аева наспех,  но для того, чтобы толкнуть людей на
разбой,  достаточно бывает только иметь под  руками тех,  кто  к  этому делу
способен, и дать им оружие и приказ.
     Громили дома сербов.
     Кто  покушался на  жизнь  наследника австрийского престола и,  наконец,
убил его?  -  Два серба, которых схватили, которые сидят под арестом и нагло
отвечают на допросах.
     Один из них -  Неделько Габринович, по профессии типографский наборщик,
двадцати  лет;   другой   -   гимназист  восьмого  класса  Гаврила  Принцип,
девятнадцати лет.  Первый бросил в автомобиль Франца-Фердинанда бомбу, но не
рассчитал  скорости  хода  машины,  и  бомба,  брошенная  им,  разорвалась в
промежутке между машиной эрцгерцога и другой, с его адъютантами.
     Машина эрцгерцога не пострадала;  была несколько попорчена другая,  и в
ней ранен один из адъютантов.  Габринович бросился бежать к реке Милячке, но
не успел перебраться на другой берег, был задержан стражниками. Он заявил на
допросе,  что  бомбы  получил  от  белградских анархистов,  -  значит,  нить
покушения вела в столицу Сербии.
     Франц-Фердинанд приехал из Вены в Сараево по серьезному делу, - это был
вообще  деловой  человек,  получивший воспитание строго  военное.  Император
Вильгельм очень  ценил  его  и  называл своим  другом,  не  скрывая в  своем
интимном кругу сожаления о  том,  что Франц-Иосиф слишком зажился и  не дает
возможности проявить себя  Францу-Фердинанду,  гораздо более одаренному,  но
достигшему уже пятидесяти трех лет в ожидании,  когда,  наконец, освободится
для него трон.
     Серьезное дело, по которому приехал эрцгерцог, был, конечно, смотр сил,
подготовляемых Австро-Венгрией к борьбе за Балканы,  - маневры в пограничной
с Сербией полосе.
     С  кем  именно затевалась эта  борьба?  -  В  первую голову с  Сербией,
которую  правительство  Австрии  решило  проглотить  вслед   за   Боснией  и
Герцеговиной.  Это был шаг,  на который Франц-Фердинанд получил уже согласие
своего коронованного друга Вильгельма.  Но  за  спиною Сербии стояла Россия,
правительство которой считало своей исторической миссией покровительствовать
балканским славянам,  так  что  война  против  Сербии  неизбежно должна была
привести к войне с Россией.
     Однако  неизбежно ли?  Этот  вопрос задавали себе  политические деятели
Австро-Венгрии,  а  в  их числе и эрцгерцог Франц-Фердинанд,  но успокаивали
себя тем,  что сказал в совете министров России тут же после аннексии Боснии
и Герцеговины тогдашний премьер-министр Столыпин, а он сказал так:
     "Министр иностранных дел ни на какую поддержку для решительной политики
рассчитывать не может. Новая мобилизация в России придала бы силы революции,
из которой мы только что начинаем выходить... В такую минуту нельзя решаться
на  авантюры или даже активно проявлять инициативу в  международных делах...
Иная политика, кроме строго оборонительной, была бы в настоящее время бредом
ненормального правительства,  и  она  повлекла  бы  за  собою  опасность для
династии".
     С точки зрения правительства Австро-Венгрии,  внутренняя жизнь России в
1914  году  мало  изменилась сравнительно с  осенью 1908 года,  когда Россия
должна была  дать совет Сербии не  бряцать оружием,  так  как  прийти ей  на
помощь она не  может:  революционное движение и  теперь не  прекращалось,  и
"опасность для династии" оставалась в прежней силе.
     Вместе с тем, учитывая свои силы, правительство Австро-Венгрии находило
их  достаточными,  имея  в  виду  огромные силы своего союзника -  Германии.
Правда, у России тоже был союзник - Франция, но Франц-Фердинанд был посвящен
в  план  войны  Германии на  двух  фронтах,  Западном и  Восточном,  -  план
грандиозный и  гениальный  по  своей  простоте:  сначала  германские  войска
обрушивались на  Францию  и  с  быстротой,  невиданной еще  в  истории войн,
выводили ее из строя,  затем перевозились на Восточный фронт, против России,
которая к этому времени никак не могла бы успеть отмобилизоваться. Нападение
на  русские  войска  должно  было  ошеломить  их  своей  стремительностью  и
доставить Германии и Австрии решительную победу в кратчайший срок.
