картин или хотя бы в художественных журналах, помещавших снимки с них.
     И, как бы подслушав его мысли, Эрна сказала сияя:
     - Теперь у вас захотят писаться все богатые помещики-немцы,  какие есть
в Крыму.
     - Почему же одни только помещики-немцы?  -  возразил жене Тольберг. - А
фабриканты? А коммерсанты? А пивовары? А мукомолы?..
     - После этого портрета на вас будут смотреть как на русского Ленбаха! -
очевидно желая поддержать свою репутацию знатока живописи, с подъемом сказал
Людвиг и начал снова наливать вино в бокалы.
     Сыромолотов считал  своего современника берлинца Ленбаха посредственным
художником,  но  постарался ничем не  выказать обиды от такого сравнения.  А
мысль Эрны, что он может стать знаменитостью среди крымских немцев-богачей и
создавать для  них  "галереи предков",  неподдельно его  веселила.  Он  даже
приложил левую руку к  сердцу и,  наклоняя голову то  в  сторону Эрны,  то в
сторону ее мужа и Людвига, говорил с преднамеренным ударением и раздельно:
     - Польщен и тро-нут!.. Очень польщен и о-чень тронут!
     Его  неустанно-напряженное  "я"  художника  не   переставало  деятельно
наблюдать свою натуру теперь уже не  один на один,  а  сравнительно со всеми
другими,  сидевшими за  столом,  даже с  Эрной,  до  лица которой только еще
прикоснулся резец времени, проведший глубокие черты на лице старого Куна. Но
и  то,  что он слышал здесь с  разных сторон,  воспринималось им как фон для
этого  резко  вылепленного  лица,  тот  самый  фон,  который  тоже  является
предметом поисков для художников...
     Даже когда разговор с живописи перескочил на вегетарианство,  и это тут
же вплелось в  сознании Сыромолотова в  тот же самый осязательно необходимый
фон.
     - Ваш Лев Толстой проповедовал вегетарианство,  - говорил Людвиг, когда
подали второе блюдо -  свиную корейку под соусом из фасоли,  - но мы, немцы,
убежденные мясоеды.  У нас не едят мясо только грудные младенцы,  потому что
не имеют еще зубов.
     - От  мяса  наша  исключительная энергия  во  всех  областях  жизни,  -
поддержал его Тольберг.  - Мы, лютеране, не знаем, что такое посты, у нас их
совершенно нет.
     Чтобы чем-нибудь отозваться на это, Сыромолотов сказал:
     - Наш ученый Ломоносов,  Михаил Васильевич,  тоже был противник постов,
но он имел в  виду кое-что другое,  а не энергию.  Он писал,  что посты наши
препятствуют в России развитию скотоводства.
     - Ага!  Вот видите, как! - подхватил это замечание Людвиг. - Зачем же и
в самом деле разводить свиней, если их не есть?
     - А также и баранов, - развил его мысль отец.
     А Тольберг, наморщив лоб, чтобы припомнить как следует, сказал вдруг:
     - Ломоносов?.. Ведь он учился в Саксонии?
     - Да,  в Саксонию был послан императрицей Елизаветой изучать фарфоровое
дело,  - сказал Сыромолотов, чем явно обрадовал свою "натуру", спросившего с
большой живостью:
     - Значит, что же, ученик немецких мастеров по фарфору?
     - Да-да...  Ломоносов и с ним двое других...  Потом он был поставлен во
главе  фарфорового завода в  России...  Занимался также  и  мозаикой -  есть
мозаичные иконы его работы...  Но он же,  мне кажется,  внес в науку и закон
сохранения энергии,  это вам,  конечно,  известно,  -  обратился к Тольбергу
Сыромолотов.
     - Мне?  Нет!  Мне известно,  что это закон Майера, немецкого ученого, -
строптиво возразил Тольберг.
     - Да ведь Майер жил позже Ломоносова,  и даже гораздо позже. Впрочем, я
давно убедился,  что споры о  том,  кому принадлежит то или другое открытие,
совершенно бесполезны,  -  примирительно сказал, улыбаясь, Сыромолотов. - Я,
например, буду говорить, что радиотелеграф - детище нашего ученого Попова, а
итальянцы будут  кричать:  Маркони!  Маркони!  -  и  зашвыряют меня  гнилыми
апельсинами,  -  и  что  мне тогда прикажете делать?  Или если скажу я,  что
первую паровую машину изобрел не Уатт,  а наш уральский рабочий Ползунов, то
как к этому отнесутся англичане?
