нтропом.
     - Надеюсь, никаких конкретных подозрений у вас нет?
     - А как вам кажется?
     - Мне кажется, их не должно быть. Мы, во всяком случае, верим ему.
     - Я рад... Ну а если?
     - Я хотел бы отвести возможные "если".
     - Это похвально, - кивнул головой генерал, -  мне  нравится,  как  вы
оберегаете честь вашего друга.
     - Товарища, - поправил его Петерис.
     Генерал внимательно посмотрел на Петериса:
     - Да, товарища.  Я понимаю. Простите  мою  неточность.  Впрочем,  кто
знает, где грань между понятиями товарищества и дружбы?
     - Грань очевидна, - ответил Петерис, -  она  зрима.  Я  не  мог  быть
другом  мистера  Пальма,  потому  что  он  играл  в  оппозицию,    посещал
дискуссионный кружок, а мне это всегда претило.
     - Я знаю  об  этом.  Нет  ничего  дурного  во  внимательном  изучении
марксизма.  Правда, лучше это  делать  в  индивидуальном  порядке,  нежели
коллективно.
     - Я тоже так думаю.  Я читал и Маркса, и Энгельса, и  Ленина.  Должен
сказать, что манера их мышления  кажется  мне  чересчур  прямолинейной,  с
одной стороны, и слишком заумной - с другой.
     Гортон улыбнулся:
     - Вы оригинальны в своем воззрении, потому что  миллионов  восемьсот,
симпатизирующих марксизму и Ленину, сейчас придерживаются  противоположной
точки  зрения.  Это  учение  кажется  им   понятным,    перспективным    и
подсказывающим выход вашему поколению.
     - Мистер Гитлер занят этой же проблемой...
     - Как вам ответить? - закурив,  протянул  Гортон.  -  Мистер  Гитлер,
по-моему, значительно больший прагматик, и он совершенно не интеллектуален
в нашем понимании этого слова. Это и хорошо и плохо... Так вот, я попросил
бы вас каким-нибудь образом ознакомиться с той работой, которую Ян  Пальма
проводит в журнале "Англо-германское ревю". Журнал стал, если вы заметили,
популярным, его охотно покупают.  Продумайте, пожалуйста, какова  -  я  бы
сформулировал так - подкладка дружбы Пальма с Лерстом и Риббентропом.
     - Хорошо, генерал, - ответил Петерис. - Я выполню  вашу  просьбу,  но
если результаты будут в  какой-либо  мере  противоречить  моему  пониманию
товарищества, я резервирую за собой право больше к этой теме  в  разговоре
не возвращаться.
     - Бесспорно, - согласился Гортон. - Бесспорно. Вы сделаете выводы для
себя, как человек, представляющий интересы Латвии на острове...  Как долго
Пальма будет жить в Лондоне, я, естественно, не знаю, но, если он  в  Риге
откроет филиал своего нацистского журнала, вам следует быть  осведомленным
о причинах, побудивших его к этому, не так ли?
     "Умен, дьявол, - удовлетворенно отметил Петерис, - у него  есть  чему
поучиться - у этого "отставника".  Не  я  ему  должен  помочь,  а  он  мне
помогает - так его следует понимать... Ай да отставник..."
     - Спасибо, генерал, - улыбнулся Петерис, - мне всегда  очень  приятно
встречаться с вами...
     - Мы с вами завтракаем, - заметил Гортон, - а  не  встречаемся.  Мясо
прожарено великолепно, торопитесь, оно остынет.


