, что раз
ударит,  и душа вон.  Сербию,  конечно, винить довольно близоруко: она бы не
выступила, если бы не Россия. Дипломатия - дело темное. Только уж и с самого
начала было видно,  что вся война была расписана заранее,  кому, куда и как.
Когда игроки садятся играть в крупную игру,  то каждый надеется выиграть,  и
шансы на выигрыш у всех есть,  иначе бы и не сели. Приходится признать одно:
из всех войн, какие велись, эта война наиболее обдуманная со всех сторон.
     - Наименее!  Наименее обдуманная, - решительно выступил до того времени
молчавший пятый прапорщик из пришедших,  учитель истории до войны,  Аксютин.
Человек с виду некрепкого здоровья, он, однако, ревностно нес службу, и роту
его  Ковалевский считал  одною  из  лучших  в  полку.  Он  умел  говорить  с
солдатами;  должно  быть,  ему  помогала  в  этом  его  привычка  говорить с
учениками.  У него были впалые щеки и очень морщинистый лоб,  и густые брови
ездили по этому лбу,  "то взлетая, то ныряя", как острили другие прапорщики.
И шея у него была худая, длинная и с кадыком.
     - Нет,  здорово все было обдумано, особенно у германцев, - согласился с
Дородновым Яблочкин.
     - Скверно!  Если даже посмотреть с их точки зрения, очень легкомысленно
отнеслись!  Свысока.  С кондачка. Слишком много поставили на карту. А прежде
всего Вильгельм свои династические интересы под очень сильный удар поставил.
И  ведь чем же  пугали немцы все время русских царей,  начиная с  Екатерины,
которой пришлось и Пугачевский бунт усмирять и Великой французской революции
ужасаться? Только этим: революцией. Война, дескать, на Ближнем Востоке - это
такая  беременная особа,  которая непременно родит милое бебе  -  революцию.
Опасайтесь!  Не  лезьте к  святой Софии и  проливам,  а  то тут вам и  будет
крышка. Меттерних убедил же Александра Первого не поддерживать греков против
турок!  А  Николай  Первый  в  тридцать  втором  году  даже  флот  послал  в
Константинополь на защиту султана от египетского паши Мегмет-Али.  На защиту
идеи самодержавия от всяких там ре-во-лю-ционеров. А венгерская кампания при
нем же!  А вмешательство в дела Бельгии!  И не он ли говорил:  "Если Франция
поставит  революционную  пьесу,  я  пошлю  туда  миллион  зрителей  в  серых
шинелях"?  И из страха перед революцией послал бы.  И страх перед революцией
владеет после него всеми русскими царями, а нынешним в сильнейшей степени. И
я склонен думать,  что если наш царь ввязался в эту войну, то тоже со страха
перед идущей революцией: ведь летом прошлого года были сильные волнения. Вот
этого-то страха и  недоучли Вильгельм и Франц-Иосиф,  -  не сообразили,  что
можно кинуться от страха из огня в полымя. А у нас все эти Сухомлиновы, если
даже вообразить,  что они невинны,  аки агнцы, недоучли, что война затянется
на несколько лет,  а не месяцев.  Словом, обдумано было с обеих сторон очень
плохо.
     - А  карты уж были розданы,  и  надо было сесть и играть,  -  поддержал
Аксютина Кавтарадзе.  -  Ффа!  Не  то  же  ли  самое  я  говорю?  История не
ошибается.  А люди...  люди,  конечно,  никогда и ни черта предусмотреть как
следует не  могут,  поэтому...  получается такой ералаш,  что  нас  вот всех
ухлопают, как мух, а мы даже и знать не будем: за что же это нас, а?
     - Ага!  -  торжествующе протянул в его сторону палец Аксютин. - Вот так
же,  как вы не знаете,  так же точно и  цари,  которых уже ухлопывают сейчас
понемногу,  ухло-опывают и вот-вот ухлопнут,  - так же точно и они не знают.
Но еще меньше,  разумеется,  знают об этом солдаты наших рот,  которых мы же
поведем на убой.
     - Господа! - решительно ударила толстой рукой по столу Анна Ивановна. -
К  черту идите с  этой  кладбищенской философией в  конце концов!  Чему  она
поможет,  хотела бы я знать?  Разве вы не знаете,  откуда и как война? Она -
стихийное бедствие.  Значит,  надо идти затыкать собою всякие там  бреши,  и
все.  А вот зачем немцы ограбили в Вильне икону польскую, якобы чудотворную,
Острабрамской божьей матери и к себе в Берлин повезли,  этого я уж совсем не
понимаю. Прочитала я это в газете и хохотала до упаду.
     - Что же тут смешного?  -  удивился Аксютин.  - Вы думаете, что на этой
иконе не  было ни  золота,  ни бриллиантов?  Наконец,  в  Германии тоже ведь
сколько угодно католиков.  Не беспокойтесь,  икона эта будет и там приносить
кое-кому солидный доход.  Как  же  было ее  не  вывезти к  себе...  вместе с
зубрами из Беловежской пущи? Ведь Германия должна быть превыше всего?
