находился пункт прямой связи, он задержался. В двери торчал ключ.
     Штирлиц нахмурился, неторопливо огляделся: коридор  был  пуст  -  все
ушли в бункер. Он толкнул дверь  плечом.  Дверь  не  открылась.  Он  отпер
дверь. Два больших белых телефона сразу выделялись среди  всех  остальных:
это была прямая связь с бункером  и  с  кабинетами  Бормана,  Геббельса  и
Кейтеля.
     Штирлиц выглянул в коридор: там по-прежнему никого  не  было.  Стекла
дрожали - бомбили теперь совсем рядом. Мгновенье он думал - стоит запереть
дверь или нет. Потом подошел к аппарату и набрал номер 12-00-54.
     - Борман, - услышал он в трубке низкий, сильный голос.
     - Вы получили мое письмо? - спросил Штирлиц, изменив голос.
     - Кто это?
     - Вы должны были получить письмо - лично для вас. От преданного члена
партии.
     - Да. Здравствуйте. Где вы? Ах да. Ясно. Номер моей машины...
     - Я знаю, - перебил его Штирлиц. - Кто будет за рулем?
     - Это имеет значение?
     - Да. Один из ваших шоферов...
     - Я знаю, - перебил его Борман.
     Они понимали друг друга: Борман  -  что  Штирлиц  знает  о  том,  как
прослушиваются его разговоры (это свидетельствовало о  том,  что  человек,
говоривший с ним, знал высшие секреты рейха).  Штирлиц,  в  свою  очередь,
сделал вывод, что Борман понимает то, что он ему не договаривал  (один  из
его шоферов был секретным сотрудником гестапо), и поэтому он  почувствовал
удачу.
     - Там, где мы с вами должны  были  увидеться,  вас  будут  ждать.  Во
время, указанное вами, - завтра.
     - Сейчас, - сказал Штирлиц. - Через полчаса.



                         8.3.1945 (22 ЧАСА 32 МИНУТЫ)

     Через полчаса возле музея природоведения Штирлиц увидел бронированный
"майбах". Он прошел мимо машины, убедившись, что за  ним  нет  хвоста.  На
заднем сиденье он увидел  Бормана.  Штирлиц  вернулся  и,  открыв  дверцу,
сказал:
     - Партайгеноссе Борман, я благодарен вам за то  доверие,  которое  вы
мне оказали...
     Борман молча пожал его руку.
     - Поехали, - сказал он шоферу, - к Ванзее.
     Потом он отделил стеклом салон от шофера.
     - Где я вас видел? - спросил он, присмотревшись к Штирлицу. -  Ну-ка,
снимите ваш камуфляж...
     Штирлиц положил очки на колени и приподнял шляпу.
     - Я где-то определенно вас видел, - повторил Борман.
     - Верно, - ответил Штирлиц. - Когда мне вручали  крест,  вы  сказали,
что у меня лицо профессора математики, а не шпиона...
     - Сейчас у вас как раз  лицо  шпиона,  а  не  профессора,  -  пошутил
Борман. - Ну, что случилось, рассказывайте.
     ...Аппарат, связывавший Бормана с имперским управлением безопасности,
молчал всю ночь. Поэтому, когда наутро данные прослушивания легли на  стол
Гиммлер, он, рассвирепев, вызвал Мюллера и приказал ему выяснить -  только
осторожно: кто разговаривал из спецкомнаты правительственной связи сегодня
ночью с штаб-квартирой НСДАП, с Борманом.


     Никаких  определенных  данных  Мюллеру  в  течение  дня  получить  не
удалось. Под вечер ему на стол положили отпечатки пальцев, оставленных  на
трубке телефона незнакомцем, звонившим Борману. Поразило его то,  что,  по
данным картотеки, такие же отпечатки пальцев уже появились несколько  дней
тому назад в гестапо и были они обнаружены на передатчике,  принадлежавшем
русской радистке.


     Шофер Бормана, в свое время отказавшийся - с санкции Бормана -  стать
осведомителем  СС,  был  арестован,  когда  он  возвращался  домой   после
дежурства. Три часа он молчал и требовал разговора с Борманом. После того,
как к нему применили допрос с устрашением, он признался, что ночью к ним в
машину сел неизвестный. О чем он говорил с Борманом, шофер сказать не мог,
поскольку  беседа  проходила  в  салоне,  отделенным  от   него   толстым,
пуленепробиваемым стеклом. Он  дал  словесный  портрет  того,  кто  сел  в
машину. Он говорил, что это был человек в шляпе, низко надвинутой на  лоб,
в очках с толстой роговой оправой и с седыми усами.  Ему  было  предложено
посмотреть более двух сотен фотографий. Среди этих  фотографий  было  фото
Штирлица. Но, во-первых, Штирлиц был без усов, которые легко приклеивались
и так же легко снимались в случае необходимости, а  во-вторых,  фотография
была пятилетней давности, а за пять военных  лет  люди  имеют  обыкновение
сильно меняться - порой до неузнаваемости.


