дя
вслед за  всеми,  предложил если и  не  тоном приказа,  но все-таки довольно
сурово:
     - Чтобы не тратить энергии зря, ложитесь и спите!
     Ливенцев поглядел на него удивленно и спросил за всех:
     - Где же и как ложиться?
     - Вот тебе раз!  Где и как?  Вы теперь -  накануне атаки, и лучше этого
ночлега у вас,  может быть,  несколько дней не будет,  а вы говорите:  где и
как!  Тут  сухо?  Сухо.  Тепло?  Тепло.  Чего  же  вам  больше?  Двуспальных
кроватей?.. Ложитесь на пол и спите.
     - Все не уляжемся.
     - Как не уляжетесь? В два слоя не уляжетесь? Уляжетесь!
     - В два слоя?
     Пришлось Ковалевскому самому укладывать своих офицеров на ночлег в  два
слоя,  причем головы верхних пришлись на  ногах  нижних;  грязные сапоги при
этом насухо вытирали соломой.  А когда все, наконец, улеглись, он сказал тем
же тоном почти приказа:
     - И  прошу,  господа,  не  думать о  неудобствах и  вообще ни о  чем не
думать, а спать!
     Сам же он улегся на свою узенькую походную койку и закрыл глаза,  но не
спал.
     За  три  дня,  прошедшие после совещания в  штабе дивизии,  он  не  раз
объехал верхом сам-друг то с поручиком Гнедых,  то с подпрапорщиком Лукиным,
то с Ваней Сыромолотовым тот участок фронта до Ольховца, по которому надобно
было  наступать полку.  Он  лично  распоряжался работой одной из  своих рот,
гатившей  коварную топь  речки  Ольховец и  перекидывавшей через  эту  речку
бревенчатый мост  шириною в  шесть  солдатских шагов.  Но  очень  упорно  он
разглядывал при  этом  не  только  загадочно молчавшие позиции австрийцев за
Ольховцем на нескольких смежных высотах,  но и  деревню Петликовце,  большую
деревню,  в  которой  вполне  сохранилось много  крытых  черепицей домов,  в
которой располагалась,  по  данным разведки,  только одна  рота австрийского
сторожевого охранения и  которая начиналась всего  на  полверсты правее  его
участка атаки.  Через нее должен был пройти, попутно выбив австрийскую роту,
крайний батальон того самого кадрового полка из  ударного корпуса Флуга,  со
штабом которого он только что говорил по телефону.
     Среди  все  засосавшей кругом  стихии грязи  не  раз  за  эти  три  дня
рисовалась ему  островом блаженных эта  большая  деревня,  которая  осталась
как-то  совсем в  стороне от стремительных планов штабов -  армии,  корпуса,
дивизии.  Через нее требовалось только пройти наскорях, чтобы неуклонно идти
к главным целям атаки -  укрепленным высотам, захватить которые штабы думали
одним,  внезапным для австрийцев порывом и  на плечах у  бегущего противника
ворваться в густо заселенную долину Стрыпы.
     Между  тем  стоило  только ему  несколько вправо двинуть передовые роты
своего  полка,   охватить  и  занять  Петликовце,  а  соседей  своих  только
предупредить,  что он ее займет,  и вот у него весь полк под крышей, хотя бы
на два дня,  пока разовьется общее наступление и прочный успех, если суждено
быть этому успеху.
     Он очень живо ощущал доверие,  которое питали к нему спавшие здесь и за
стенами хаты в  холодной грязи на  жиденькой соломенной подстилке три тысячи
человек его полка.  Доверие это надо было оправдать во что бы то ни стало, а
для  этого  надо  было,  хотя  и  совершенно  беззаконным  путем,  захватить
Петликовце.  От  этого беззакония не  только не  страдало дело  наступления,
которое было ему дороже всего, но явно сберегалась боевая энергия его полка.
Между тем никто ведь не будет его и спрашивать,  почему и на основании чьего
приказа он захватил деревню и устроил из нее себе опорный пункт.
     У  него явилась было мысль тут  же  предупредить соседний полк о  своем
решении,   но  когда  он  поглядел  на  прапорщика  Шаповалова,  дремавшего,
скорчившись около телефона,  то  оставил ее  до утра,  чтобы не разбудить ни
его, ни кого-либо из других офицеров. Перед жарким делом, которое ожидало их
всех наутро,  нужно было хоть сколько-нибудь поспать без помехи: может быть,
далеко не один из них проснется в это утро в последний раз!
