натянул свитер: очень  боялся  простуды,  а  до  Пуллаха  путь  неблизкий,
неровен час - сляжет, а сейчас это невозможно, полная  боевая  готовность,
п р о т и в н и к  узнал то, чего не имеет права знать...



КЕМП - I
__________________________________________________________________________

     Он посмотрел на часы: до ланча осталось сорок  минут  (теперь,  после
года работы в ИТТ у Джекобса, он никогда не говорил "обед", только "ланч",
удобнее и емче; ланч предполагает и знакомство, и обмен мнениями, и легкую
выпивку, все завязано в одном слове; "давайте  пообедаем"  -  многословно,
ближе к обжираловке, в то время как ланч и есть ланч; все  ясно  с  самого
начала).
     Вечер будет занят:  в с т р е ч а  вполне перспективна, речь  идет  о
вербовке графа Бах цу Элльсберга; подготовительную  работу  провел  доктор
Райн, этот надежен, не  страдает  иллюзиями,  если  сказал  "да",  значит,
убежден в успехе;  отчего  не  звонит  Блас?  Хотя  я  позволил  ему  все,
наверное, уложил девку в постель:  красавец,  молод,  не  то  что  Роумэн;
беседу с Штирлицем придется перенести на завтра,  потому  как  сегодня  на
тринадцать тридцать назначен ланч в "Лукулусе" - лучший ресторан  Мадрида,
всего десять столиков, цен нет, все, как у "Максима" в Париже;  собираются
самые уважаемые люди города, тысяча песет больше, тысяча меньше, кого  это
волнует, когда совершаются миллионные сделки?! В  д е л е  оправданы любые
траты; только тупые скопидомы боятся  выбросить  тысячу  там,  где  пахнет
миллионами, и, как правило, проигрывают,  ибо  всякое  начало  связано  со
щедрыми тратами, прибыли потом идут, диалектика, не поспоришь.
     Из Буэнос-Айреса прилетели  т у з ы,  их опекает Гутиерес-младший; на
приемы к  с е н ь о р е  Франко получает личные приглашения, силен,  связи
поразительны.
     Кемпа  несколько  удивило  то,  что  они,  эти  банковские  тузы   из
Аргентины, прибыли вместе с  промышленниками;  как  правило,  такого  рода
смешанные группы прилетают  тогда  лишь,  когда  речь  идет  о  подписании
какого-то особо крупного  индустриального  железнодорожного  или  военного
проекта, а такого в Аргентине пока что не предвиделось; во  всяком  случае
Штирлиц, когда Кемп поручил ему составить справку по заинтересовавшей  его
коллизии, ничего серьезного не  нашел,  хотя  проанализировал  всю  прессу
республики, даже ту, левую, которая была запрещена к  ввозу  в  Испанию  и
доставлялась в ИТТ с дипломатической почтой, не подлежавшей,  естественно,
досмотру таможенных властей Франко.
     Кемп, понятно, не мог и  предполагать,  что  Штирлиц  заинтересовался
пустячной статьей в "Кларине", где речь шла о предполагаемом строительстве
каскада  электростанций  в  районе  Барилоче,  что  на  границе  с   Чили;
совершенно пустынный, необжитой район, почему именно там? Отчего "Кларин",
начавший, как было объявлено, цикл репортажей об этом  проекте,  напечатал
только один, а потом замолчал? Зная суть работы  секретного  подразделения
Геринга, занимавшегося созданием атомной бомбы для рейха, Штирлиц  помнил,
что первым и основным вопросом проекта была привязка лабораторий и опытных
заводов по  производству  гелия  к  электростанциям,  с  соблюдением  норм
чрезвычайной секретности.
     Штирлиц  з а л о ж и л  информацию в память,  но  не  з а п у с т и л
ее в исследование,  поскольку  приучил  себя  к  тому,  что  анализировать
следует факты, а не домыслы.