     Гиммлер,  получив  сообщение  Мюллера  о  проводимом   расследовании,
одобрил его предложение негласно взять отпечатки пальцев у всех работников
аппарата.


     После беседы с Мюллером Гиммлер вызвал Отто Скорцени.
     Он понял, что схватка  с  Борманом  вступает  в  последнюю,  решающую
стадию. И если с помощью какого-то неизвестного  изменника  из  СС  Борман
получит компрометирующие материалы на него, Гиммлера, то  противопоставить
этому частному факту он обязан сокрушающий удар. В политике ничто  так  не
уравнивает шансы противников, как  осведомленность  и  сила.  И  нигде  не
собрано такое количество информации, как в бронированных сейфах  партийных
архивов.  Пусть  Борман  оперирует  с  человеком.   Он,   Гиммлер,   будет
оперировать с бумагами: они и надежнее людей, и - по прошествии времени  -
страшнее их...
     - Мне нужен архив Бормана, - сказал он. - Вы понимаете, Скорцени, что
мне нужно.
     - Я понимаю.
     - Это труднее, чем выкрасть дуче.
     - Я думаю.
     - Но это возможно?
     - Не знаю.
     - Скорцени, такой ответ меня не удовлетворяет.  Борман  на  эти  днях
начинает эвакуацию архива: куда и под чьей охраной  -  это  вам  предстоит
выяснить. Шелленберг поможет вам - негласно, в порядке общей консультации.



                         10.3.1945 (19 ЧАСОВ 58 МИНУТЫ)