     - Скажите,  а  о зубрах наших вы не жалеете?  -  вдруг тяжело глянул на
него Хрящев.
     - Признаться, на что мне они? Мне было ни тепло, ни холодно оттого, что
они где-то там бродят по Беловежской пуще...  Буду я  жалеть о  каких-то там
зубрах,  -  усмехнулся Аксютин.  -  Для чего они там береглись?  Для царской
охоты?
     - Нет у нас патриотизма! Ни у кого из нас нет ни малейшего патриотизма,
а  воюем мы с  величайшими патриотами,  -  горестно сказал Хрящев.  -  Я  от
кого-то слышал такой факт:  три солдата немецких,  простые рядовые, отрезаны
были от своих и залегли в воронке.  Залегли и стреляют по нашим,  и все трое
оказались меткие стрелки,  целый день стреляли, пока патроны были, и человек
двадцать наших убили,  пока их,  наконец, не окружили и не кинулись на них в
штыки. Так воевать могут только те, которые...
     - Страдают манией величия, - подсказал Яблочкин.
     - А почему мания величия?  Откуда она взялась у немцев? И почему ее нет
у нас?  Вот в этом-то и весь вопрос!  Нет у нас почвы для патриотизма, а для
народной гордости тем более! Как может победить такое государство? Как может
победить государство,  в  котором  полтораста народностей?  Ассирия когда-то
представляла такой потоп народностей, отчего и погибла; погибнет и Россия.
     - Ни в коем случае не погибнет! - весело отозвался Аксютин.
     - Пространство спасет? - полувопросительно сказал Кавтарадзе.
     - Нет,  вот  эта  самая разноплеменность!  Россию есть за  что уважать,
гораздо больше,  чем немцы уважают Германию...  Уважать вот именно за "смесь
племен, наречий, состояний"... У России после этой войны прекраснейшее может
быть будущее. Превосходнейшее. Завиднейшее для всех!
     Это  было  сказано  с  таким  увлечением,  что  Анна  Ивановна  тут  же
предложила всем выпить за прекрасное будущее России, но после этого Ливенцев
сказал, улыбаясь:
     - Говорят,  что  история повторяется.  Кое-какие основания так говорить
имеются.  Десять лет назад из  этого же самого Херсона я  уезжал,  и  тоже в
Одессу,  в  запасной батальон,  чтобы  оттуда с  маршевою ротою двинуться на
Дальний Восток.  Я не попал на Дальний Восток,  но речь не о том. Десять лет
назад мне устроили проводы мои однополчане,  я был тогда в Очаковском полку.
Проводы -  в одном здешнем ресторане,  в отдельной комнате.  Пили и говорили
речи.  В  этом смысле история повторилась:  что-то  такое же,  как  сегодня,
говорилось и  тогда.  Но  пили тогда водку,  а  не  вино,  поэтому у  всех и
выходило гораздо слезливее, и часто били себя кулаками в грудь и обнимались.
Нужно было сказать что-нибудь и  мне.  Насколько помню,  я  сказал вот  что:
"Поведу я свою маршевую роту,  вольюсь я с нею в какой-нибудь боевой полк, и
меня благополучно ухлопают япоши.  Но я осмеливаюсь думать, что это будет не
бесполезно для  дорогого отечества.  Была  страшная севастопольская война  и
принесла России эпоху великих реформ. Что может быть страшнее этой войны? Но
я   уверен,   что  она  принесет  не   реформы  уже,   то  есть  заплаты  на
государственном  нашем   обломовском  халате,   а   настоящие  и   подлинные
сво-бо-ды!"  Конечно,  отчасти  под  влиянием  выпитого,  но  главное  -  от
уверенности,  что меня непременно убьют в  Маньчжурии,  -  говорил я тогда с
большим чувством,  и  никто из  нас  не  заметил,  как  столпились в  дверях
официанты и слушали, и вдруг увидел я, как там один старичок такой бритый, -
он ближе всех к дверям стоял,  -  утирает мокрые глаза своей салфеткой. Меня
как электрическим током ударило.  И начал я говорить о свободном человеке на
свободной  и  прекрасной земле.  И  когда  батальонный мой,  очень  меня  не
жаловавший,  который собственно и  сплавил меня в  запасной батальон в видах
собственного спокойствия, - когда и подполковник этот, с седыми усами, начал
кивать головою и  усиленно сморкаться от избытка сочувствия,  только тогда я
умолк.  И  меня качали.  И официанты здешние,  херсонские,  аплодировали мне
бешено...  Но вот кончилась война,  и были вырваны у правительства кое-какие
свободы.  И  был введен парламент,  о котором один министр метко сказал:  "У
нас,  слава богу,  нет парламента..."  А  сейчас -  мировая война!..  Война,
которая ведется якобы  во  имя  будущего счастья человечества!  В  интересах
прогресса  колошматят  люди  друг  друга  миллионами и  миллионами уводят  в
рабство!
     - Непременно,  -  подхватил кавказец.  - В целях прогресса, да! Ничто в
природе не пропадает!  Ффа! Я пришел к какой мысли? Пароход изобретен когда,
а?  Во время наполеоновских войн?  И  паровоз в  те же времена или несколько
позже.  Вот зачем Наполеон воевал,  господа: чтобы появилась паровая тяга...