     - Англичане?  - оживленно отозвался на это Людвиг. - О-о! Они, пожалуй,
даже не станут прибегать к такому средству,  как гнилые апельсины, а скажут:
"Очень хорошо,  мистер Сыромолотов,  Ползунов так Ползунов,  но-о... если вы
только имеете полномочия от какой-нибудь русской фирмы или от правительства,
чтобы закупить большую партию машин,  то  можете адресоваться к  нам,  а  не
иметь дела с Германией..." Вот что вам скажут англичане.
     Сыромолотов не  мог  не  улыбнуться  горячности,  с  которой  это  было
сказано, а Эрна вдруг обратилась к нему:
     - Я  где-то  читала или это я  от кого-то слышала,  не помню,  -  что в
Мюнхене на выставке была ваша картина, правда?
     Она  глядела на  него при этом так оторопело-ожидающе,  что Сыромолотов
счел нужным выручить ее; он ответил неторопливо:
     - Да,  давно  уж  это,  еще  в  девятом  году,  -  пять  лет  назад,  -
адресовались ко мне устроители,  и  я дал...  Это была десятая международная
выставка.
     - И получили золотую медаль? - спросил теперь уже муж Эрны.
     - И получил золотую медаль... и диплом к ней.
     - Вот видишь,  я тебе говорила! - торжествовала Эрна, обращаясь к мужу,
а старый Кун многозначительно подмигнул своей тяжеловесной супруге,  добавив
к этому оживленно:
     - В Мюнхене! На международной выставке! О-о, это есть большое отличие!
     И  поднял  указательный  палец.  И  Сыромолотов  именно  теперь  увидел
особенно осязательно,  что в  молодости он  был очень похож на  своего сына,
каким тот был теперь.
     Людвиг Кун весь так и сиял, выкрикивая:
     - Вот видите, вот видите, как вас оценили в Германии! Золотая медаль на
подобной выставке - это ми-ро-вой три-умф, вот что это такое! Золотая медаль
и диплом - это не гнилые апельсины, нет! В Германии таланты ценить умеют!
     - А  почему  же  господин  Сыромолотов  живет  здесь,   если  он  такой
знаменитый художник? - полюбопытствовала мать Людвига, обращаясь почему-то к
своему  сыну,  точно  неуверенная,  что  ее  плохой русский язык  поймет сам
художник.
     - Да, в самом деле? - подхватил Людвиг. - Вам, разумеется, надобно жить
в Петербурге, Алексей Фомич, а не здесь.
     - Мне  здесь  больше нравится,  чем  в  Петербурге,  -  ответил на  это
Сыромолотов,  уже не улыбаясь,  а даже несколько недовольным тоном,  так что
Людвиг,  видимо,  заметил это,  потому что заговорил о  другом,  очень круто
изменив тему разговора:
     - Вы не "Биржевые ведомости" выписываете, Алексей Фомич?
     - Не-ет, а что? - удивленно отозвался на это Сыромолотов.
     - Так,  знаете ли:  я все-таки слежу за политикой... А в Албании теперь
восстание против  принца  Вида...  Любопытно,  чем  оно  окончится.  Вы  как
полагаете, повстанцы ли победят, их ли победят?
     - Совсем не читаю об этом, - буркнул Сыромолотов. - На что мне все это?
     - Оно и  мне,  конечно,  не слишком нужно,  да ведь с  маленького может
дойти до большого. Балканы - это, знаете ли, такой котел, что каша в нем вот
уже сколько лет все варится и довариться никак не может.
     - Да ведь кончили уж там войну все эти болгары,  турки,  греки,  сербы,
навоевались уж  досыта и  отдыхают,  однако до большого не дошло,  -  сказал
Сыромолотов,  думая,  что  все уж  исчерпал по  этому вопросу,  но  Тольберг
возразил живо:
     - "До большого не дошло" в каком смысле?  В том,  что великие державы в
эту войну не ввязались? Они еще не раскачались, быть может, но как будто уже
раскачиваются и даже сильно.
     А Людвиг Кун вдруг вскочил из-за стола стремительно, сказал, наклоняясь
к Сыромолотову:
     - Я вам сейчас принесу одну статейку! - и выскочил из столовой.
     Должно быть,  то,  за  чем он выскочил,  было у  него под руками в  его
комнате - он не заставил себя ждать и двух минут. Он вошел с газетным листом
в руках, и Сыромолотов разглядел, что это был номер "Биржевых ведомостей".
