лась бы целая повесть, которую можно
было бы назвать так: "Непонятный зверь"... Рассказать? Будете слушать?
     - Непременно!  Непременно расскажите!  -  очень оживился Коля.  - Тем
более, что Кавказ!


                                   III

     - Не так давно,  -  сказал Матийцев,  -  умер мой отец, - года четыре
назад,  в почтенном возрасте,  - восемьдесят с лишним ему было... Выходит,
что я  сын уже довольно престарелого родителя,  поэтому такой некрепкий...
Впрочем,  сколько его помню, он был всегда сухощавый и ничего богатырского
в нем не было...  Но он из военной семьи и сам в молодости был офицером на
Кавказе -  значит,  через кадетский корпус прошел,  а  там  с  ребятами не
особенно нянчились...  Ну вот, его тоже стукнуло там на Кавказе, поэтому с
военной службы он и ушел.
     - Ранили? - спросил Коля.
     - Да-а,  и ранили тоже,  но это между прочим,  это там было в порядке
вещей,  -  на то война,  но ранен он был не только в  плечо пулей,  но и в
голову, как и я... только уж не пулей.
     - Саблей?
     - И даже не саблей...  Конечно, могли бы чеченцы или лезгины ранить и
шашкой и кинжалом,  но я не о такой ране говорю.  Непонятная неожиданность
его ошеломила и перевернула в нем все...
     - Что именно "все"?
     Коля высоко вздернул брови, но вдруг глаза его зажглись:
     - Понимаю! Солдата при нем пороли!
     - Нет,  этого я от него не слыхал,  чтобы солдат там,  на Кавказе, во
время войны пороли...  Нет, не это, а... Пожалуй, я расскажу вам подробно:
мне  и  самому  хочется  припомнить,   как  это  с  ним  случилось.   Отец
рассказывал,  как его стукнуло,  не только мне самому,  -  и другим тоже в
моем присутствии,  так что я  раза три от него это слышал в  подробностях.
Если вы слушатель терпеливый, могу рассказать и вам.
     - "Я терпелив. Я очень терпелив!" - это из какого-то стихотворения...
- поспешно сказал Коля и покраснел.
     - Да,  видите ли,  война на Кавказе тогда,  - она была бесконечная. И
сами по себе кавказцы были очень воинственны,  и англичане их поддерживали
оружием, и местность там для русских войск, как вам известно из географии,
для  ведения  войны большими армиями совершенно неудобная,  - те же Альпы:
горы,  пропасти,  дикие леса,  тропинки вместо дорог,  а для  партизанской
защиты  лучше  местности  и  придумать  нельзя!  Много русских полков туда
послали при Николае Первом,  между прочими и Нижегородский  драгунский,  а
мой  отец  именно в этот полк назначен был,  как получил первый офицерский
чин - прапорщика.  Это в конце сороковых годов было,  - кажется,  в  сорок
седьмом году.  Из Петербурга и сразу на Кавказ,  под пули чеченцев. Но это
бы еще туда-сюда:  под пули его и готовили,  но куда же именно он попал? В
Дагестан, в пустыню, на берег реки Сулак, в укрепление Чир-Юрт.
     - Не знаю,  где это,  - добросовестно признался Коля и развел руками,
но Матийцев успокоил его:
     - И  я  не  знал,  хотя  по  старой карте  справлялся тогда,  -  было
показано,  а существует ли теперь,  в этом не уверен.  Итак, Чир-Юрт... По
словам  отца,  так  называлось по-чеченски урочище,  местность эта,  а  уж
строиться там  начали сами нижегородцы.  Полк сначала,  как туда прибыл из
Грузии,  жил там в палатках и землянках,  -  удовольствие, а? Ведь большая
часть  офицеров были  семейные!  В  Грузии жили  долго  и  в  человеческих
условиях,  - вдруг понадобились для военных действий и пожалуйте в "долину
Дагестана",  где ничего ровным счетом,  -  пустыня,  и  днем в  ней кругом
трещат кузнечики,  а ночью - сверчки; они, оказывается, отлично знают свое
время, чтобы трещать.