     ...В этой  маленькой  радиостудии  было  полутемно.  Джаз-оркестр,  с
которым  выступала  Мэри  Пейдж,  еще  не  собрался.  Только  контрабасист
осторожно притрагивался к витым струнам.  Возле рояля сидел молодой парень
и наигрывал тихую мелодию.
     Мэри сидела с Яном на высоких стульях в самом темном углу  маленького
зала радиостудии.
     - Ты плохо выглядишь, - сказала Мэри, - замучился в своем журнале?
     - Нет.
     - Или тебя замучила расовая теория мистера Гитлера?
     Ян пожал плечами, ничего не ответил.
     - Ты довольно лихо пропагандируешь его расовую теорию.
     - А почему бы нет?
     - Не боишься, что мы станем фашистами?
     - Не боюсь.
     - Слушай, - спросила Мэри, - зачем ты согласился на все это?
     - На что?
     - На должность главного редактора журнала,  на  почетный  пост  члена
правления Англо-германского общества?
     - Во-первых, - ответил Ян,  -  ты  мне  сама  подмаргивала,  когда  я
смотрел на тебя в посольстве.  Помнишь? Риббентроп мне предложил работу  в
журнале, а я посмотрел на тебя.  А ты мне стала моргать. Я решил,  что  ты
велишь мне стать главным редактором.
     Мэри закурила.
     - Правом давать такие советы обладают жены, а я -  любовница.  Вообще
это неплохо звучит: Мэри Пейдж, любовница фашиста.
     - Между прочим, - медленно ответил Ян,  -  если  мы  не  хотим  стать
фашистами, то надо хотя бы знать, что же такое фашизм.
     - Ого! - засмеялась Мэри. - Значит,  ты  сидишь  у  них  с  секретной
миссией?
     - Почему? Почему я должен сидеть с секретной миссией? Если  нацизм  -
это так плохо, как все говорят, я должен в  этом  сам  убедиться.  А  если
нацизм в общем-то не так уж плохо - то почему бы мне  не  убедить  тебя  в
этом? Тебя и всех?
     - Вены тебе было недостаточно?
     - Не совсем.
     - По-моему, до Вены ты был ярым антифашистом.
     - У тебя неплохая память...
     - Иначе я бы не запоминала ноты...
     - Только из столкновения двух полярных  мнений  рождается  истина.  А
истина - это интересная книга...
     - Думаешь написать об этом книгу?
     - Такая книга пригодится во всех смыслах. - Ян постучал по дереву.  -
Я бы очень хотел написать такую книгу. Как думаешь, получится?
     - А почему нет?
     - Потому что я лентяй и мне скучно писать  книги.  Да  и  с  талантом
жидковато.  Я завидую поэтам - они быстры на реакцию. Прозаики чрезвычайно
медлительны...  Серьезные журналисты - тоже. Я  репортер,  и  мне  весело,
несмотря на то что меня сделали редактором.
     В это время пришли  саксофонисты  и  трубач.  Они  заиграли  песенку,
веселую французскую песенку.
     - Мэри, - сказал пианист. - Давай порепетируем. Через полчаса запись.
     - Я готова, - ответила Мэри, - зачем репетировать?
     - На всякий случай, - сказал пианист. - Давай ту, цыганскую,  которую
инструментовал Дэйвид.
     -  Пожалуйста,  предупреди  меня  заранее.    Когда    твои    друзья
национал-социалисты уничтожат всех  цыган,  евреев  и  славян.  Мне  нужно
вовремя  изменить  репертуар,  -  сказала  Мэри,  приминая   сигарету    в
пепельнице.
     - Хорошо, - ответил Ян, -  я  буду  тебя  держать  в  курсе  нашей  с
мистером Гитлером расовой политики.  Тем более что я  собираюсь  завтра  в
Берлин.
     - Ты зачастил в Берлин...
     - Там любопытно.
     - Летишь один?
     - Нет...
     - А с кем?
     - С чемоданом.
     - Говорят, в Берлине интересная ночная жизнь и масса  толстых  немок,
которые обожают длинных и надменных латышей, вроде тебя.
     - Я слышал об этом, - ответил Ян, - и я очень напряженно готовлюсь  к
тамошней ночной жизни.



                                                              Берлин, 1936
__________________________________________________________________________