     Ближайшее будущее страны, трон которой он должен был занять, рисовалось
Францу-Фердинанду вполне ясно.  Приобретя Сербию,  он  думал ввести в  своей
империи федеративный строй,  хотя и знал, что эти замыслы его не нравятся ни
его  дяде -  Францу-Иосифу,  ни  политическим деятелям Венгрии,  опасавшимся
потерять тогда часть своего веса в  общегосударственных делах.  Но с мнением
древнего старца,  своего дяди, он не считал нужным соглашаться, а венгров он
вообще не  любил,  что  мешало ему  овладеть мадьярским языком,  хотя  он  и
пытался что-нибудь из него усвоить.
     Он  приехал в  Сараево со  своей  морганатической супругой,  герцогиней
Софией Гогенберг, бывшей графиней Хотек, чтобы доставить ей развлечение этой
поездкой.  Он имел от нее нескольких детей, но прямым наследником его, когда
он  занял  бы  престол,  считался  его  племянник,  двадцатисемилетний Карл,
полковник одного из гвардейских драгунских полков.
     Когда  взорвалась бомба,  брошенная Габриновичем,  -  стеклянная банка,
начиненная  гвоздями  и  кусками  свинца,   -  и  ранила,  кроме  одного  из
адъютантов,  поручика Мерицци  и  еще  несколько человек из  публики,  густо
запрудившей набережную  реки  Милячки,  эрцгерцог  приказал  остановить свою
машину и  вышел из  нее.  Убедившись,  что  поручик Мерицци ранен хотя  и  в
голову,  но  не  опасно для жизни,  он приказал отвезти его в  больницу,  на
перевязку,  а  сам  направил свой автомобиль к  ратуше,  где его уже ожидали
представители города и  наместник края  Патиорек,  ничего не  знавшие пока о
покушении.
     Его  приготовились  встречать  речами,   и   ратуша  была  декорирована
национальными и  государственными флагами,  а он вошел в нее взбешенный тем,
что здесь так чинно и  торжественно,  в то время как на его жизнь только что
покушались.
     - В меня бомбы на улице бросают, а вы!.. - закричал он.
     Это  произвело  должное  впечатление.  Герцогиня  принялась успокаивать
супруга, и это ей удалось. Франц-Фердинанд обратился к городскому голове:
     - Вы, кажется, хотели произнести речь? Можете начинать.
     Обескураженный голова едва обрел дар слова.  Гораздо более речиста была
уличная толпа:  в  ней  нашлись,  как всегда,  очевидцы,  утверждавшие,  что
эрцгерцог убит.  Тысяча человек собралась перед  ратушей,  чтобы убедиться в
этом. Когда Франц-Фердинанд вышел на балкон и его узнали, раздалось громовое
"Hoch!"
     На  балконе стоял  наследник австрийского престола под  руку  со  своей
супругой. Он был предметом внимания толпы, вселившей в него самонадеянность.
Что может случиться скверного с  тем,  которого,  очевидно для всех,  хранит
провидение,  которого так боготворят подданные?  "Ничего не  может случиться
скверного",  -  только так и  мог ответить себе едва ли  не  всякий на месте
эрцгерцога.  И когда Патиорек посоветовал Францу-Фердинанду провести остаток
дня в ратуше,  пока полиция очистит улицы и допросит бомбометчика, эрцгерцог
высокомерно сказал на это:
     - Какие пустяки!.. И как вы смеете думать, что я - трус?
     Патиореку оставалось просить извинения за свою неразумную заботливость,
а  шоферу приказано было  везти высокого гостя в  госпиталь,  где  он  хотел
узнать о здоровье раненого поручика.
     Конечно,  совершенно ненужно было ехать в  госпиталь и узнавать лично о
том,  что могло быть известно от  врачей просто по  телефону,  тем более что
рана не была опасной для жизни.  Но когда перст провидения чудесно для людей
отвел  занесенную для  рокового удара  руку,  нужно  же  показаться толпе не
только с  высоты балкона ратуши,  но  и  в  окне медленно катящейся мимо нее
машины.