     Вы  только представьте эту  обстановку.  Каменистая за  рекой Сулаком
степь,  в  которой трава уже  в  мае вся выгорает от  солнца.  В  январе -
феврале цветут там тюльпаны,  а начиная с мая -  пустыня...  Пустыня эта с
запада подперта горами,  а  к  востоку вся  открыта,  так что виднеется на
горизонте Каспийское море,  а  около него белеют солончаки.  Ближе к морю,
только немного южнее Чир-Юрта -  город Темир-Хан-Шура,  но  до  него верст
пятьдесят,  а  по  Сулаку линия укреплений...  Сулак же  там был не то что
горная речка,  а  довольно широкий,  -  саженей на  тридцать,  но  течение
все-таки быстрое...  Летом в этой пустыне дождей не было никаких, только с
Каспия дули ветры,  и  тучи пыли все лето заменяли там воздух.  Только рот
открой шире для команды -  тут же тебе и влетит в рот охапка пыли!.. И так
каждый день, и только днем, а не ночью, - четыре месяца подряд: май, июнь,
июль и август,  - одна только желтая пыль вместо неба и вместо дождей... И
окошек днем не отворяй,  -  сиди взаперти,  -  вот какая обстановка!..  На
устройство  всего  укрепления  было  выдано  Нижегородскому  полку  только
двадцать три тысячи рублей ассигнациями,  да  и  то после усиленных просьб
командира  полка,   а  в  полку  было  десять  эскадронов,  да  офицеры  с
семействами,   да  и  солдаты  были  семейные,   -  ведь  служба  их  была
двадцатипятилетняя,   -   разрешали  жениться...   Да   артиллеристы,   да
нестроевые,  -  всего  гораздо больше тысяч,  -  вот  для  всех  и  устрой
помещения:  казармы, конюшни, жилые дома для офицеров, штаб полка, лазарет
и мало ли что еще - за двадцать три тысячи рублей ассигнациями!
     - Это издевательство гнусной царской власти! - пылко сказал Коля.
     - Да уж там как хотите судите,  а порядок был такой:  раз ты солдат -
делай все для себя сам из того,  что у тебя под руками: камень - из камня,
глина -  из  глины,  дерево -  из  дерева,  а  казну не беспокой...  Вот и
строили.
     Как инженер сам,  я это представляю. Из глины делали саман, из самана
лепили стены -  это  для  жилых домов,  для казарм,  для штаба полка,  для
лазарета...  Крыли, конечно, камышом, как и у нас кроют. Конюшни делали из
турлука,  то есть хвороста,  смазывали хворост глиной... Рабочие ведь были
свои же солдаты.  Значит, двадцать три тысячи должны были пойти на что же?
На  стекло для  окон,  на  рамы,  если  их  покупали готовыми где-нибудь в
Темир-Хан-Шуре,  на  гвозди,  если  только не  могли  их  сделать в  своей
кузнице,  на  кирпич для  печей...  В  общем,  так  ли,  сяк ли,  -  через
пять-шесть месяцев и  укрепление было готово,  и даже слободка около него,
где жили семьи женатых солдат, - вахмистров, унтеров. Вот в одном из таких
домиков на слободке и поселились в тысяча восемьсот сорок седьмом году два
молоденьких новоприбывших прапорщика,  -  мой отец и  его товарищ Муравин.
Хозяин домика был  тоже  прапорщик,  недавний вахмистр,  -  офицерский чин
получил за  военные подвиги,  -  он  им двоим половину своего домика не то
чтобы сдал внаем, а просто продал по своей цене.
     - Сколько, - спросил мой отец, - вам домик ваш обошелся?
     Тот жмется, считает в уме...
     - Дорого,  -  говорит,  -  стал он мне... Не меньше как двадцать пять
рублей серебром, вон сколько!
     Мой  отец  и  Муравин  взяли  да  купили  у  него,   к  его  великому
удовольствию конечно, половину дома: большую комнату с итальянским окном и
переднюю (для  денщика),  заплатили двенадцать с  полтиной,  запили сделку
чихирем и обосновались там на зиму.
     - Нужно сказать,  что зима там,  в этой части Дагестана, была мягкая,
вроде октября на Украине.  Снег выпадал только на горах, а в долине, - она
называлась Шамхальской, - снег если иногда и шел, то тут же и таял. Вообще
зима была теплая.  Стаи дроф бродили в степи,  на них охотились с обычными
хитростями, чтобы подобраться к ним на выстрел: дрофа - птица осторожная и
от человека ничего хорошего не ждет.
     Зимою и набегов чеченцев почти что не было;  зима там время рабочее -
перекопка садов и кукурузников,  ремонт арыков,  мостов,  дорог, плотин на
речках...  Но  все-таки далеко уходить на охоту офицерам было небезопасно:
всегда могли наткнуться на  охотников за  ними самими.  Сидят двое-трое за
кустами карагача и поджидают урусов.