     - Вот,  не угодно ли. Статья без подписи, но я наводил справки и узнал,
что  ее  писал  сам  наш  военный  министр генерал Сухомлинов!  -  заговорил
возбужденно Людвиг,  садясь.  -  Статья  называется "Россия хочет  мира,  но
готова к войне".
     - Позвольте, это от какого же числа газета? - спросил Сыромолотов.
     - От двадцать седьмого февраля,  вот, смотрите, - показал ему Людвиг. -
От двадцать седьмого февраля,  а сегодня - пятнадцатое июня, - значит, три с
половиной месяца назад.  Я эту статью берегу,  как свое доброе имя,  до того
она... содержательна. Я даже могу из нее кое-что прочесть, если вы не будете
иметь ничего против.
     - Пожалуйста,  прочитайте,  -  согласился Сыромолотов, слегка, впрочем,
пожав плечами, и Людвиг начал:
     - "С  гордостью мы  можем сказать,  что для России прошли времена угроз
извне.  России не  страшны никакие окрики.  У  нас  нет  причин волноваться:
Россия готова..." Каково, а? Сильно сказано?
     - Внушительно, - сказал Сыромолотов.
     - Дальше:  "За последние пять лет в  печати всего мира время от времени
появлялись  отрывочные  сведения  о  различного  рода  мероприятиях военного
ведомства в отношении боевой подготовки войск. И мы не сообщаем здесь ничего
нового  и  неизвестного.  Мы  только группируем главнейшее из  сделанного по
указаниям монарха за это время.  Всем известно, что на случай войны наш план
обыкновенно  носил  оборонительный характер.  За  границей,  однако,  теперь
знают, что идея обороны отложена и русская армия будет активной".
     Тут  Людвиг  Кун  остановился  и   испытующе  поглядел  не   только  на
Сыромолотова, но и на Тольберга тоже.
     - Гм... Активной, - неопределенно отозвался Сыромолотов.
     - Да,  да,  вот именно:  активной!.. Но слушайте дальше. "Не составляет
секрета,  что упраздняется целый ряд крепостей,  служивших базой по  прежним
планам войны,  но  зато  существуют оборонительные линии с  весьма серьезным
фортификационным значением...  Офицерский состав армия  значительно возрос и
стал однородным по образовательному цензу. Законопроект о прапорщиках запаса
решает вопрос о качестве запасных офицеров".
     - Да  ведь прапорщики запаса появились еще в  русско-японскую войну,  -
заметил Сыромолотов.
     - Да,  были и  тогда,  я  сам тоже ведь прапорщик запаса,  как и он,  -
сказал Тольберг,  кивнув на своего друга,  а Людвиг продолжал, только кивнув
головой:
     - Вот   что  особенно  важно:   "Русская  полевая  артиллерия  снабжена
прекрасными орудиями,  не  только  не  уступающими образцовым  французским и
немецким  орудиям,  но  во  многих  отношениях  их  превосходящими.  Осадная
артиллерия...  имеется при каждой крупной боевой единице.  Уроки прошлого не
прошли  даром.  В  будущей  войне  русской  артиллерии никогда  не  придется
жаловаться на недостаток снарядов!  Артиллерия снабжена и большим комплектом
и обеспечена правильно организованным подвозом снарядов..." Видите, как?
     И   Людвиг  многозначительно  переглянулся  со   своим   другом,   хотя
Сыромолотову было уже  ясно,  что статья эта хорошо была известна Тольбергу.
Однако для него самого в  ней теперь,  при чтении со стороны,  действительно
оказалось что-то новое и притом важное новое,  что,  быть может, он пробежал
бы мельком,  если бы сам взял в руки газетный лист,  и, отвечая на вопрос, к
нему обращенный, он сказал:
     - Да, вот подите же...
     А Людвиг продолжал, воодушевляясь чем дальше, тем больше:
     - "Техника военно-инженерного дела за последнее время сильно развилась,
и кто же не знает, что военно-автомобильная часть поставлена в России весьма
высоко.  Военный  телеграф  стал  достоянием  всех  родов  оружия.  У  самой
маленькой части  есть  телефонная часть.  Русская армия в  изобилии снабжена
прожекторами.  Офицеры и  солдаты показали себя мастерами в  железнодорожном
деле и  могут обойтись без обычного железнодорожного персонала.  Не забыто и
воздухоплавание. В русской армии наибольшее значение придается аэропланам, а
не дирижаблям.  Тип аэропланов еще окончательно не решен, но кто же не знает
о  великолепных результатах аппаратов Сикорского,  этих воздушных дредноутов
русской армии? Русская армия явится, если бы обстоятельства к этому привели,
не только громадной,  но и хорошо обученной,  хорошо вооруженной, снабженной
всем, что дала новая техника военного дела".
