И  полк  мой  все-таки прочно сидит на  высоте триста
семьдесят пять,  -  пусть-ка похвалятся подобными успехами другие полки,  те
самые, которые прячут своих офицеров!
     Он знал уже,  что эта новая ожесточенная атака, которая велась по всему
фронту седьмой армии,  потерпела полнейшее крушение,  хотя,  как  и  раньше,
целую ночь  шли  в  штаб Щербачева беззастенчиво-лживые донесения о  занятых
австрийских позициях и победном продвижении далеко вперед, к берегам Стрыпы.
     Зато Ковалевский был доволен тем,  что в штабе армии, уложив бесполезно
не  один десяток тысяч человек,  поняли,  наконец,  что  ножницами под огнем
пулеметов  резать  мощные  проволочные  заграждения нельзя,  и  атаку  можно
начинать только в том случае, если снаряды пробьют в них проходы!
     И хотя снарядов оставалось уже совсем немного,  а на обильный подвоз их
по бездорожью ни у  кого не было надежды,  и  хотя в  ударном корпусе упорно
сидящего на Бабе Флуга были уже основательно разгромлены две дивизии,  новая
атака все-таки была решена и назначена на канун русского Рождества.
     Но  теперь высота 370  была уже  оставлена в  покое;  теперь все усилия
направлялись снова на высоту 384,  с  которой сорвалось уже несколько полков
Флуга,  и  добиться решительных успехов на  ней  приказано было вызванной из
резерва свежей бригаде туркестанских стрелков.
     Чтобы обмануть австрийцев, Щербачев приказал передовым частям отойти от
позиций противника на  высоте 384 на  тысячу шагов.  Этот приказ не мог быть
выполнен,  потому что  передовые части и  без того откатились в  конце боя и
стояли уже несколько дальше, чем на тысячу шагов от австрийцев.
     На  подготовку к  атаке дано  было теперь два  дня,  и  сосредоточенная
молотьба снарядами проволочных полей началась.
     - Ну наконец-то поумнели! - оживленно говорил Ковалевский под гром этой
обдуманной  канонады.   -  Теперь  уж  можно,  кажется,  надеяться,  что  мы
прорвемся.  И  туркестанские стрелки -  это  все-таки кадровые части,  а  не
бывшие ополченцы. Есть в этом кое-какая разница.
     Однако трудно было убедить даже и легкомысленных австрийцев в том, что,
тщательно пробивая проходы  в  проволоке на  высоте  384,  русские полки  не
готовятся  к  атаке  этой  именно  высоты.  На  второй  день  предположенной
подготовки,  в обед,  несмотря на державшийся туман,  началась вдруг бешеная
ответная канонада австрийцев.
     Ковалевский с Добычиным, Шаповаловым и своим опальным адъютантом обедал
в  офицерской столовой,  устроенной все в  том же поместительном "господском
доме", и говорил о Баснине:
     - Я слышал,  что он упорно продолжает всех убеждать,  будто наша первая
рота  взяла  триста семьдесят...  Вот  и  поди,  объясняй,  что  это  такое.
Клянется, что видел русские шинели на бруствере.
     - А может быть, и были выставлены чучела из соломы в русских шинелях? -
сказал Добычин.
     - Зачем маскарад такой?
     - Чтобы ввести в заблуждение, разумеется.
     - Одного  только  генерала  Баснина?..   который,   может  быть,  видел
австрийцев на бруствере?..
     - Мог быть такой оптический обман,  -  пробасил Ваня.  - Он очень хотел
увидеть русские шинели там, на горе, - и вот увидел.
     - Есть на эту тему такой анекдот,  -  спрятав веселые глаза в припухшие
веки,  начал было Шаповалов, но анекдота этого не пришлось ему рассказать во
время обеда:  осколки разорвавшегося вблизи снаряда загремели по крыше дома,
а когда от неожиданности все привстали, показалось, что колыхнулись стены от
грохота нового взрыва,  -  задребезжали окна, и в конце полутемного коридора
они увидели вдруг небо,  когда выскочили из столовой: большой осколок пробил
там, вверху под крышей, каменную стену.
     - Однако явно в штаб полка бьют! - крикнул Ковалевский, выталкивая всех
на улицу и выходя сам.
     - Дом  большой,  заметный,  белый,  -  объяснил  Ваня,  но  Ковалевский
недоверчиво повел головой.