     Но был там в  полку знаменитый стрелок подпрапорщик Зенкевич,  -  ему
командир полка,  тоже поляк,  Круковский,  разрешал уходить куда знает: на
него он  надеялся,  да и  дичь,  какую он приносил или привозил,  все-таки
разнообразила стол Чир-Юртского монастыря.
     Монастырем прозвали  офицеры  Нижегородского полка  свой  Чир-Юрт,  а
полковника  Круковского,   мужчину   с   длиннейшими  висячими  усами,   -
настоятелем монастыря.
     Я даже и стихи помню, - кто-то из офицеров сочинил, а мой отец их мне
наизусть читал:

                     Слыхали ль вы, что есть пустырь,
                     Его Чир-Юртом именуют,
                     И в нем суровый монастырь
                     Нижегородский формируют?
                     В нем настоятель жизнью строг.
                     Как некий древних греков бог,
                     Меж келий он угрюмо бродит
                     И грусть на братию наводит.
                     Зато монахи-забияки
                     За крест готовы хоть на драки
                     Иль в карты день и ночь играть.
                     И сам Христос бы разобрать
                     Не мог, кто прав, кто виноватый
                     Средь этой братии усатой,
                     И часто выстрел иль кинжал
                     Спор меж святых отцов решал...

     Кинжал тут,  кажется,  только для  рифмы,  а  что  касается дуэлей от
нечего делать,  от скуки,  то их было тогда довольно. Помню, что эти стихи
оканчивались тем,  что  автор предсказывал замену всего Чир-Юрта  обширным
кладбищем:  перестрелялся,  мол, весь монастырь на дуэлях. Свидетелем трех
дуэлей в Нижегородском полку за одну зиму был и мой отец.
     Но  его товарищ прапорщик Муравин оказался записным театралом и  даже
привез с  собою на  Кавказ два-три номера журнала "Репертуар и  Пантеон" -
название теперь  мало  понятное,  но  в  журнале  этом  печатались пьески,
главным образом водевили с  куплетами,  а  среди офицеров не  все же  были
картежники и пьяницы и бретеры,  -  нашлись даже и такие,  что сами стишки
писали,  а один даже Байрона переводил... Вот и возникла мысль - спектакль
поставить! Все-таки развлечение для всего Чир-Юртского монастыря.
     Я  не  сказал вам  еще  вот о  какой прелести жизни для тех офицеров,
которые  не  проводили  ночей  за  попойками,   за  игрою  в  карты,   что
сопровождалось обыкновенно тоже и  попойками и курением табаку из огромных
трубок с длиннейшими черешневыми чубуками: мода тогда была именно на такие
трубки. У моего отца сохранилась одна такая трубка с чубуком, - мне на нее
даже смотреть было страшно...  Так  вот,  -  ночь на  своей половине дома,
купленной за двенадцать с полтиной.  Сперва что-нибудь читается при лампе,
потом тушится лампа, тут бы сладко заснуть, ан нет, нейдет сон, потому что
в  темноте начинаются какие-то  странные звуки,  точно  шуршат обои,  хотя
какие уж  там обои в  хате-мазанке!  Кто же и  чем же шуршит?  Это скрипят
своими челюстями фаланги,  которые выползли из  всех  щелей и  начали свою
ночную жизнь.  Днем они  прячутся,  а  ночью охотятся за  сверчками.  Если
натыкаются при этом на  скорпиона,  то немедленно вступают с  ним в  бой и
побеждают. Вы представляете, что такое фаланга?
     - Кажется, большой паук, - неуверенно ответил Коля.
     - Нет,  не паук, а только паукообразное, у паука четыре пары ног, а у
фаланги -  пять,  и если она рассержена,  то делает большие прыжки,  чтобы
укусить.  Укус ее для человека не смертелен,  только чрезвычайно болезнен,
но пока фаланга эта не жрала падали,  а  то при укусе может занести в рану
трупный яд,  -  тогда конец.  Вот  лежи на  своей походной койке и  думай:
укусит тебя этой ночью фаланга или нет,  -  жрала ли она падаль или только
безобидных сверчков,  -  и  черт  ее  знает  вообще,  к  чему  именно  так
невыносимо-угрожающе скрипят ее челюсти!..