     - Чья статья это, вы сказали? - обратился Сыромолотов к Людвигу.
     - Сухомлинова - военного министра.
     - Военного министра, - ого!
     - Ха-ха-ха!  -  развеселился Людвиг.  - А тут дальше, представьте себе,
есть  такое  место:  "Русская армия,  бывшая всегда победоносной,  воевавшая
обыкновенно  на   неприятельской  территории,   совершенно  забудет  понятие
"оборона",  которое так упорно прививали ей в течение предпоследнего периода
нашей  государственной жизни...  Конечно,  если  какая-нибудь держава питает
агрессивные замыслы против России,  то  наша боевая мощь ей  неприятна,  ибо
никто уже не  может теперь питать вожделений о  какой бы  то  ни  было части
русской земли.  "Si vis pacem,  para bellum" - "Если хочешь мира, готовься к
войне".  Россия в  полном единении со своим верховным вождем хочет мира,  но
она готова".
     - И  одни готовы и  другие тоже готовы,  -  неожиданно для Сыромолотова
заговорил старый Кун, - а кто лучше готов - вот в чем является вопрос.
     - Позвольте,  я не понял все-таки, против кого направлена эта статья? -
спросил одновременно и Людвига Куна, и его отца, и Тольберга художник.
     - Как "против кого"? - удивился Людвиг. - Разумеется, против Австрии...
Что удалось Японии в девятьсот пятом году, то, Австрия думает, может удаться
и ей.
     - Ну что вы,  что вы!  -  заулыбался,  как шутке, Сыромолотов. - Япония
была очень далеко, Австрия у нас под руками. Да со времен японской войны так
действительно много нового введено в нашей армии.
     - А что, что именно введено нового? - так и вскинулся Людвиг Кун.
     - Да ведь вот же вы сами сейчас читали, что нового.
     - Ну,  это,  знаете,  ведь общие фразы... Это официальная статья. А вы,
может  быть,  от  кого-нибудь  слышали из  военных,  что  введено нового,  -
скажите.  Этим очень интересуются в Берлине, туда и можно бы было написать в
одну  газету,  а?  Это  большое бы  имело значение:  частным корреспондентам
гораздо больше там дают веры,  чем вот таким, официальным. Официальные лица,
вы  сами понимаете,  разумеется,  должны,  обязаны так  писать,  за  это они
огромное  жалованье получают,  а  как  на  самом  деле,  если  посмотреть со
стороны, а?
     И  Людвиг впился глазами в  глаза Сыромолотова так  назойливо,  что тот
даже отмахнулся от него рукой, сказав при этом:
     - Помилуйте, что вы, откуда же я такие тонкости могу знать!


        "V"

     Как  все  отмежевавшиеся от  других,  чтобы они как можно меньше мешали
делу,  Сыромолотов начинал уже негодовать на себя за то, что остался обедать
у  Кунов.  Поднимать настроение вином он  вообще не  привык,  так  как  этот
необходимый для  него,  как  художника,  подъем настроения обычно чувствовал
всегда:  ему не случалось забывать о том, что он художник. Между тем выпитое
им у  Кунов вино не обостряло его зрения,  а туманило,  а главное,  то,  что
говорилось кругом, выпадало из круга обычных его интересов. Прилежным чтецом
газет он никогда не был.  На то, чтобы пробежать газету, он тратил не больше
пяти минут в  день,  и менее всего могли интересовать его статьи каких бы то
ни было министров.
     Однако почему-то  выходило так,  что начинали переставляться помимо его
воли предметы в  рамке той картины,  какую он для себя прочертил:  далеко на
задний  план  уходила  его   "натура",   а   на   передний  выдвинулся  этот
инженер-электрик, с прядью белесых волос, свисающей на лоб, и с назойливыми,
тоже белесыми,  глазами,  молодой Кун,  которому все  свое внимание отдавали
другие:  и  Куны  и  Тольберги.  Даже Эрна не  говорила с  матерью Людвига о
чем-нибудь постороннем,  как это принято у женщин, когда они долго уже сидят
в обществе мужчин, а неослабно следила за разговором, затеянным Людвигом.