     Сам он  даже и  не  пытался заснуть.  Он  давно уже знал за  собой этот
великий недостаток военного:  излишнюю нервность, но знал и то, что бороться
с  этим бесполезно,  да  и  стоило ли бороться?  Отними у  него медицина эту
нервность,  не стал ли бы он тогда обыкновенным коптителем неба, хотя, может
быть,  это  и  выгоднее было  бы  для  его  службы.  На  командование полком
напросился он  сам;  он  мог бы  спокойненько прозябать в  штабах,  получать
очередные ордена и, наконец, генеральство, но командование полком в бою было
его давнишней мечтою.
     Еще  совсем молодым штабс-капитаном участвовал он  в  войне с  Японией,
очень  остро  воспринимая все  неудачи русской армии.  Он  был  прирожденный
военный,  вышел  из  военной семьи,  учился в  корпусе.  Стратегия была  его
любимой наукой. Историю войн с древнейших времен он знал прекрасно. При всем
том  наступавший день был  первым днем в  его жизни,  когда все его ценные и
большие знания должны были  дать  успех делу наступления целой дивизии,  так
как полк его был ударным полком.
     Когда человеку не спится, время тянется досадно медленно, но не спавший
Ковалевский  так   был  весь  поглощен  игрою  всяких  представлявшихся  ему
возможностей утренней переправы через  Ольховец,  боя  за  деревню,  выбором
позиций для легкой батареи и наблюдательных пунктов, разметкой местности для
рытья окопов, размещением в Петликовце обоза, - всею массой крупных и мелких
вопросов,  связанных с жизнью полка,  что не заметил,  как подошло к четырем
часам утра.  Но когда он увидел на своих часах, что стрелки стали на четыре,
он вскочил и начал расталкивать спавших. Духота ли в избе так одурманила, но
улегшиеся в  два  слоя  офицеры спали;  спал  даже и  Ливенцев,  и  когда он
поднялся, ворочая затекшей шеей, зевая и еле соображая, где он и как попал в
такую кромешную тесноту, Ковалевский сказал ему весело:
     - Ну вот,  я  очень доволен,  что вы поспали!  Третий батальон пойдет в
авангарде  полка,   а  ваша  рота  -   в  авангарде  батальона.  Имейте  это
обстоятельство в виду, а пока давайте выйдем все на свежий воздух, проветрим
хату.
     Тем  временем вернулся пеший дозор,  в  котором вместе с  другими был и
Васька  Котов.  Дозор  донес,  что  переправа через  Ольховец австрийцами не
наблюдается, а застава их стоит около села Петликовце.
     - Ну  вот,  это хорошо,  что не  наблюдается,  -  значит,  есть надежда
переправиться без потерь!  -  сразу повеселел Ковалевский и  даже хлопнул по
плечу Ваську. - Ну как, Василий, не трусишь?
     - Ну вот еще!  - лихо подбросил голову усталый и весь заляпанный грязью
Васька.
     - А Демка где? - вспомнил Ковалевский.
     - Я здесь!  -  отозвался Демка,  выступив из темноты перед окошком,  от
которого сочился жиденький желтенький свет.  -  Я  прямо в  бой пойду,  ваше
высокобродие!
     - Погоди, успеешь... Прапорщик Ливенцев! Где прапорщик Ливенцев?
     Ливенцев подошел.
     - Выделяйте взвод при офицере для прикрытия работ на  переправе.  Взвод
должен переправиться сам на другой берег и оцепить переправу,  чтобы...  ну,
понимаете, или нужно объяснять детально?
     - Понимаю,  господин  полковник,  -  ответил  Ливенцев,  довольно  ясно
представив,  зачем понадобился взвод,  и  уже  назначив про  себя для  этого
четвертый взвод с  небольшим по  росту,  но  бойким и  боевым подпрапорщиком
Котылевым.  Вторым взводом командовал тоже боевой подпрапорщик -  Кравченко,
но он казался ему менее надежным.
     А Ковалевский, только узнав, есть ли кипяток для чая в походных кухнях,
пошел говорить по телефону с соседним полком насчет деревни Петликовце.  Как
он  и  думал,  там этой деревне не  придавали никакого значения,  потому что
целились гораздо дальше, а в штабе дивизии согласились с ним после первых же
слов, что захватить ее и удержать за собою было бы совсем не плохо.