     Штирлиц выехал ночным экспрессом на  швейцарскую  границу  для  того,
чтобы "подготовить окно". Он,  как  и  Шелленберг,  считал,  что  открытая
переброска пастора через границу может придать делу нежелательную  огласку
- вся эта операция осуществлялась в обход гестапо. А "разоблачение"  Шлага
после того, как он сделает свое дело, должно быть осуществлено, по замыслу
Шелленберга, именно Штирлицем.
     Все эти  дни  с  санкции  Шелленберга  Штирлиц  готовил  для  пастора
"кандидатов" в заговорщики: людей из министерства  иностранных  дел  и  из
штаба "Люфтваффе". Там, в этих учреждениях,  Штирлиц  нашел  людей,  особо
ревностно служивших нацизму. Шелленбергу особенно понравилось, что все эти
люди были в свое время завербованы гестапо как осведомители.
     - Это хорошо, - сказал он, - это очень перспективно.
     Штирлиц вопросительно посмотрел на него.
     - В том  смысле,  -  пояснил  Шелленберг,  -  что  мы  таким  образом
скомпрометируем на Западе всех тех,  кто  будет  искать  мирных  контактов
помимо нас. Там ведь четко разграничивают гестапо от нашего департамента.
     В этом ночном экспрессе, который отличался от всех остальных  поездов
довоенным комфортом:  в  маленьких  купе  поскрипывали  настоящие  кожаные
ремни, тускло блестели медные  пепельницы,  проводники  разносили  крепкий
кофе,  -  в  этом  поезде  по  коридору  Скандинавия  -  Швейцария  ездили
практически лишь одни дипломаты.
     Штирлиц занимал место N 74. Место N 56  в  следующем  вагоне  занимал
синюшно-бледный профессор из Швеции  с  длинной,  неуклюжей  скандинавской
фамилией. Они, да  еще  один  генерал,  возвращавшийся  после  ранения  на
итальянский фронт, были единственными  пассажирами  в  двух  международных
вагонах.
     Генерал заглянул в купе Штирлица и спросил его:
     - Вы немец?
     - Увы, - ответил Штирлиц.
     Он имел возможность шутить,  ему  это  было  разрешено  руководством.
Провокация предполагает возможность зло шутить. В случае, если  собеседник
не пойдет с доносом в гестапо, можно думать о перспективе в работе с  этим
человеком. В свое время этот вопрос дискутировался  в  гестапо:  пресекать
недостойные разговоры на месте или давать им выход. Считая, что даже малый
вред  рейху  -  существенная  польза  для  его  Родины,  Штирлиц  всячески
поддерживал тех, кто стоял на точке зрения поощрения провокаций.
     - Почему "увы"? - поинтересовался генерал.
     - Потому что мне не приносят второй порции кофе. Настоящий  кофе  они
дают по первому требованию только тем, у кого чужой паспорт.
     - Да? А мне дали второй раз. У меня есть коньяк. Хотите выпить?
     - Спасибо. У меня тоже есть коньяк.
     - Зато, вероятно, у вас нет сала.
     - У меня есть сало.
     - Значит, мы с вами хлебаем  из  одной  тарелки,  -  сказал  генерал,
наблюдая за тем, что доставал Штирлиц из портфеля. - В каком вы звании?
     - Я дипломат. Советник третьего управления МИДа.
     - Будьте вы прокляты!  -  сказал  генерал,  присаживаясь  на  кресло,
вмонтированное за выступом маленького  умывальника.  -  Во  всем  виноваты
именно вы.
     - Почему?
     - Потому что вы определяете внешнюю политику, потому  что  вы  довели
дело до войны на два фронта. Прозт!
     - Прозит! Вы мекленбуржец?
     - Да. Как вы узнали?
     - По "прозт". Все северяне экономят на гласных.
     Генерал засмеялся.
     - Это верно, - сказал он. - Слушайте, я не мог  вас  видеть  вчера  в
министерстве авиации?
     Штирлиц поджался: он вчера подвозил к  министерству  авиации  пастора
Шлага - "налаживать" связи с  людьми,  близкими  к  окружению  Геринга.  В
случае успеха всей операции, когда к делу подключат  гестапо  (но  уже  по
просьбе Шелленберга, для выяснения деталей "заговора"), надо  было,  чтобы
пастор "оставил следы" - и в министерстве  авиации,  в  "Люфтваффе",  и  в
министерстве иностранных дел.
     "Нет, - подумал Штирлиц, наливая коньяк, - этот генерал меня  не  мог
видеть; мимо меня, когда я сидел в машине, никто не проходил.  И  вряд  ли
Мюллер станет подставлять под меня генерала - это не в его  привычках,  он
работает проще".
     - Я там не был, - ответил он. - Странное  свойство  моей  физиономии:
всем кажется, что меня где-то только что видели.
     - А вы стереотипны, - ответил генерал. - Похожи на многих других.
     - Это хорошо или плохо?
     - Для шпиков, наверное, хорошо, а для дипломата, видимо,  плохо.  Вам
нужны запоминающиеся лица.
     - А военным?
     - Военным надо иметь сильные ноги. Чтобы вовремя сбежать.
     - Вы не боитесь так говорить с незнакомым человеком?
     - Так вы не знаете моего имени...
     - Это очень легко установить, поскольку у  вас  очень  запоминающееся
лицо.
     - Да? Черт, мне всегда оно казалось стандартным. Все равно,  пока  вы
напишете на меня донос, пока они найдут второго свидетеля, пройдет  время,