Автомобиль появился когда?  После русско-турецкой войны?  Значит,  вот из-за
чего воевали русские с турками:  из-за автомобиля...  Аэропланы когда начали
строиться на  заводах?  После  японской  войны?  Значит,  выходит,  ухлопали
миллион людей белых и желтых за что?  За аэропланы! Факт. Анна Ивановна! Мне
такие  гениальные мысли  приходят не  каждый день!  Какой  такой будет новый
двигатель после этой  войны,  -  не  знаю,  конечно,  только он  будет очень
за-ме-ча-тельный!  Поэтому я хочу выпить еще вина за новый,  еще неизвестный
нам двигатель!
     - А может быть,  это будет совсем не двигатель, а бактериологи откроют,
наконец, бактерию войны, - сказал Яблочкин.
     - А  вы  не  сомневаетесь в  том,  что подобная бактерия существует?  -
улыбнулся ему Ливенцев.
     - Должна существовать.  Иначе человек не был бы настолько драчлив.  Что
война заразительна,  как зевота,  в этом,  я думаю, все убедились. Вот уже и
Италия в нее втянулась;  теперь очередь за Румынией.  А там,  может быть,  и
Швеция не утерпит.  Нет, бактерия войны существует, только ее пока не нашли.
А  когда отыщут,  вот это будет торжество прогресса!  Тогда всем министрам в
первую  голову  скажут:   портфель  получили?  Пожалуйте  на  противовоенную
прививочку!  И  чтобы  без  свидетельства о  прививке никого  в  министры не
сажать.
     - Бактерии эти гнездятся, конечно, в мозгу? - осведомился Дороднов.
     - Несомненно.  Там  же,  где и  микробы бешенства.  Бешеные тоже бывают
воинственны и на всех кидаются. Эх, бактериология после этой войны расцветет
пышным цветом.
     - Бактерия войны давно уже найдена,  - сказал, вздернув брови, Аксютин.
- И прививки, говоря вашим языком, уже делаются.
     - Инте-ресно! Кем?.. И где?
     - Читали,  что Либкнехт внес в рейхстаг запрос:  намерено ли германское
правительство  немедленно  приступить  к  переговорам  о  мире,  отказавшись
заранее от всяких аннексий? То есть и от Бельгии и от Сербии!
     - Я читал, что Либкнехт при этом разошелся со своей фракцией, - заметил
Ливенцев. - Что фракция его решила поддержать авантюру Вильгельма.
     - Ну, это еще требует подтверждения, - нахмурился Аксютин.
     - И  что  же  ответило правительство на  этот  запрос?  -  спросил  его
Дороднов.
     - Что  может  ответить  правительство,  опираясь  на  свои  победы?  Но
ответить ему придется рано или поздно.  И оно ответит.  И оно очень серьезно
ответит!
     - А    пока    что    бактерия   войны    питается   мозгами   немецких
социал-демократов?  -  весело спросил лесник.  -  Это-то и удивительно!.. Но
если после такой войны не перестроится совершенно жизнь,  -  поставьте тогда
крест над человечеством.
     - Хотя бы над нами кресты поставили,  когда нас убьют,  -  хозяйственно
сказала Анна Ивановна.  - Все-таки привычка уж у нас, у русских, такая, чтоб
на могилке нашей крестик торчал.
     - Вам-то что же будет делаться в Одессе?  И кто вас там убивать станет?
- кивнул ей, улыбаясь, Кавтарадзе.
     - Вот тебе раз! Чтоб я сидела в Одессе! Нет, мы уж решили ехать вместе!
Но вот наш транспорт может потопить немецкая лодка,  - и как же тогда кресты
над нашими могилками? Этот случай нами не предусмотрен, Ваня!
     Хрящев глянул на нее не совсем смело и пробубнил:
     - Конечно, тебе лучше остаться. Я тебе все время говорю это.
     - Нет,  в самом деле вы хотите с нами?  В качестве кого? И кто разрешит
вам ехать? - отовсюду спрашивали Анну Ивановну.
     Она улыбалась не без лукавства, но отвечала вполне спокойно:
     - Высшему начальству не докладывать!  Но что еду, - это решено. В каком
виде?  В обыкновенной шинели и шапке... в качестве, конечно, денщика ротного
командира.  Возьму с  собою две колоды карт,  будем играть от  скуки в  этих
блиндажах и землянках.
     - Кончено.  Еще одна держава заразилась микробом войны, - с виду весьма
горестно покачал головою Дороднов.
     - Училась же я зачем-нибудь стрелять из пулемета? Мечтаю применить свои
знания в этой области науки...
     - Надеюсь,  что ты сама убежишь после первого обстрела полка,  - сказал
Иван Иваныч.
     - Ни  в  коем  случае не  надейся на  это,  -  сказала Анна  Ивановна и
добавила совсем уже деловым тоном: - Ведь не все полковое имущество мы будем
забирать с собою?  Наверное, чучела для колки штыками и мишени остави