     Поэтому с  большим подъемом,  будто деревня эта  уже взята его полком и
без  малейших потерь,  Ковалевский обратился к  собранным им  снова  в  хату
офицерам:
     - Господа!  Дарданелльская операция не  удалась  гораздо более  сильным
технически армиям,  чем наша,  и  Балканы сплошь заняты германцами,  но,  по
моему скромному разумению,  ключи от  нашего дома совсем не  там,  где мы их
думали найти,  -  не в  Босфоре и  не в  Дарданеллах.  Ключи от нашего дома,
господа, зарыты здесь, в Галиции! Здесь именно их и надо искать. Мы победим,
это несомненно. Но, господа, извольте выслушать несколько моих - не советов,
нет -  приказаний.  Сегодня,  в  первый день наступления,  мы займем деревню
Петликовце и построим за нею линию окопов, но не ближе как в тысяче шагах, -
слышите?  Приказ мой  передать всем  подведомственным вам  нижним чинам:  не
зарываться! Ближе тысячи шагов к австрийской проволоке не подходить!.. Прошу
не  думать легкомысленно,  по-штатски,  -  что без артиллерийской подготовки
можно взять с налета, на "ура", одними штыками укрепления такой силы. А наша
тяжелая должна еще  развернуться,  найти для  себя  позиции,  наблюдательные
пункты,  подвезти снаряды, - это не так просто, на это уйдет весь завтрашний
день.  Атака высот может быть  назначена или  завтра или  даже  послезавтра,
потому что  бить  надо  наверняка,  объявлять игру  только с  очень хорошими
картами, чтобы не ремизиться. А в штабах у нас, господа, сидят опытные люди,
- это знайте...  Итак,  сначала выступает третий батальон, в версте за ним -
второй,  в  версте за  вторым -  первый.  Впереди третьего батальона десятая
рота,  за  ней одиннадцатая.  Направление обеих рот на  Петликовце...  Таким
образом расположите движение...
     Тут же,  на листочке графленой бумаги,  он начал на память чертить план
местности на  той  стороне Ольховца и  деревни.  А  когда  кончил  чертить и
объяснять и спросил Ливенцева и Аксютина,  ясна ли им их задача, то Ливенцев
ответил:
     - На бумаге как нельзя более ясна, господин полковник!
     Аксютин же добавил:
     - Вопрос только в том, как нас встретит австрийская рота.
     Но тут Ковалевский откинул голову и почти выкрикнул:
     - Невзирая  на  потери,  -  идти  вперед!  О  занятии  деревни  донести
немедленно мне!
     И, выждав несколько моментов, он стремительно притянул к себе Ливенцева
и  ткнулся сухими губами в  его  подбородок;  потом также Аксютина,  Кароли,
Урфалова,  капитана Струкова.  На  остальных же  не  хватило уже  порыва,  -
остальным он  только крепко пожал руки.  Когда же он совсем по-петровски или
по-суворовски очень торжественно сказал:  "С богом,  господа!" - все поняли,
что надо выйти из халупы, не мешкая ни секунды.
     А  около  походных  кухонь  уже  толпились,  сморкаясь и  откашливаясь,
солдаты с  манерками за  "кипяточком".  У  большинства совсем не  было  чаю,
нечего  было  заваривать  в  манерках,   глотали  вприкуску  кипяток,  чтобы
согреться после сна на соломе в декабрьской грязи.
     Ливенцев посылал Котылева со  взводом охранять переправу.  Ему казалось
неловким  Котылеву,  который  за  боевые  отличия  сделан  подпрапорщиком из
унтеров, разъяснять тут же длинно и обстоятельно. Но Котылев спросил сам:
     - А во скольких шагах примерно от переправы нам рассыпаться в цепь?
     - Шагах...  - Ливенцев подумал и ответил решительно: - в тысяче. Однако
не в редкую цепь и в одном только направлении на деревню. Кто там был сейчас
из разведчиков? Надо взять кого-нибудь провожатым.
     - И как же нам там - дожидаться, пока не сменят?
     - Как только мы  перейдем,  остальные три взвода присоединятся к  нам и
идти вместе на деревню.
     - Будем деревню брать? Разве наша рота в авангарде, Николай Иваныч?
     - Именно наша.
     Котылев пожал широкими плечами и отошел собирать свой взвод, а Ливенцев
спросил Аксютина:
     - Что  это  значит,  что  Ковалевский вздумал челомкаться с  нами?  Как
полагаете?
     - Что значит?  Гм,  по-моему,  вполне ясно.  Обрек нас на пропятие, как
Иуда.
     - Ну,  это вы все-таки мрачно... Просто, может быть, для начала дела...
Требование момента, так сказать.