     Он, конечно, не знал и не мог знать, отчего Кемп поставил  перед  ним
задачу п р о с ч и т а т ь то новое, что намечалось в промышленно-дорожном
строительстве  Аргентины,  как  и  Кемп,  в  свою  очередь,  мог    только
предполагать, зачем группа тузов из Буэнос-Айреса прилетела в Мадрид -  по
личному указанию Перона. Лишь один человек в этой группе, профессор Дейва,
выступавший в качестве научного эксперта, был  посвящен  в  истинную  цель
поездки в Европу.  Именно он, Дейва, должен  был,  вскользь,  ненавязчиво,
прощупать  возможность  приобретения  в  разных  фирмах   (желательно    в
английских и шведских, но через  испанские  концерны)  тех  стратегических
материалов, станков и  аппаратуры,  которые  нужны  Риктеру  для  создания
ш т у к и;  работы в  Барилоче  начались  уже,  были  окружены  абсолютной
тайной, и сводки по результатам каждого дня докладывались  непосредственно
президенту.  Он, профессор Дейва, должен был  с т а в и т ь  свои  вопросы
таким образом, чтобы его собеседники ни в  коем  случае  и  ни  при  каких
обстоятельствах  не  могли  понять,  чем  же  по-настоящему   интересуются
аргентинцы.  Более того, Гутиерес разработал  точный  план  дезинформации,
выполнение которого должно было дать возможность испанцам  и  тем,  кто  с
ними связан, прийти к выводу, что Перон задумал гигантский план  портового
и городского строительства ("нация прежде всего, я  думаю  не  о  каких-то
мифических "классах", изобретенных Марксом, но обо всех трудящихся"),  что
достаточно хорошо прозвучит в прессе после выборов.
     Ни Штирлиц и ни Кемп не могли  также  предположить,  что  Дейве  было
вменено  и  еще  одно  деликатное  поручение  (впрочем,  не  ему  одному),
связанное с выяснением судьбы тех  лиц,  которые  были  з а в я з а н ы  в
атомный проект нацистов; фамилия Штирлица стояла не на последнем месте.
     ...Порою Кемп ненавидел себя за избыточную,  как  он  сам  определял,
"немецкость". Он ничего не мог поделать с собою, когда мозг его, словно бы
отдельно от него самого и от его глубинной сути, автоматически просчитывал
ту реальную, чисто житейскую экономию, которую дают все эти деловые  ланчи
и коктейль-парти.  Суммы эти не просто намертво отпечатывались в его мозгу
(порою совершенно помимо его воли),  но  и  слагались  в  некую  концепцию
бюджета; как-то само по себе получалось так, что оклад содержания, который
платила фирма, почти целиком переходил на его счет  в  "Банк  де  Мадрид";
питался он именно  во  время  этих  практически  ежедневных  приемов;  Эрл
Джекобс выделил  ему  довольно  значительную  сумму  на  представительские
расходы и  бензин  (так  называемые  транспортные  затраты),  фирма  также
финансировала его телефонные разговоры и, после  того  как  он  подготовил
четыре выгоднейших контракта, взяла на  себя  половину  квартирной  платы,
поскольку Джекобс решил, что его холостяцкая квартира  вполне  может  быть
оборудована  для  встреч  с  нужными  людьми,  когда  беседа  в  ресторане
нежелательна по целому  ряду  соображений,  а  прежде  всего  потому,  что
секретная полиция - особенно после того, как Франко санкционировал широкие
связи с Америкой,  -  хочет  знать  все  и  всех,  влезает  в  прерогативы
министерства экономики, отрабатывает свой хлеб почем зря, а  ведь  рапорты
агентуры могут быть неквалифицированными или тенденциозными, и тогда  даже
сам Эрл Джекобс  с  его  связями  не  гарантирован,  что  удастся  вовремя
"погасить" ненужную свару.
     Иногда Кемп доставал  свою  чековую  книжку  и  любовно  просматривал
ежемесячно увеличивавшуюся сумму своего счета, - ведь после войны начал  с
нуля, а через одиннадцать месяцев сможет  купить  старый  дом  на  берегу,
возле  Малаги,  который  присмотрел  во  время  одной  из  командировок  в
Андалусию.  Опять-таки  независимо  от  себя  самого,  как-то   совершенно
автоматически, его мозг,  подчиненный  расчетливому  педантизму,  легко  и
точно просчитал, что потребуется еще три года работы в  корпорации,  чтобы
превратить  р а з в а л ю х у  во вполне пристойный пансионат, который  он
назовет "Кондор"; восемь номеров, большой холл-ресторан, бассейн во дворе;
Герман  Гискес,  подполковник  абвера,  один  из    наиболее    доверенных
сотрудников Гелена, сказал во время их последней встречи, что  через  пару
лет  в  гамбургских  газетах  вполне  можно  будет  напечатать  рекламу  о
"немецком уголке на берегу Средиземного моря"; именно  сейчас  в  Германии
делают  деньги,  потаенные  деньги,  значит,  люди    захотят    отдохнуть
недельку-другую  вдали  от  чужих  глаз,  пригласив  на  солнышко  хорошую
подругу.