     Матийцев немного помолчал,  понурясь, как будто фаланги, о которых он
вспомнил, выросли в его глазах в настоящих чудовищ, качнул головою вбок от
охватившей его гадливости и продолжал с горечью:
     - Не говоря о молодежи,  как мой отец и Муравин,  -  ведь в полку, по
словам отца,  были не бурбоны,  а вполне образованные люди,  говорившие на
двух,  даже на трех иностранных языках, много читавшие... Один поручик, по
фамилии Ключарев,  даже книжку своих стихов выпустил в свет,  и о ней была
рецензия в  "Северной Пчеле",  но вот -  живите в пустыне дикари дикарями,
подставляйте свои  лбы  под  пули  черкесов и  сами  убивайте их,  сколько
можете, жгите их аулы, рубите их вековые сады, так как они бунтуют и у них
есть предводитель имам Шамиль, поднявший зеленое знамя пророка Магомета.
     - Словом, была колониальная война, - объяснил Коля.
     - Колониальная,  да,  -  согласился с  ним Матийцев,  -  причем очень
"гадила англичанка",  как тогда говорили.  У  черкесов,  лезгинов и прочих
сплошь  были  штуцера,   с  винтовым  нарезом,   дальнего  боя,  а  у  нас
гладкостволки, с боем только на триста шагов. Откуда же у них штуцера эти,
и пушки,  и порох,  и снаряды, - гранаты даже, а не только ядра? Англичане
поставляли...  Среди аулов были,  конечно, мирные, - с ударением на "ы", -
но до поры до времени:  чуть только подходила партия самого Шамиля или его
правой руки -  Хаджи-Мурата, - мирные аулы восставали и скопища восставших
доходили  до  пятнадцати,   даже  двадцати  тысяч  и   двигались  на  наши
укрепления,  как пешая саранча, все там уничтожая. Кстати, саранча... Отец
рассказывал,   как  однажды  летела  на  Чир-Юрт  саранча  и  как  ее  там
встречали... Это тоже одно из развлечений тамошнего монастыря.
     - Спектакль заезжей труппы, - подсказал Коля, впрочем не улыбнувшись.
     - Вот именно, тоже спектакль, только для кого-нибудь третьего, а ведь
у  нижегородцев завелись уже свои огороды,  на  огородах цвели в  то время
огурцы и  дыни,  и  вдруг среди ясного безоблачного дня видят все,  -  что
такое? - затмение солнца! Внезапно, откуда только взялась, поднялась туча,
и  солнечный свет стал какой-то вечерний,  жиденький,  тусклый,  а  туча -
изжелта-серая  и  движется  быстро...  Поднялись  крики:  "Саранча  летит!
Саранча!.. Трубачей сюда! Барабанщиков!.. В ружье!.."
     Ну,  словом,  Шамиль не Шамиль,  а набег вполне серьезный. Такая туча
если  сядет,  от  огородов  не  останется ничего,  кроме  места,  где  они
зеленели.
     Саранча  все-таки   пуглива,   шума  боится.   Столько  было  криков,
барабанного боя  и  трубного гласа,  даже и  пальбы,  что наконец-то  туча
повернула в  сторону:  полк отстоял свои огороды.  Но потом возник вопрос,
чем же питалась эта туча, пока все не съела и не снялась. Нашли, что верст
за  пятнадцать вверх по течению Сулака весь молодой камыш съела!  А  камыш
этот,  он ведь тоже, во-первых, будущие крыши, а во-вторых, топливо зимой.
В Петербурге же никто никакой саранчи никогда не видал, - там на этот счет
благополучно...  Холера в  те  времена,  -  конец сороковых годов прошлого
века,  - даже до Петербурга не доходила, а Нижегородскому полку в Чир-Юрте
пришлось познакомиться и с этой азиатской прелестью.
     Холеру принесли наши части из  аула Гергебиль,  который штурмовали по
приказу главнокомандующего -  князя  Воронцова.  Гергебиля этого  тогда не
взяли,  -  хорошо  был  защищен Шамилем,  только зря  потеряли там  больше
шестисот человек и  вывезли оттуда  холеру.  Холера  и  пошла  двигаться к
северу  от  Гергебиля,   хотя  и  не  так  быстро,   как  саранча,  однако
чувствительнее гораздо.  Много появилось крестов на кладбищах.  И пришлось
самим же нижегородцам уничтожать свои огурцы и  дыни,  а  также пить якобы
помогавшие не заразиться холерой какие-то "воронежские капли",  в  которые
входили:  и спирт,  и красный перец,  и скипидар, и еще несколько подобных
специй.  Настоятель монастыря,  полковник Круковский,  проявил  тогда,  по
словам отца,  большую расторопность:  навел везде чистоту и  порядок,  все
дома,  и  заборы,  и даже деревья приказал выбелить известкой,  в лазарете
установил сто лишних коек,  -  вообще приготовился к  бою не  хуже,  чем с
саранчой,  и  так или иначе,  но  в  Чир-Юрте смертей от  холеры оказалось
гораздо меньше,  чем в других укреплениях той же Сулакской линии.  Так что
благодаря своей  культурности нижегородские драгуны и  холере не  очень-то
поддались...  Впрочем, я все говорю вам: драгуны, драгуны, а знаете ли вы,
что это за драгуны такие и  чем отличаются они от улан,  например,  или от
гусар?