     - Не-ет,  едва ли только поэтому.  В деревне, должно быть, есть шпионы.
Хотя  могли рассказать об  этом и  наши,  из  пятой роты,  которые сдались в
первый день.
     Один  чемодан попал  в  полковой обоз  и  разбил несколько санитарных и
патронных  двуколок;   в   другом  месте  через  зарядные  ящики  перекинуло
артиллерийский передок... По деревне забегали в испуге бабы и дети.
     - Прошу пана,  цо то бендзе! - резко крикнул кто-то высоким, испуганным
голосом сзади Ковалевского,  и,  оглянувшись,  он увидел ту самую девчонку с
ненавидящими глазами, которую уже видел однажды.
     - Прячься скорее в погреб! - крикнул он ей.
     Она отошла не сразу, она ждала, но он пошел к зарядным ящикам успокоить
панику, которая поднялась было там среди солдат артиллерийского парка.
     А минут через десять,  когда снаряды начали рваться уже правее деревни,
двое разведчиков привели к  нему австрийского солдата,  который на их глазах
спускался,  легко  раненный в  спину  осколком,  с  чердака одной из  халуп,
развороченной снарядом;  за  ним в  отдалении третий разведчик вел эту самую
девчонку и ее мать, хозяйку халупы, на чердаке которой восемь дней скрывался
австриец.
     Суд Ковалевского был недолог: всю в слезах от испуга, все призывавшую в
свидетели своей  невиновности самого "пана Езуса" и  воздевающую в  мозглый,
хотя негустой туман худые руки,  уже немолодую,  с  растрепанными полуседыми
косицами женщину он отпустил вместе с девчонкой чинить крышу на их халупе, -
эти крыши были дороже для полка самого неподкупного правосудия,  - австрийца
же  отправил пока на перевязку,  установив только,  что он из той самой роты
20-го  полка,  стоявшей здесь до их прихода,  и  отложив допрос его до более
свободных минут.
     Надо было снова готовить свои свободные роты для  развития успеха атаки
теперь уже не Кадомского,  почти уничтоженного полка,  а  свежих и  бодрых и
уверенных в этом успехе туркестанцев.
     Но  этот  приказ  о   "развитии  успеха"  вскоре  был  заменен  другим,
совершенно противоположным,  потому  что  любезный командир корпуса  генерал
Истопин обещал помочь упорному и  воинственному командиру корпуса,  генералу
Флугу, новой атакой высоты 370.
     Пришлось прибегнуть не только к телефону, даже к телеграфу, чтобы снова
и снова доказывать, что лезть на проволоку, в которой не проделано проходов,
это значило совершенно погубить полк.
     Но  ведь наступавшая ночь была ночью под Рождество,  поэтому телеграф и
телефон были забиты совсем неделовыми,  горячими,  и  нежными,  и сердечными
поздравлениями из дальнего и  ближнего тыла,  как будто на фронте,  где люди
только и думают,  что об атаках,  есть время для поздравлений "с наступающим
праздником".
     Кое-как  удалось  добиться замены  в  приказе  командира корпуса  слова
"атака"  словами  "усиленная разведка".  Эту  усиленную разведку должен  был
сопровождать усиленный  же  обстрел  высоты  370  всей  артиллерией  дивизии
Котовича, чтобы отвлечь с высоты 384 австрийские резервы на юг.
     Ковалевский тоже усиленно думал,  как  именно произвести эту  разведку,
чтобы шуму было как можно больше, а жертв как можно меньше. И когда придумал
наконец, весело сказал своему адъютанту:
     - Ну так и быть уж, Иван Алексеич, - раз Баснин захотел во что бы то ни
стало, чтобы на невзятой высоте замелькали шинели нашего полка, то вина ваша
простительна.  Только вперед знайте,  пожалуйста, с кем вы имеете дело, и не
подливайте масла в такой клокочущий огонь.  Если сегодня ночью спросит вас -
взята ли высота, без всяких справок и раздумий говорите: "Нет!"
     К вечеру пришел новый приказ, которым подтверждался первый относительно
развития  успеха  туркестанцев,  но  не  отменялся  и  второй  об  усиленной
разведке.  Теперь,  уже не споря с  генералом Котовичем,  Ковалевский обещал
выполнить и  тот  и  другой приказы,  потому что  его план разведки требовал
всего-навсего двадцать человек пулеметчиков к десяти пулеметам.