и все будет кончено. На скамью подсудимых нас будут сажать те, а не эти. И
в первую голову вас, дипломатов.
     - Вы жгли, вы уничтожали, вы убивали, а судить - нас?
     - Мы выполняли приказ. Жгли СС. Мы - воевали.
     - А что, изобрели новый способ: воевать без жертв?
     - Война так или иначе необходима. Не такая глупая, конечно. Это война
дилетанта. Он решил, что воевать можно по наитию. Он один знает,  что  нам
всем надо. Он один любит великую Германию, а мы все только и  думаем,  как
бы ее предать большевикам и американцам.
     - Прозит...
     - Прозт! Государство - это люди. Им претит статика. Им нужно движение
- это аксиома. Движение - это война.  Но  если  вы,  проклятые  дипломаты,
снова напутаете, тогда вас уничтожат - всех до единого.
     - Мы выполняли приказ. Мы такие же солдаты, как вы... Солдаты фюрера.
     -  Бросьте  вы  притворяться.  "Солдаты  фюрера",  -  передразнил  он
Штирлица. - Младший чин, выкравший генеральские сапоги...
     - Мне страшно говорить с вами, генерал...
     - Не лгите. Сейчас вся Германия говорит,  как  я...  Или  думает,  во
всяком случае.
     - А мальчики из "Гитлерюгенда"? Когда они идут на русские танки - они
думают так же? Они умирают со словами "хайль Гитлер!"...
     Фанатизм  никогда  не  даст  окончательной  победы.  Фанатики   могут
победить на первых порах. Они никогда не удержат победы,  потому  что  они
устанут от самих себя. Прозт!
     - Прозит... Так отчего же вы не поднимите свою дивизию?..
     - Корпус...
     - Тем более. Почему же тогда вы не сдадитесь в плен вместе  со  своим
корпусом?
     - А семья? А фанатики в штабе? А трусы, которым легче драться, веря в
мифическую победу, чем сесть в лагерь союзников?!
     - Вы можете приказать.
     - Приказывают умирать. Нет еще таких приказов - жить, сдаваясь врагу.
Не научились писать.
     - А если вы получите такой приказ?
     - От кого? От этого неврастеника?  Он  тянет  нас  всех  за  собой  в
могилу.
     - А если приказ придет от Кейтеля?
     - У него вместо головы задница. Он секретарь, а не военный.
     - Ну хорошо... Ваш главнокомандующий Италии...
     - Кессельринг?
     - Да.
     - Он такого приказа не издаст.
     - Почему?
     - Он воспитывался в штабе у Геринга. А тот, кто работает под  началом
какого-нибудь   вождя,   обязательно   теряет   инициативу.   И   ловкость
приобретает, и аналитиком  становится,  но  теряет  способность  принимать
самостоятельные решения. Прежде чем решиться на такой шаг, он  обязательно
полетит к борову.
     - К кому?
     - К борову, - повторил генерал угрюмо. - К Герингу.
     - Вы убеждены, что Кессельринга нельзя уговорить пойти на  такой  шаг
без санкции Геринга?
     - Если б не был убежден - не говорил бы.
     - Вы не верите в перспективу?
     - Я верю в  перспективу.  В  перспективу  скорой  гибели.  Всех  нас,
скопом... Это не страшно,  поверьте,  когда  все  вместе.  И  гибель  наша
окажется такой сокрушительной, что память о ней будет ранить сердца многих
поколений несчастных немцев...
     На пограничной станции Штирлиц вышел из вагона. Генерал, проходя мимо
него, опустил глаза и вскинул руку в партийном приветствии.
     - Хайль Гитлер! - сказал он громко.
     - Хайль Гитлер! - ответил Штирлиц.  -  Желаю  вам  счастливо  разбить
своих врагов.
     Генерал посмотрел на Штирлица испуганно: видимо, он вчера был  сильно
пьян.
     - Спасибо, - ответил он так же громко, вероятно, рассчитывая, что его
слышит проводник. - Мы им сломаем голову.
     - Я не сомневаюсь, - ответил Штирлиц и медленно пошел по перрону.
     В  двух  вагонах  остался  один  только  профессор-швед,  ехавший  за
границу, в тишину и спокойствие свободной нейтральной  Швейцарии.  Штирлиц
прогуливался по перрону до  тех  пор,  пока  не  кончилась  пограничная  и
таможенная проверка. А потом поезд медленно тронулся, и  Штирлиц  проводил
долгим взглядом шведского профессора, прилепившегося к окну...
     Этим шведом был профессор Плейшнер. Он ехал в  Берн  с  зашифрованным
донесением для Москвы: и о проделанной работе, и о задании Шелленберга,  и
о связи с Борманом, и о провале  Кэт.  В  этом  донесении  Штирлиц  просил
прислать связь и оговаривал - когда, где и как  он  на  эту  связь  сможет
выйти. Штирлиц  попросил  также  Плейшнера  выучить  наизусть  коротенькую
телеграмму  в  Стокгольм.  Текст  был  безобиден,  но  люди,  которым  это
сообщение было адресовано, должны были немедленно передать его в Москву, в
Центр. Получив текст, в Центре могли прочесть: "Гиммлер через Вольфа начал
в Берне переговоры с Даллесом. Юстас".
     Штирлиц вздохнул облегченно, когда поезд ушел, и отправился в местное
отделение погранслужбы  -  за  машиной,  чтобы  ехать  на  дальнюю  горную
заставу: вскоре там  должен  будет  "нелегально"  проникнуть  в  Швейцарию
пастор Шлаг.