     Толпу не приказано было убирать с улиц,  по которым должен был проехать
Франц-Фердинанд.  Но зато Патиорек,  чувствуя ответственность, которая падет
на  него,  если что-нибудь еще  случится с  высочайшей особой,  сел  рядом с
шофером,  а один из офицеров свиты эрцгерцога, граф Гаррах, стал на подножку
машины.
     - Как же и чем думаете вы защитить меня,  граф?  -  спросил,  улыбаясь,
эрцгерцог.
     - Своим телом, ваше высочество! - ответил доблестный граф.
     Машина тронулась по набережной,  а так как шофер не знал, как ему ехать
к  госпиталю,  то  Патиорек объяснял ему,  что  надо повернуть с  набережной
направо,  на  улицу Франца-Иосифа,  говоря это  очень громко,  так как толпа
кричала "Hoch!"
     Казалось бы,  все пошло как нельзя лучше,  и вдруг из толпы,  теряясь в
реве голосов, раздались один за другим два выстрела. Они именно затерялись и
настолько,  что ни шофер,  ни Патиорек не различили их, а граф Гаррах - не с
той стороны,  откуда стреляли,  а с другой,  - едва различил, едва уловил не
столько выстрелы,  сколько удары пуль в обшивку автомобиля,  и начал кричать
шоферу: "Стой!.. Стой!"
     Ему не  пришлось защитить своим телом ни  эрцгерцога,  ни  его супругу:
стрелявший в  упор  Гаврила  Принцип  не  мог  не  попасть в  тех,  на  кого
покушался,  но  могла быть счастливая для  них  случайность -  они  могли бы
отделаться не  слишком тяжелыми ранами,  хотя бы и  такими,  как у  поручика
Мерицци.  Однако рука провидения на этот раз не отвела пуль,  и  одна из них
пробила тело герцогини в подвздошной области, другая перебила сонную артерию
эрцгерцога.
     Обе   раны   оказались   безусловно   смертельными,   хотя   Патиореку,
обернувшемуся  на  крики  Гарраха,   почудилось,  что  ничего  страшного  не
случилось:  чета сидела так  же,  как и  раньше,  разве что герцогиня слегка
склонилась к плечу супруга.  И только когда увидал он кровь на ее платье, то
испуганно приказал шоферу ехать в  конак*,  который был  гораздо ближе,  чем
госпиталь.
     ______________
     * Конак - правительственное здание.

     Когда открыли дверцу автомобиля, то увидели, что оба без сознания и уже
при смерти.  Через несколько минут они скончались, и тела их были положены в
зале конака.
     Гаврила Принцип был схвачен тут же, как произвел свои роковые выстрелы.
Он держался, как удачливый стрелок на охоте. Он говорил, что уж давно мечтал
убить кого-нибудь из  высокопоставленных особ и  вот  ему  так  замечательно
повезло,  как очень редко бывает в жизни.  Его спросили о сообщниках,  но он
решительно заявил, что никаких сообщников не имеет.
     Черная туча  забот  свалилась на  головы Патиорека и  всех  предержащих
властей Сараева и края.  Был июнь,  время цветов,  и корзины их,  и венки из
них,  один другого пышнее,  появились около тел,  лежащих в конаке. Но тела,
конечно,  нужно было отправить в Вену после вскрытия их местными врачами,  а
когда именно и  как,  и  каким путем отправить,  на  это нужно было получить
точные приказы правительства.
     Одна за другой писались и  отправлялись телеграммы в  Вену,  откуда,  в
свою очередь, шли телеграммы во все концы мира.
     Сараевская молодежь приступила было  к  разгрому двух  редакций местных
сербских газет в  тот  же  день вечером,  но  это был самочинный порыв,  ему
только на другой день решено было дать законченную форму.
     Погода стояла жаркая.  Из  Вены  пришел приказ набальзамировать тела  и
получен был  точный маршрут,  каким нужно было  отправить в  столицу останки
погибших.  Колокола протяжно звонили в  Сараеве,  и никто не догадался в тот
день, что похоронный звон этот не только по эрцгерцогской чете, но и по всей
многовековой разноязычной монархии Габсбургов!


        "II"

     Несмотря на праздничный день,  экстренные выпуски газет в  Вене вышли в
день убийства наследника престола: слишком важна и мрачна была новость.
     Так как "природа тел не  терпит пустоты",  то восьмидесятичетырехлетний
монарх Австро-Венгрии распорядился о  том,  чтобы на  утренний прием 17 июня
явился к нему эрцгерцог Карл, которого необходимо было объявить наследником.