     Пулеметчиков этих могли,  конечно, назначить начальники трех пулеметных
команд полка,  но  Ковалевский вызвал охотников,  пообещав им  представить к
Георгию каждого, и охотники тут же нашлись и перетащили пулеметы в темноте с
высоты 375 к бывшим окопам первой роты.
     Затем все свершилось в  назначенные часы и минуты,  перед утром,  чтобы
атакующие туркестанцы хотя и не совсем ясно,  но видели пробитые в проволоке
проходы.
     Впереди атакующих двух батальонов,  по одному от каждого полка бригады,
шли роты сапер с пироксилиновыми зарядами, которыми они должны были взрывать
новые ряды проволоки, если австрийцы успели их натянуть.
     За  полчаса до  атаки туркестанцев начался обстрел высоты 370  из  всех
назначенных для  этого  орудий;  через  пять  минут  после  начала  обстрела
деловито  застрекотали по  бойницам  окопов  пулеметы охотников.  Немедленно
начали отвечать им австрийские батареи,  чем дальше,  тем ожесточеннее;  изо
всех бойниц навстречу "наступающим" русским открыт был  неистовый ружейный и
пулеметный огонь,  и  полчаса тянулась эта игра в атаку,  пока не заговорила
артиллерия корпуса Флуга, прикрывавшая настоящую атаку туркестанцев.
     Ковалевский,  довольный своею выдумкой,  с увлечением следил, насколько
позволял мутный свет  рассвета,  за  всем  кругом,  стоя со  своими ротами в
резерве,  веря уже в  успех и  готовясь кинуться вперед по  первому приказу,
хотя в затылок передовым - 10-му и 21-му Туркестанским полкам - продвигались
остальные два -  9-й  и  20-й,  и большая уверенность в окончательной победе
видна была в их рядах на всех лицах.
     Все  ясней и  отчетливей становилось кругом,  -  тумана не  было,  день
обещал стать ясным, солнечным после холодной морозной ночи.
     Конечно,  победного "ура" туркестанцев там,  на высоте,  не было слышно
здесь за  орудийным громом,  но  в  девятом часу Ковалевский услышал впереди
себя радостные крики:
     - Пленные! Пленные идут!
     И  вот  они  поровнялись с  ним  и  быстро  прошли  дальше,  -  пленные
австрийцы, человек двадцать.
     Но впереди кричали возбужденно:
     - Еще! Еще пленные! Много!
     Не  удалось расспросить сопровождавших туркестанцев,  что делается там,
на высоте,  потому что подходили еще,  в стройных рядах, отбивая шаг, как на
параде,  целые роты  австрийцев при  офицерах.  Ликование наших солдат стало
всеобщим,  никому уже не стоялось на месте,  -  все рвались вперед, но нужно
было пропустить полки туркестанцев: высота 384 была их добыча. Упорный Флуг,
наконец, добился крупного успеха.
     Умолкли русские пушки,  чтобы  не  расстрелять своих,  однако везде  на
высоте  стали  заметны  мощные  взрывы  австрийских снарядов  по  потерянным
окопам.  Пленные почему-то не спускались уже больше беглым шагом вниз. Перед
9-м и 20-м полками зловеще начали рваться гранаты и шрапнели...
     Потом стало известно Ковалевскому,  что командиры 10-го и  21-го полков
отстали от своих стремительных частей и пристали к двум другим полкам.
     - Как отстали? Почему отстали? - вскрикивал возмущенный Ковалевский.
     Но вот он увидал,  что 9-й  и  20-й  полки остановились перед разрывами
австрийских  гранат.  Точно  непроходимая черта  была  проведена  по  бурой,
скованной уже  теперь морозом,  земле.  Потом стало видно:  шли  вниз  толпы
туркестанцев,  - желтые шинели, серые папахи. Шли так, как могут идти только
раненые.  Непонятным являлось только то, что заградительный огонь австрийцев
пропускал их сюда, но не пропускал вперед 9-й и 20-й полки.
     Что-то странное заметил Ковалевский в одном окопе, хорошо видном с того
места,  где он стоял. Оттуда выскочило несколько русских солдат, за которыми
показалась  толпа   австрийских...   Несколько   времени   русские   солдаты
барахтались между проволокой окопа, потом движения их затихли.
     - Что это?  Смотрите! Смотрите! - кричал Ковалевский капитану Пигареву,
стоявшему с ним рядом.