     Пальма медленно шел по пустынной  -  в  этом  час  -  Шенезеештрассе,
размахивая клетчатым баулом.  Проходя мимо  литой  чугунной  изгороди,  он
увидел нарисованный белым мелом скрипичный ключ.
     Пальма достал из кармана свой мелок, зачеркнул скрипичный ключ  и  на
следующей металлической трубе нарисовал  басовый  ключ.  Он  прошагал  еще
метров пятнадцать, завернул в маленькую вайнштубе и попросил хозяина:
     - Пожалуйста, двойной "якоби".
     - Да, господин, - ответил хозяин, стремительно и  ловко  наливая  ему
коньяк, - прошу вас.
     - Спасибо, - сказал Пальма. - Почему у вас так  сумрачно?  Хорошо  бы
включить свет.
     - Постоянные посетители моей  вайнштубе  предпочитают  полумрак.  Это
создает необходимый интим.
     - Ну что ж, - сказал Ян, - интим так интим.
     Он выпил коньяк, выкурил сигарету и вышел на улицу.  Такси  нигде  не
было.  Тогда  он  медленно  пошел  в  обратном  направлении,  все  так  же
размахивая своим клетчатым баулом.
     Проходя мимо  металлической  ограды,  он  увидел  свой  басовый  ключ
зачеркнутым  крест-накрест.  На  третьей  чугунной  тумбе  он    нарисовал
скрипичный ключ перевернутый вниз головой и выбросил мелок в большую урну.
     Остановив такси, он сказал:
     - Пожалуйста, отвезите меня в имперское министерство иностранных дел,
на Вильгельмштрассе...
     Через три минуты после того как Пальма пригласили  к  Риббентропу,  в
приемную вошел высокий мужчина с  лицом  римлянина.  Референт  Риббентропа
поднялся и, выбросив руку в нацистском приветствии, сказал:
     - Обергруппенфюрер Гейдрих, сейчас у  рейхсминистра  редактор  нашего
лондонского журнала латышский журналист Ян Пальма.
     - Хорошо, - сказал Гейдрих, - я подожду. Беседа с Пальма, конечно же,
не менее важна для судеб рейха, чем встреча с  шефом  главного  управления
имперской безопасности.
     Гейдрих отошел к окну, залитому солнцем, и,  заложив  руки,  прижался
лбом к стеклу.
     Окна приемной выходили на  зеленый  дворик  министерства  иностранных
дел.  По ровному, на английский манер подстриженному газону ходили голуби.
Гейдрих негромко, словно самому себе, сказал:
     - Министерство иностранных дел обязано  иллюстрировать  тягу  к  миру
обилием прикормленных голубей.
     ...В кабинете рейхсминистра Ян Пальма сидел  за  маленьким  столиком,
отхлебывал бразильский кофе из золоченой чашки и говорил негромко:
     - Я благодарен вам,  господин  Риббентроп,  за  исчерпывающий  ответ.
Важно  стенографически  точно  передать  ваши  слова  читающей  британской
публике.
     - Я доверяю вашему бриллиантовому перу.
     - Запомнили "бриллиантовое перо"?
     - Тяжкий удел министров - запоминать.  В данном случае этот  удел  не
был для меня обузой. Мне было приятно это запомнить, дорогой Пальма.
     -  Господин  министр,  я  хотел  бы  задать  вам  вопрос,    который,
естественно,  не  будет  включен  в  публикацию.   После    блистательного
выступления фюрера в Данциге куда следовало бы  обратить  свой  взор  нам,
вашим английским друзьям?
     Риббентроп улыбнулся:
     - Вы вторгаетесь в сферу государственных секретов рейха.
     Пальма ответил - тоже с улыбкой:
     - Господин Риббентроп, я снимаю свой вопрос.
     Риббентроп поднялся, принес с другого столика электрический кофейник,
долил кофе себе и Яну и спросил:
     - Ну хорошо, а как  думаете  вы,  куда  следует  обращать  свой  взор
великой Германии?
     - По-моему, на Варшаву.
     Риббентроп отрицательно покачал головой.
     - Прага?
     Риббентроп снова отрицательно покачал головой, а потом прижал палец к
губам и сказал:
     - Вам, как другу Германии, я хочу посоветовать:  не  уезжайте  сейчас
отдыхать, даже если у вас запланирован отдых. А если и поедете, то советую
куда-нибудь поближе к Пиренеям.


     Гейдрих посмотрел на часы:
     - Я сочувствую  рейхсминистру.  Журналисты  с  их  дотошностью  могут
замучить насмерть.
     И как раз в это время вышел Пальма.  Он поклонился Гейдриху и  сказал
секретарю министра:
     - Я просил бы вас записать, что я остановился в "Адлоне",  апартамент
номер двести семнадцать. Если я понадоблюсь господину рейхсминистру, прошу
предупредить  заранее,  а  если  этого  нельзя  сделать,   то    сообщите,
пожалуйста, портье.  Я буду оставлять  свой  телефон  или  тот  адрес,  по
которому ненадолго уеду.
     Гейдрих вошел к Риббентропу. Они молча поздоровались. Гейдрих сказал:
     - Мой дорогой Риббентроп, перед тем как я начну мучить вас  вопросами
координации нашей работы, мне хотелось бы  спросить:  известно  ли  вашему
ведомству, что журналист Ян Пальма в течение трех лет посещал марксистский
клуб в университете?
     - Мне неизвестно это, и мне занятно узнать, о чем  думал  ваш  Лерст,
когда представлял мне Пальма в Лондоне?
     - Лерст не всевидящий.  Мой аппарат  раскопал  на  Пальма  интересный
материал... Мы начали серьезно смотреть за этим газетчиком...
     Риббентроп почувствовал, что холодеет: он  вспомнил  конец  беседы  с
Пальма. Он не мог сказать об этом Гейдриху, он подставил бы себя под удар.
     - Нет, я не верю этому, - сказал министр, -  мало  ли  кто  грешил  в
юности марксизмом? Пальма делает в высшей мере полезное для нас дело...
     - Тем не менее я отчитал Лерста и поручил ему заняться газетчиком. Он
его первым узнал, ему и отвечать...
     - Погодите, а что у вас есть конкретно против Пальма?
     - Он был с красными в  Вене,  он  контактировал  в  Праге  с  русским
писателем Борцовым, потом он внезапно  воспылал  любовью  к  нам...  Я  не
очень-то верю таким амплитудам... Я верю только в последовательность.
     - Он мог метаться...
     - Вот мы и займемся его метаниями...  Меня редко  подводит  интуиция,
поверьте, мой дорогой Риббентроп...