     Кроме Карла,  в  это утро были приняты и  министры-президенты двуединой
монархии -  австрийский,  граф Штюргк,  и  венгерский,  граф Тисса,  а также
министр иностранных дел  граф Берхтольд.  Францу-Иосифу указано было на  то,
что крайне подозрителен день,  выбранный для покушения на наследную чету: 15
июня  национальный праздник  сербов  в  память  сражения  на  Коссовом поле;
отмечено было также и  то,  что сербская газета в  Сараеве "Народ" ни  одним
словом, совершенно демонстративно, не обмолвилась о том, что в город приехал
наследник австрийского престола.
     Об этом были получены телеграфные донесения в Вене, и это связывалось в
них с разгромом как этой редакции,  так и гостиницы "Европа", принадлежавшей
тестю  сербского  посланника в  Петербурге Сполайковича:  в  кафе  при  этой
гостинице собирались обыкновенно сербские  политики-националисты.  Гостиница
была разгромлена так,  что не  осталось ни  одного целого зеркала,  ни одной
люстры, ни одного окна и поломана была вся мебель.
     О  погромах сербов получены были в  Вене сообщения и  из  Загреба и  из
нескольких других городов:  отсюда делали выводы,  что  даже все  несербское
население Боснии  и  Герцеговины возмущено и  стремится всех  сербов  вообще
сделать виновниками в убийстве того,  кто был главным деятелем аннексии этих
двух провинций.
     Вена  стала  в   центре  внимания  всех  стран  Европы:   телеграммы  о
соболезновании шли к Францу-Иосифу от всех дворов, от всех правительств. Все
крупнейшие газеты  посвятили убийству в  Сараеве большие статьи;  мельчайшие
подробности этого события печатались и  обсуждались.  Как  будто сознательно
гигантскими  мехами  раздували  два   роковых  выстрела  девятнадцатилетнего
анархиста в пламя широкого пожара.
     Замечено было  приближенными к  Францу-Иосифу,  что  первое сообщение о
смерти  своего племянника и  его  морганатической супруги древнейший в  мире
монарх  принял  довольно спокойно.  Однако  это  спокойствие раскачивалось с
каждым часом:  нельзя было оставаться спокойным, когда все кругом - ближние,
средние, дальние, самые дальние - настойчиво требовали возмущения!
     Закономерно угасающую по  причине редкой  маститости жизнь  императора,
свидетеля  еще  событий  сорок  восьмого  года,  старались  со  всех  сторон
омолодить,   представляя  действия  каких-то  анархистов-сербов,   уроженцев
Боснии,   выполнением  планов,  задуманных  в  Белграде,  столице  Сербского
королевства.
     Идея  триединой  монархии  -   австрийско-венгерско-славянской,  -  так
лелеянная погибшим эрцгерцогом,  бурно  рвалась  наружу  теперь,  после  его
смерти.  Веселый певучий город Вена,  родина оффенбаховских опереток, принял
воинственную позу  и  горящими  глазами  стал  смотреть  на  восток:  смерть
наследника престола должна быть отомщена,  -  что могло быть яснее этого для
каждого торговца подтяжками, не только для министра? И мерой за меру во всех
пивных и  кафе признавалось только одно:  навсегда лишить сербов возможности
убивать представителей дома Габсбургов.  А  для того,  чтобы этого добиться,
следовало,  конечно,  двинуть,  недолго думая,  мощную  армию  на  Белград и
дальше,  в  глубь  Сербии,  вплоть до  ее  восточных и  южных границ.  Пусть
оккупация Сербии будет объявлена сначала временной:  при  поддержке Германии
она  сможет стать и,  разумеется,  станет такою же  аннексией,  как Боснии и
Герцеговины несколько лет назад.
     Свыше  шести  десятков лет  просидевший на  троне  Франц-Иосиф не  мог,
конечно,  забыть, как в 1853 году содействовал он возникновению первой после
наполеонады  европейской  войны,   названной   впоследствии  Восточной   или
Крымской.  Теперь были те же Балканы,  а впереди рисовалось,  подобное этому
старому, возможное новое столкновение с Россией.