     Но Аксютин пробурчал еще мрачнее:
     - Вот мы увидим, что это будет за начало дела.
     Кароли,  так же как и Котылеву,  казалось непонятным,  почему это вдруг
третий  батальон назначается в  авангард полка,  и  он  говорил  Ливенцеву и
Аксютину:
     - Это  мы   с   Урфаловым  страдаем  за  ваше  вольнодумство,   господа
прапорщики!  Так всегда бывает,  так и в старину бывало: кого хотят поскорее
угробить,  того и  посылают,  -  в  печенку,  в  селезенку,  -  в  авангард!
Специально для того, чтобы поскорей его хлопнули!
     - Ну,   вы  тоже  хватили!   Значит,  генерал  Котович  хочет  поскорее
отделаться от  Ковалевского,  раз его полк назначен ударным?  -  спросил его
Ливенцев.
     Но Кароли взял его за локоть и спросил в свою очередь:
     - А вы крепко уверены, что не хочет именно этого?
     Урфалов же,  который держался всегда поближе к  капитану Струкову,  как
первый  кандидат на  командование батальоном в  случае  его  смерти,  только
вздыхал и бормотал неопределенно:
     - Пути начальства,  -  говорится в Священном писании,  -  неисповедимы.
Может, оно уж нам всем представление к наградам пишет, почем мы знаем?
     Перемещавшаяся медленно и  низко  между  быстро  мчавшихся с  запада на
восток клочковатых туч луна была уже сильно на ущербе -  последняя четверть,
- все-таки ночь не казалась совершенно темной.  И при свете этой ущербленной
луны Ливенцев разглядел около себя узкое лицо Демки.
     - Ваше благородие,  -  вполголоса и просительно говорил Демка.  -  Ваша
десятая рота идет в бой сейчас? Я с вами пойду!
     - Э-э,  ты...  -  поморщился Ливенцев.  -  Ты бы уж лучше с  пулеметной
командой, Демка.
     - А пулеметная же команда как?  Она же с вами тоже идет, вам в затылок.
Я от пулеметной разве отстану?
     - А ты почем знаешь, что пулеметная идет?
     - Сейчас  капитан  Струков  Вощилина подзывал,  говорил:  "Поезжайте за
десятой".
     В  полку  было  четыре  пулемета  кольта,  шесть  австрийских и  восемь
максима. У прапорщика Вощилина - кольты.
     - Это хорошо, что кольты с нами... А ты, Дема, Дема, - сидел бы дома...
Но так и быть, иди уж со мной, авось ты целее будешь.
     - Слушаю,  - радостно выдохнул Демка, державший, как заправский солдат,
винтовку на носке сапога прикладом, чтобы не запачкать его грязью.
     Ливенцев, конечно, не сомневался в том, что Ковалевский отнюдь не хотел
его скорой смерти,  -  он всегда и  неизменно хорошо к  нему относился.  Тем
менее понимал он,  почему именно его  рота  назначалась для  первого боевого
дела полка. Если даже считать, что это назначение было особенно почетным, то
Ливенцев знал,  что  другие роты,  как первая,  пятая,  которыми командовали
кадровики-поручики, были в большем почете у Ковалевского.
     Он терялся в  догадках,  но задумываться над этим долго не приходилось;
нужно  было  поскорее выпить  хотя  бы  один  стакан чаю  и  собирать людей:
выступление назначено было ровно в половине шестого.
     Проходя  мимо  выстроенных  вздвоенными рядами  трех  своих  взводов  и
проверяя,  у всех ли есть обоймы в подсумках,  он говорил, успокаивая больше
себя, чем их:
     - Это,   братцы,   не  бой,   на  что  мы  идем,  а  сущие  пустяки,  -
перестрелка...  В  деревне -  выяснили наши разведчики -  всего-навсего одна
австрийская рота, и та из галичан... Они ретиво защищать деревню не будут, а
при первых же выстрелах побегут или сдадутся.  Куда им там защищаться, когда
идет против них целый полк!  А у нас зато будут теплые квартиры,  как в селе
Звинячь.  А теплые квартиры по такой погоде - это гораздо лучше, чем в грязи
валяться, как сегодня валялись... Теперь квартиры - это дело большое!
     - Дозвольте узнать, ваше благородие, так и будем всю зиму стоять в этой
деревне? - спросил Лекаренко.
     - А  это уж  дело покажет...  Лучше бы  было,  если бы только несколько
дней.  Дальше,  на реке Стрыпе, на Стрыпе, - река такая, - куда получше этой
деревни есть. Если туда пробьемся, - будет наше дело в шляпе. Армия же у нас
не кот наплакал... Пробьемся!