     Вот он сказал вдруг:
     - Вам,  Алексей Фомич, как художнику, должны быть яснее подспудные эти,
как бы сказать,  течения жизни, которые могут ведь вдруг и прорваться наружу
и, пожалуй, затопить даже, а?
     - Мне?  -  искренне удивился Сыромолотов. - Мне, художнику, подспудное?
Нет,  с подспудным я не имею дела,  а только с тем, что именно не подспудно,
что  я  могу видеть своими глазами...  А  подспудное -  это  что  же  такое?
Политика, что ли?
     - Назовите хотя бы и политикой,  -  улыбнулся Людвиг.  -  Вы,  конечно,
скажете, что вы - не политик, не строите общественной жизни...
     - Да, да... даже и электричеством не занимаюсь, - вставил Сыромолотов.
     - Очень хорошо! Этим занимаемся мы с ним, - кивнул Людвиг на Тольберга,
- но вы,  художник, обладаете таким чутким аппаратом, который, одним словом,
может сразу обобщить разные там факты и сделать вывод...  Почему,  например,
наш военный министр Сухомлинов,  хотя он и не подписался, выступает вдруг со
статьей "Мы готовы"?
     - В самом деле,  что его могло заставить это сделать? Получил приказ от
царя, что ли?
     - В том-то и дело,  в том-то и дело, что, может быть, и получил приказ!
- подхватил Людвиг.  - Ведь нужно знать, почему это вдруг - "Мы готовы". Для
кого собственно это писалось?  Это -  вопрос,  разумеется,  но...  Вот я вам
принесу показать одну статейку...
     И  он,  как и  раньше,  стремительно вышел из  комнаты,  унося при этом
газету.
     Вернулся он так же быстро,  как и  в первый раз,  но теперь в его руках
была уже не газета, а записная тетрадь в черной клеенке.
     - Вот это я  сам перевел на  русский язык из  одной подобной статьи,  -
сказал он садясь.  - Статья называется "Вооружайтесь". Она довольно длинная,
я   прочту  только  начало,   чтобы   вы   могли  судить...   "Вооружайтесь,
вооружайтесь!   Вооружайтесь  для  решительного  боя!   Балканы  мы   должны
приобресть.  Нет другого средства для того, чтобы остаться великой державой.
Для нас дело стоит так: быть или не быть. Перед нами - экономический крах, а
за  нами  -  распад  монархии.  Мы  сможем  возродиться только тогда,  когда
приобретем все  Балканы,  как  всем ходом истории предназначенную только нам
колонию для  сбыта  нашего промышленного перепроизводства,  нашего духовного
перепроизводства,  для вывоза туда излишка нашего населения... Вооружайтесь,
вооружайтесь!  Приносите деньги  лопатами  и  шапками!  Отдавайте серебряные
кубки,  серебряные  ложки;  отдавайте  золото  и  драгоценные  камни,  чтобы
обменять их на железо;  несите последний грош! Отдавайте ваши последние силы
на вооружение,  неслыханное,  невиданное с тех пор,  как стоит свет! Знайте,
дело идет о  последнем решительном бое великой монархии!  Дайте ружье в руки
отрока, дайте патроны в руки старца. Вооружайтесь беспрестанно, лихорадочно,
не  теряя минуты!  Вооружайтесь ночью и  днем,  чтобы быть  готовыми,  когда
настанет решительный бой. Иначе дни Австрии сочтены!.."
     - Какая-то истерика, а не статья! - перебил Сыромолотов. - Кто же писал
это? Неужели австрийский военный министр?
     - Нет,  что вы!  -  рассмеялся Людвиг.  -  Министры так не  напишут,  а
подпись под статьей - Кассандер, но это, само собой понятно, псевдоним.
     - Кассандер?   Что-то   знакомое,   однако,   -   старался   припомнить
Сыромолотов.
     - Кассандру вы знаете -  жрицу,  пророчицу,  из Гомера, - подсказал ему
Тольберг.
     - Да-да,  Кассандра...  Значит,  и  этот  заговорил  сознательно  таким
пифическим языком,  чтобы напугать веселых венцев?  А  на  самом-то деле,  я
думаю,  ничего  страшного  нет,  а?  Просто  вроде  наемных  плакальщиц  над
покойниками:  "Поди-ка,  поплачь, Матренушка!" - "Да уж я плакать-то, милый,
горазда, а вот сколько ты за это мне дашь?"
     Говоря это,  Сыромолотов надеялся,  что  с  ним  тут же  согласятся оба
инженера, но они только улыбнулись, однако повели отрицательно головами.