     - Очевидно, контратака, - отзывался Пигарев.
     - А что же второй эшелон туркестанцев?
     - Залег. Видите? Лежит!
     Действительно,  полки  легли  перед  линией  заградительного огня,  как
впадающие в каталептическое состояние петухи перед чертою, мелом проведенною
на полу около их клюва.
     - Что же это такое? Преступление! Измена! - кричал Ковалевский.
     - Посмотрите направо, - сорок третья дивизия тоже легла, - кивал вправо
Пигарев.
     Одна  из  растрепанных уже  дивизий  Флуга  должна  была  развить успех
туркестанцев, - это знал Ковалевский, - дивизия эта припала к земле.
     А на высоте 384 красными звездочками то здесь,  то там победно рвались,
добивая прорвавшиеся полки, австрийские снаряды.
     От  последних спасшихся бегством оттуда  туркестанцев Ковалевский узнал
наконец, что там случилось.
     Проходы в проволоке были проделаны, и, обходя воронки и торчащие кверху
щетиной куски проволоки,  батальоны поднялись без  больших потерь к  окопам.
Брошенные в контратаку на них три роты чехов сдались сами; прозябшие за ночь
и голодные туркестанцы рассыпались по окопам. Они сняли с пленных то, что им
казалось теперь дороже всего:  фляжки с ромом и коробки консервов,  и тут же
выпили ром из Горлышек и съели консервы,  вспоров коробки штыками;  но этого
на  всех  было  мало.  Рассыпавшись по  окопам в  поисках консервов и  рома,
батальоны превратились в  беспастушное стадо.  Часть из них двинулась толпою
дальше к  берегу Стрыпы.  А  между  тем  им  навстречу спешила из  глубокого
австрийского резерва дивизия мадьяр... Четыре батальона туркестанцев там, на
коварной высоте 384,  частью были  расстреляны,  частью переколоты в  тесных
окопах,  частью,  пьяные,  взяты в  плен.  Спаслись только раненные в  самом
начале атаки и те здоровые, которые провожали их, как добровольные санитары.
     Эти раненые заполнили улицу деревни Петликовце.  Добычин послал конного
ординарца к Ковалевскому просить распоряжения, что с ними делать, так как их
совершенно некуда было девать: все халупы деревни были уже забиты до отказа.
Белая  с  желтыми разводами невысокая колокольня церкви в  Петликовце,  ярко
освещенная  солнцем,   бросилась  в  глаза  Ковалевскому,  когда  он  слушал
ординарца, и он сказал то, что пришло ему в голову мгновенно:
     - Передай  заведующему хозяйством вот  что:  в  деревне пока  свободное
здание только одно - церковь. Устроить перевязочный пункт в церкви, - понял?
     - Так точно, понял!
     Ординарец секунд  пять  смотрел  на  своего  командира полка  несколько
недоверчиво:  не шутит ли он,  - потом торопливо задергал поводья и поскакал
обратно.
     Весь день до вечера стояли,  сидели,  лежали в  ямах полки,  батальоны,
роты   разных   частей,   предназначенные  штабом   армии   развивать  успех
туркестанцев.
     В  ответ на  заградительный огонь австрийских пушек деятельно принялись
работать русские машины войны разных калибров,  подготовляя новую атаку,  но
массы скопившихся у подножья высоты 384 русских войск не шли в атаку. Второй
эшелон туркестанцев был подавлен тем, что погиб первый эшелон; остатки сорок
третьей   дивизии  представляли  собой   полуголодных,   полубольных  людей,
смертельно утомленных несколькими боями  и  несколькими ночами  без  сна,  в
холодной грязи.  Даже у  своих солдат второго батальона Ковалевский к  ужасу
своему  увидел  винтовки,  забитые застывшей грязью,  совершенно неспособные
стрелять;  лица позеленевшие,  скуластые,  с  запавшими и  горящими глазами;
опухшие кисти рук;  несвободные, старческие движения ног, когда случалось им
переходить с места на место...  Такие солдаты могли умирать, но идти в атаку
и побеждать уже не могли.
     Однако штаб армии требовал победы.  И то, что весь день до вечера (день
Рождества) стояли,  сидели,  лежали,  уткнувшись в холодную землю, несколько
тысяч человек в  желтых шинелях и  серых папахах,  не идя вперед и  не уходя
назад,  зависело только от  командиров отдельных частей.  Командиры эти были
воспитанные,  вежливые люди, - они не решались доложить высшему начальству о
крупной  заминке  в  атаке,  -  они  доносили  неопределенно,  правда,  зато
успокоительно: "Наступление продолжается".