                                   Бургос, 1938, 6 апреля, 15 час. 44 мин.
__________________________________________________________________________

     Штирлиц отпер дверь комнаты, где лежал Пальма,  и,  остановившись  на
пороге, сказал:
     - Хватит валять дурака! Я сейчас прикажу забрать отсюда эту тахту,  -
лежите на полу! Хаген! - крикнул он яростно. - Где Хаген?!
     - Он отдыхает, - ответил дежурный по коридору. - Он очень устал.
     Штирлиц раздраженно захлопнул  дверь,  взял  стул,  придвинул  его  к
изголовью софы и подмигнул Пальма.
     - Громко заявляйте протест  по  поводу  Хагена,  -  шепнул  он,  -  и
слушайте при этом меня, я буду говорить очень внятно, хотя и шепотом.
     Пальма начал гневно браниться, сосредоточенно глядя в лицо  Штирлицу,
а главное, на его губы - тот произносил каждое слово округло и четко:
     - Республиканцы либо подменят самолет, либо  совершат  налет  на  эту
богадельню.  Если выберут второй путь, я не  отойду  от  вас  ни  на  шаг.
Пистолет я вам дам перед самой операцией.  Сегодня вечером, когда вернется
ваш друг Хаген, мы станем допрашивать вас вдвоем, а может быть, я приглашу
еще кого-нибудь третьего.  Я буду мучить вас светом: прожектор в  глаза  -
заранее извините меня, дружище,  но  это  в  наших  общих  интересах.  Все
поняли? Главное, не вешайте носа, все будет о'кей.
     - Ол райт, - шепотом поправил его Пальма. - О'кей - это  американский
вульгаризм...
     - Все! - закричал Штирлиц. - Хватит!  Мне  надоело  выслушивать  ваши
жалобы! Будущее в ваших руках! Ясно?! Даю вам два часа  на  размышления  -
потом пеняйте на себя!


     "Он здорово постарел за эти два года, - думал Пальма,  наблюдая,  как
на него зло кричит Штирлиц. - Мне трудно, а каково ему, бедняге? Когда  мы
в первый раз увиделись, он был ведь без единого седого волоска".



                                                              Берлин, 1936
__________________________________________________________________________