     Ни  при одном из  монархов Европы не  соблюдались так правила чопорного
этикета, как при Франце-Иосифе: казалось, энергия всей его жизни ушла только
на одно это кропотливое обдумывание поведения всех больших и малых чинов его
двора  и  формы  присвоенной им  одежды  для  разных случаев их  чрезвычайно
сложного существования.
     Однако  позаботились  при   венском  дворе   и   о   высокопоставленных
покойниках.  В  порядке чрезвычайной спешности,  но тем не менее пунктуально
был  разработан весь ритуал перевозки их  тел из  Сараева в  Вену.  Особенно
пышно  предначертано было  путешествие набальзамированных тел  по  воде,  от
побережья Далмации.
     Гробы,  покрытые эрцгерцогскими штандартами,  плыли на  яхте  "Далмат",
утопающие в цветах,  доставленных прибрежным населением. В гавани Метковичи,
откуда отошла яхта,  не только все дома выставили черные флаги, но и уличные
фонари  были  окутаны черным  флером.  Впереди яхты  двигался миноносец,  на
котором  оркестр непрерывно исполнял траурный марш.  В  скорбных молитвенных
позах,  становясь  на  колени,  должны  были  встречать и  провожать глазами
медленно двигавшиеся суда прибрежные жители,  понесшие столь великую потерю,
вознаградить которую могло бы  только все целиком это строптивое государство
- Сербия, - прибранное к австрийским рукам.
     Конечно,   в   австро-венгерском  генеральном  штабе   давно  уж   были
разработаны и  планы вторжения в  Сербию и планы войны с Россией при могучем
содействии Германии.  Конечно,  все военные заводы, начиная с завода Шкода в
Пльзене,  давно уж  были загружены заказами на орудия,  пулеметы,  винтовки,
боезапасы.  Конечно,  все тактические задачи,  которыми занимались офицеры в
полках, решались на картах русского Полесья, Волыни, Подолии.
     Костер давно уже был подготовлен и сложен,  гигантский костер,  который
должен был охватить,  запылав, своим заревом все небо над полушарием Старого
Света;  оставалось только  бросить в  него  зажженный смолистый факел.  Этот
зажженный  факел  строгая  дама-История  передавала  уже   в   дряблые  руки
Франца-Иосифа...
     Двигалась от далматских берегов яхта с гробами,  взывающими о мести, но
надобно было оглядеться в  последний раз  и  особенно зорко по  сторонам:  в
сторону Берлина первый  поворот головы,  в  сторону Петербурга -  второй,  в
сторону Парижа -  третий,  в  сторону Лондона -  четвертый,  -  полный румб.
Звенья дружеских цепей, сковывавших Вену с Берлином, были прочны, но ведь не
менее прочны,  пожалуй,  были и звенья других цепей,  связавших республику -
Францию с самодержавной монархией - Россией.
     План Германии,  в  случае открытия военных действий на  два  фронта,  -
напасть сначала девятью десятыми своих сил на Францию и,  только молниеносно
разгромив ее,  перебросить всю армию против России,  был,  конечно, известен
Францу-Иосифу под  названием "плана графа Шлиффена",  но  на  Австро-Венгрию
падала при  этом  серьезная задача сдержать напор  русских армий  не  только
против Галиции, но и на стыке границ со своей союзницей.
     А между тем ничего ведь не может быть легче, как переоценить свои силы.
Как будет вести себя армия,  состоящая из швабов,  венгров, чехов, словаков,
хорватов, босняков-мусульман, итальянцев, поляков, украинцев, евреев, цыган,
для   которых   единственным  связывающим  цементом  может   явиться  только
офицерский командный состав, тоже разноплеменный?
     Об  этом нужно было подумать,  разумеется,  раньше,  теперь же только в
самом спешном порядке готовить свою армию,  какая бы она ни была, к боям, от
которых  будет  зависеть  будущность страны.  Маленький старичок с  висячими
белыми  баками  выслушивал в  эти  слишком насыщенные жгучим содержанием дни
многих, на кого он мог положиться, и однообразно кивал головой. Он был похож
в эти дни на маленького паучка,  широко раскинувшего кругом свою паутину и в
то  же  время исполненного тайного страха перед тем,  что добыча,  какую ему
хочется поймать, не только разорвет всю его паутину, но сдернет и его самого
наземь.
     А  пока что,  в  ожидании тел своего бывшего наследника и  его супруги,
вырабатывал он  совместно с  мастерами этого