     - Нет,  скажу вам откровенно,  для меня это -  темна вода во  облацех
небесных, - признался Коля.
     - Вот видите,  как...  Но раз говорится о драгунах,  надо знать,  что
такое были эти  драгуны...  Отец мне  это объяснял подробно,  а  я  хорошо
усвоил.  Драгуны  считались тяжелой кавалерией,  а  не  легкой.  Кавалерия
вообще была любимым родом войск у  Николая Первого,  а драгунские полки он
даже считал своим созданием. Кроме сабли и пики, он ввел в эти полки еще и
ружья на ремнях за плечами,  чтобы действовать ими в пешем строю. Известно
вам должно быть, что Николай Первый был энтузиаст всяких строевых учений и
смотров,  и  вот представьте вы себе такую картину.  В Чугуев,  где стояли
драгунские полки,  приезжает на смотр сам царь Николай Первый,  и  при нем
десять тысяч всадников,  сто эскадронов были пущены в атаку!  Только земля
загудела,  да  пыль поднялась!  Но  вот трубачи трубят!  Стой!  И  вся эта
страшная масса коней и людей уже стоит как вкопанная.  Подъезжает царь,  и
не только после команды "смирно!" ни один человек не шелохнется,  а даже и
ни  одна лошадь ни  головой не  тряхнет,  не  фыркнет.  И  во всеуслышанье
произносит царь "исторические" слова: "Только я один во всем мире способен
произвести такую атаку!"
     - В этом видел,  значит,  все военное искусство?  - искренне удивился
Коля.
     - Именно в этом, и только в этом. Даже полевые укрепления должна была
при нем атаковать конница,  -  высший род войск!.. Недаром Бисмарк острил:
"В  России  лучшими  адмиралами считаются двое:  великий князь  Константин
Николаевич,  сын  царя,  и  светлейший князь  Меншиков,  -  потому лучшими
адмиралами,  что  они лучшие кавалеристы,  а  никаким даже самым маленьким
военным судном не командовал из них ни тот, ни другой..."
     - Это здорово сказано!  Не в бровь,  а в глаз!  - восхитился Коля, но
Матийцев продолжал, глядя в сторону:
     - Такая атака хороша на  смотру,  на маневрах.  Солдатская песенка от
тех времен осталась, - я ее тоже от отца слышал:

                          Пробили тревогу, -
                          Сулят крест златой;
                          Оторвало ногу,
                          Так ступай домой.
                          Что же делать надо,
                          Если дома нет?
                          Вот и вся награда
                          За двадцать пять лет!

     - Правильно!  Хорошо сказано!  -  одобрил песенку Коля  и  даже рукой
взмахнул. - Повторите, пожалуйста, я хочу запомнить!
     Матийцев повторил, но добавил:
     - Впрочем,  подлинно ли она солдатами сочинена,  я  не знаю:  отец по
крайней     мере     называл    ее     автором    декабриста    Александра
Бестужева-Марлинского.   Да,   вот  и   декабристов  порядочно  служило  в
кавказских войсках,  в пустынях Дагестана и Чечни, по различным Чир-Юртам.
Ведь помимо всяких опасностей и лишений,  тощища,  - вы об этом подумайте!
Совершенно  непереносимая для  культурных  людей  скука,  которая  толкала
многих из них и на лютый картеж, и на запойное пьянство, и на дуэли.
     Ведь оскотинивали всех,  ведь из души каждого вырывалась прочь лучшая
половина,  ведь это все равно, что курица с вырезанными мозгами: она ходит
и тычется клювом в землю,  но уже не понимает, что она такое клюет и зачем
клюет.
     По словам отца,  вся жизнь его там, в этом Чир-Юрте, встала перед ним
как полнейшая бессмыслица.  Ужас его охватывал при одной мысли, что, может
быть,  ему там придется прожить не год,