                     ИНФОРМАЦИЯ К РАЗМЫШЛЕНИЮ (ДАЛЛЕС)

     Агент   Шелленберга,   работавшая   у   Даллеса,   сообщала:   к   ее
"хозяину-подопечному" пришел кюре Норелли из представительства Ватикана  в
Швейцарии. Между этими двумя  умными  людьми  состоялась  беседа,  которую
удалось записать почти дословно.
     - Мир проклянет Гитлера, - говорил Даллес, попыхивая  трубкой,  -  не
столько за печи Майданека и Аушвица и  не  столько  за  негибкую  политику
антисемитизма...  Никогда  за  всю  историю,   даже   в   великолепный   и
демократичный пореформенный период, Россия не делала такого рывка  вперед,
как за эти годы войны. Они освоили огромные мощности на Урале и в  Сибири.
Гитлер бросил Россию и Америку в объятия друг друга.  Русские  восстановят
на средства немецких репараций - Сталин рассчитывает получить  с  Германии
двадцать миллиардов долларов - разрушенную промышленность западных районов
и таким образом удвоят  мощь  своего  индустриального  потенциала.  Россия
выйдет на первое место в Европе по мощи и наступательной силе.
     - Значит, - спросил кюре, - выхода нет? Значит, через пять-шесть  лет
большевики заставят меня служить мессу в честь его святейшества Сталина?
     - Как вам сказать... В общем-то могут, конечно. Если мы  будем  вести
себя  как  агнцы  -  заставят.  Нам  нужно  делать  ставку   на   развитие
национализма в России, тогда, может быть, они рассыплются... Здесь  нельзя
только глупить. Если раньше Сталин имел Металлургию на Украине и -  совсем
немного - на востоке; если раньше  Украина  кормила  пшеницей  страну,  то
теперь все изменилось. В подоплеке национализма всегда лежат интересы  тех
или иных групп населения, связанных с делом, или - используя  марксистскую
фразеологию - с производством. Когда я сам произвожу  что-то,  я  чувствую
себя по-одному. Но когда появляется конкурент, я чувствую себя по-иному. В
условиях нашей системы конкуренция живительна. В условиях системы  Сталина
конкуренция лишь травмирует людей. Посылать в будущую Россию  диверсантов,
которые бы взрывали заводы, - смешная затея. А вот  если  наша  пропаганда
точно и аргументированно подскажет национальностям России, что  каждая  из
них может существовать, разговаривая только на своем языке,  -  это  будет
наша победа, и противопоставить этой победе русские не смогут ничего.
     - Мои друзья в Ватикане считают, что русские за годы войны  научились
маневренности и в действиях, и в мышлении.
     - Видите ли, сказал Даллес, набив  трубку,  -  я  сейчас  перечитываю
русских писателей: Пушкина, Салтыкова, Достоевского... Я проклинаю себя за
то,  что  не  знаю  их  языка,  -  русская  литература,   пожалуй,   самая
поразительная: я имею в виду их литературу девятнадцатого  века.  Я  вывел
для  себя,  что  русскому  характеру  свойственно  чаще  оглядываться   на
идеальные примеры прошлого, чем рисковать в построении модели будущего.  Я
представляю себе, что они решат сделать ставку на аграрный  класс  России,
уповая на то, что земля "все исцелят" и все единит.  Тогда  они  войдут  в
конфликт со временем, а выхода из этого конфликта  нет.  Уровень  развития
техники не позволит этого.
     - Это интересно, - сказал кюре. - Но я опасаюсь, что вы ставите  себя
в ваших умонастроениях над ними, а не рядом с ними...
     - Вы призываете меня вступить в ряды ВКП(б)? -  улыбнулся  Даллес.  -
Они меня не примут... из-за родственников.



                        11.3.1945 (16 ЧАСОВ 03 МИНУТЫ)

     На  пограничной   заставе   Штирлиц   быстро   решил   все   вопросы:
обер-лейтенант оказался покладистым, славным парнем. Сначала Штирлиц  даже
подивился такой покладистости - пограничники славились чрезмерным гонором,
словно бурши прошлого века. Но, поразмыслив, Штирлиц понял, ч  в  чем  тут
дело: жизнь в горах, на  границе  с  нейтральной  Швейцарией,  в  каком-то
особом, лунно-нежном мире, вдали от бомбежек, разрухи и голода, заставляла
и  обер-лейтенанта,  командовавшего  зоной,  и  всех   остальных   местных
начальников угождать  каждому  приехавшему  из  центра.  Манера  поведения
пограничников, их угодливость и непомерная суетливость привели Штирлица  к
важному выводу: граница перестала быть непроходимой.
     Фиксирующая память Штирлица получила эту важную на будущее информацию
для того, чтобы немедленно до поры забыть ее.
     Было бы идеально, думал он, связаться прямо отсюда с  Шелленбергом  и
попросить  его  дать  указание  кому-то