     Пальма тогда вернулся в "Адлон" и встретил в холле Петериса и  Ванга.
Они ехали на отдых в Ригу через Берлин.  Ян бросился к ним, обрадовавшись,
но в глазах у друзей он увидел холодное недоумение, и все сразу  понял,  и
остановился возле них, чуть улыбаясь:
     - Привет дипломатам!
     - Привет борзописцам, - ответил Гэс. -  Или  теперь  при  встречах  с
тобой следует говорить не "привет", а "хайль"?
     - Нет, можете просто называть меня "фюрер",  -  ответил  Ян.  -  Кого
ждете? Пошли ко мне - есть виски.
     - Спасибо, - ответил Ванг, - мы ждем приятеля.
     - Ну хорошо, ну ладно, - поморщился Ян, - мы разошлись в  воззрениях.
Но давайте хотя бы выслушаем друг друга.
     - Здесь всюду записывают разговоры,  -  ответил  Петерис,  -  мне  не
хочется, чтобы гестапо занесло в свою картотеку мой голос - я брезглив.
     - Меня не записывают.  Я пропагандист идей Германии. А выслушать друг
друга нам стоит.
     - Пожалуй, что нет, - ответил Петерис. - Тем более что мы  собираемся
съездить в Москву, в эту цитадель варварства...  Мы боимся бросить на тебя
тень.
     - Нехорошо так, - сказал Ян. - Недемократично, по-моему. Всякий волен
верить в свои идеалы.
     - Фашизм стал твоим идеалом? - удивился Ванг. - Я не предполагал, что
скотство поддается идеализации.
     - Можно подумать, что, вернувшись в Лондон, вы  уговорите  Чемберлена
подписать с Кремлем договор о совместном отпоре Гитлеру, -  жестко  сказал
Пальма. - Вы поохаете, поахаете, расскажете, как вам понравилось в столице
социализма, но по-прежнему будете выполнять все указания ваших  шефов.  Не
изображайте из себя принципиалов, парни. Вы такие же мыши, как и я, только
несколько благопристойнее.
     - Молчать - это все-таки лучше, чем прославлять.  Мы - молчим,  ты  -
прославляешь, - сказал Ванг.
     Петерис поморщился:
     - Пассивная молчаливость - тоже скверная штука.
     - Голос не мальчика, но мужа, - сказал Ян. - Так что - зайдем ко мне?
     - Ты иди, - сказал Ванг Петерису, - а я побуду здесь.  Иди, если тебе
хочется нахлестаться с ним виски.  Я могу купить себе виски сам. Пока  еще
могу...
     Петерис, однако, не пошел.
     Ян поднялся к себе, налил стакан  виски,  добавил  холодной  воды  из
крана, хотел было выпить, то, посмотрев на  часы,  зло  швырнул  папку  на
кровать и тихо, смачно выругался.
     А  когда  он  вышел  из  "Адлона"  и,  скорее  машинально,  чем    по
необходимости, "проверился", то сразу заметил за собой хвост. Двое в сером
неотступно топали следом.  Пальма изменил маршрут - в девять у  него  была
назначена встреча.  Он повернул на Унтер ден Линден, возле Пассажа свернул
на Фридрихштрассе и остановился около касс кинотеатра.
     - Что за фильм? - спросил он кассиршу и посмотрел в бликующее стекло:
двое по-прежнему следовали за ним.
     - Интересный фильм - шпионы, погони, стрельба...
     - Много стреляют?
     - Раз двенадцать... Я, правда, не смотрела, я только слышала выстрелы
по динамику.
     - Двенадцать - это мало.
     - Господин хочет купить билет?
     - Нет, благодарю: слишком мало стреляют...
     "Какие сволочи все-таки мои дружки, - думал Ян, спускаясь в метро,  -
я отрываюсь от слежки, я подставил голову под нож, а они воротят  носы  от
меня, как от прокаженного.  Хотя я и сам поступил бы так же,  будь  на  их
месте.  И никакие они не сволочи. Но долго играть в фашиста я не  смогу  -
сломаюсь".
     Он оторвался от слежки возле остановки "Митте": на стоянке такси была
только одна машина, и он взял ее, и успел заметить, как  шпики  заметались
на площади. Он долго плутал по городу, пока не убедился, что хвост отстал.
     Проходными дворами он вышел к Каналу. Его догнал  рослый  эсэсовец  и
сказал:
     - Вы уронили платок.
     - Вы ошиблись, - ответил Пальма, - мой платок у меня в  кармане,  как
мне кажется.
     - Простите, значит, я ошибся.
     - Спасибо.
     - Еще  раз  простите,  но  я  был  убежден,  что  этот  синий  платок
принадлежит вам.
     - Ну, здравствуйте, - сказал Ян, - я испугался, когда  увидел  вас  в
форме.
     - К ней нужно привыкнуть... Вы - Дориан?
     - Да. А вы - Юстас?
     - Такой же, как вы - Дориан, - хмуро ответил офицер, - пошли, здесь у
меня квартира.


          "Ц е н т р.  По данным, полученным через Риббентропа,  явствует,
     что в ближайшее время  следует  ожидать  серьезных  акций  Гитлера  в
     Испании. Д о р и а н".


          "Ц е н т р.  Шеф абвера Канарис дважды  вылетал  из  Берлина  на
     шесть дней.  Удалось выяснить, что он был в Португалии и на островах,
     принадлежащих Испании.
          Дориан  передал    ценные    пленки    о    работе    активистов
     Англо-германского общества.  Высылаю через связь. За  Дорианом  пущен
     хвост.  Кто инициатор слежки и является ли это профилактической мерой
     по отношению к иностранцу, установить пока не удалось. Ю с т а с".


     На аэродроме Яна провожали Лерст и референт министра.
     - Господин Пальма, - сказал Лерст, поднимая бокал  с  игристым  белым
мозелем, - нам было весьма радостно принимать вас здесь,  в  стране  ваших
друзей. Я пью за ваш благополучный полет и скорейшее к нам возвращение.
     - Друзья друзьями, - засмеялся Ян, - а  вчера  за  мной  топали  двое
ваших полицейских.
     - За иностра