     И хотя на высоте 384 все уже кончилось еще в десять с половиной утра, в
местечко  Городок  генералу Щербачеву доносили в  полдень,  что  она  занята
туркестанцами.  Через час доносили,  что началась контратака австрийцев. Еще
через  час,  что  высота нейтральна.  Еще  через час,  что  наша  контратака
развивается успешно... Только когда уже начало смеркаться, решились сообщить
о положении, как об очень запутанном, и, подготовив таким образом штаб армии
к истине очень грустной и горькой,  генерал Флуг признал в семь вечера,  что
его корпус к наступлению совершенно неспособен.
     Так день русского Рождества -  25 декабря по старому стилю -  стал днем
смерти всех розовых надежд на  быструю и  решительную победу на  галицийском
фронте  и  грандиозных планов генерал-адъютанта Иванова непреоборимым маршем
четырех объединенных армий дойти до вожделенных берегов Дуная и  этим маршем
закончить победоносно войну.


        "ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ"

     На другой день утром капитан Струков рапортовал Ковалевскому, что в его
батальоне  много  больных:  человек  пятьдесят при  рапорте  направил  он  в
Петликовце. Команда больных и обмороженных пришла также и из седьмой роты.
     Кое-как устроив больных рядом с канцелярией полка,  Ковалевский донес в
штаб  дивизии,  что  его  полк  потерял уже  почти  половину своего состава,
нуждается в  пополнении и  отдыхе,  что в нем много больных и обмороженных и
что он, командир его, ждет распоряжений начальника дивизии.
     Генерал Котович вызвал его к себе в хату на Мазурах.
     - Вот видите, как у нас делается, Иван Алексеич, - раздосадованный этим
вызовом,  говорил Ковалевский Ване.  -  Вместо того  чтобы самому начальнику
дивизии сюда приехать,  посмотреть тут все на месте,  - а мы бы ему показали
товар лицом,  -  он предпочитает вызывать командиров полков, как будто у них
только и дела,  что шлепать по десять верст туда и обратно... А больше всего
эти  начальники дивизий любят  получать бумажки за  подписями...  О-ох,  эти
бумажки за подписями!..  И с номером, непременно с номером... От бумажек все
наши  качества...  Ну  что  он  мне  может сказать?  Поговорит,  повздыхает,
посоветует потерпеть с  недельку?  Да через недельку у меня останется только
штаб, а полка уже не будет!
     Все-таки,  взяв с  собой Горюнова,  одного из  конных разведчиков,  как
ординарца, он выехал верхом на караковом немедля.
     Подморозило за ночь.  Шоссе было кочковатое и звонкое,  но проселок, на
который пришлось свернуть,  все-таки таил под мерзлой коркой глубокую грязь,
в которую иногда проваливались до колен лошадиные ноги.
     Мост через Ольховец был уже теперь устроен понтонерами довольно сносно.
     - Ну вот, это похоже на дело, - говорил разведчику Ковалевский, въезжая
на этот мост. - А то мы тут бились с ним и мучились, как черти в аду!
     - Так точно,  вашскобродь,  -  отзывался бойкий разведчик.  - Говорится
пословица: без струменту и вошь не убьешь.
     Одинокая  халупа,  когда  подъезжал к  ней  Ковалевский,  напомнила ему
ночевку  в  ней  офицеров,  спавших в  два  слоя,  -  офицеров,  из  которых
нескольких уж нет в живых,  -  и его собственные планы и расчеты на будущее,
которые показались ему теперь ребяческой чепухой.
     Входя в  хату,  он  ожидал,  что найдет Котовича удрученного неудачами,
выпавшими на  долю его дивизии,  а  чернобородого Палея -  желчным и,  может
быть,  даже ядовито-насмешливым,  но  оба  они,  пившие в  это  время чай  с
коньяком,  встретили его непредумышленно-ясными улыбками. Котович даже налил
ему  сам  коньяку в  стакан чаю,  говоря при  этом  весело и  несколько даже
кокетливо:
     - А я за вас благодарность получил от командира корпуса, - да-а!
     - Вот как? За что же именно? - удивился Ковалевский.
     - Да вот за вашу последнюю атаку на эту подлую высоту триста семьдесят.