        "ГЛАВА ДЕВЯТАЯ"

     До переправы через Ольховец дошли,  как обыкновенно ходили по смешанной
со  снегом галицийской грязи,  -  ночью.  Когда  же  подходили к  переправе,
услышали винтовочные выстрелы на той стороне, - несколько, не больше десяти,
- потом стихло.  Думали,  что  это сцепились с  австрийцами свои,  четвертый
взвод,  но оказалось,  разведчики соседнего Кадомского полка.  Их встретили,
когда они,  возвращаясь, бойко прыгали по кочкам трясины несколько в стороне
от переправы.  Тогда начинало уже светать, - подходило к семи часам. Но в то
же время наползал туман от Стрыпы, неся с собою мозглую, холодную сырость.
     Однако боевой подпрапорщик Кравченко говорил весело Ливенцеву:
     - О це добре!  Нехай буде ще гуще! Мы их тодi на кроватях захватимо, де
вонi будуть з галичанками спаты!
     Но переправа оказалась плохою,  сколько в эту жадную топь ни запихивали
хворосту,  бревен,  соломы. Люди проходили, конечно, хотя и оступались часто
на  скользких грязных  бревнах,  ныряя  по  колени;  но  пулеметные двуколки
перетащить на  другой берег было  куда  труднее.  Лошади выбивались из  сил,
вязли выше колен и  стремились ложиться.  Пришлось их выпрягать и  осторожно
вести в поводу, а двуколки с пулеметами перетаскивать людской тягой.
     Не  дожидаясь,  когда  появятся  на  другом  берегу  Ольховца пулеметы,
Ливенцев двинул роту вперед.  За  нею  на  дистанцию всего только взвода шла
рота Аксютина.  Котылев собрал уже своих,  когда они подходили,  но Ливенцев
снова рассыпал их  в  цепь,  приказав не  кашлять,  не  лязгать винтовками о
манерки, - соблюдать тишину, чтобы напасть внезапно.
     И  потом  вышло  почти  так,  как  говорил опытный Кравченко.  Когда из
густого тумана  стали  уже  показываться крупными кусками желтые  черепичные
крыши и  широкие трубы на них,  Ливенцев крикнул "ура" и увидел,  как,  дико
визжа, метнулся вперед от него, неестественно втянув голову в поднятые плечи
и  неумело держа винтовку вперевес,  Демка.  Так как около него все бежало и
кричало:  "а-а-а!"  разными голосами,  и грязь летела комьями из-под ног,  и
впереди звонко хлопали выстрелы,  -  Ливенцев выхватил свой наган,  - старый
наган,  который купил еще во  время японской войны,  -  и  побежал вместе со
всеми.
     Стреляла австрийская застава,  но когда цепи подошли к ней близко,  она
бежала так стремительно,  что окружить ее  не успели.  Зная местность кругом
деревни, она как-то непостижимо быстро исчезла, точно растворилась в тумане.
Человек  двадцать  австрийских солдат,  еще  только  выбиравшихся из  домов,
заслышав перестрелку и крики,  тут же сдались.  Ливенцев едва успел спросить
их,  какого они полка (оказались 20-го полка поляки и галичане),  едва успел
справиться,  нет ли раненых в десятой роте (раненых оказалось только двое, и
то  легко,  и  их  уже  перевязывал ротный фельдшер),  как  к  нему подошли,
запыхавшись,  Малинка и  Значков,  от  которых умчались все  более молодые и
легконогие из их полурот, пустившиеся догонять бежавшую заставу.
     - Что же это такое? Полная неразбериха? Куда же они к черту умчались? И
чего вы смотрели?  - кричал Ливенцев. - Команду свою надо держать в руках, а
не так! Ведь они могут нарваться на засаду и погибнуть!
     После  этого  окрика  оба  полуротных бросились догонять своих  солдат,
чтобы они не натворили сгоряча беды.
     Но  когда  бегут  по  улице несколько человек,  разве может вся  улица,
сколько бы ни было на ней народу, устоять на месте?.. Вслед за десятой ротой
помчалась одиннадцатая,  -  только  слышен  был  из  тумана  неистовый топот
солдатских  сапог  и   опять  все  тот  же  будоражащий  воинственный  крик:
"рра-а-а-а-а!"
     - Что же это за чепуха чертова получилась?  -  обратился к  подошедшему
Аксютину Ливенцев. - Нам надо до