     Гискесу он верил; впервые они встретились на конспиративной  квартире
Гелена в Мюнхене, в сентябре сорок четвертого; генерал тогда пригласил его
(не Кемпа еще) подполковника Рихарда  Виккерса,  и  подполковника  Германа
Гискеса.
     Гелен был сумрачен, долго сидел у приемника  "Блаупункт",  настраивая
его на волну той  немецкой  радиостанции,  которая  передавала  тирольские
песни (очень  голосисты,  надежно  забивают  разговоры;  прослушивание  их
беседы коллегой Мюллером,  таким  образом,  практически  невозможно,  если
допустить, что гестапо - по заданию Кальтенбруннера - все-таки оборудовало
его конспиративную  квартиру  аппаратурой),  потом  пригласил  офицеров  к
маленькому столику, сервированному печеньем, трофейным толстым шоколадом и
жидким кофе.
     - Я собрал вас, - сказал он, -  не  по  причине  какого-то  приятного
известия, а совсем наоборот.... Я хочу поговорить с вами вполне откровенно
о том, что нас ждет.  А ждет нас оккупация.  Да,  да,  именно  так.  Война
проиграна, крах неминуем.  И я хочу рассказать о том, как каждому  из  вас
надлежит себя вести после того, как вы будете арестованы...
     Гелен нахмурился, лоб собрало резкими морщинами, было видно,  как  он
устал и издерган: щеки запали, глаза окружены темными тенями.
     - Да, да, - раздражаясь, повторил он, - именно так, после  того,  как
вы будете арестованы...  Единственно, кто, возможно, избежит ареста, -  он
поднял глаза на Кемпа, - будете вы, потому что я пробил для вас назначение
в Лиссабон; получаете фамилию "Кемп", начинаете службу в  нашем  атташате.
Но большую часть времени тратьте на то, чтобы уже сейчас, не медля, искать
контакты с ИТТ, - я верю  моему  другу  доктору  Вестрику.  Не  думайте  о
текущих делах; ваша главная задача  -  подготовить  т о ч к у,  которая  в
будущем позволит организовать надежную крышу для всех  тех,  в  ком  будем
заинтересованы мы, солдаты той Германии, которая возродится из пепла.
     ...Второй раз Кемп встретился с Германом Гискесом в Лиссабоне,  когда
тот прилетел в португальскую столицу вместе с Густавом Гаузнером в декабре
сорок четвертого, накануне рождества; они отправились на  Байро-Алто  -  в
район  местной  Флит-стрит,  в  маленький  ресторанчик  "Нова  примавера";
говорили мало, пили много, настроение у всех было подавленное;  дали  обет
помогать  друг  другу  чем  могут  и  как  могут,  грядущему  ужасу  можно
противоположить  лишь  одно:  единство  боевых  соратников.  Кемп  перевел
пословицы, выведенные синей глазурью по белым изразцам,  вмонтированным  в
стену: "Хорошо делает тот, кто делает", "Фальшивый  друг  -  самый  худший
враг".  Именно тогда Гискес и пошутил: "Самая большая помощь,  которую  мы
сможем оказать нашей несчастной родине, заключается, видимо, в том,  чтобы
каждый из нас смог разбогатеть, как Крез.  Только бы потом не сесть сиднем
на это богатство,  а  поделить  его  между  борцами...  Страшненькая  идея
определяет конец режима: "богатейте, и вы поможете нации!" Где наша  былая
немецкая духовность, боже ты мой?!"


     ...В "Лукулусе" было весело, аргентинцы устроили  великолепный  обед,
мясо таяло во рту, нигде в мире нет такой  говядины,  как  у  них,  хозяин
ресторана не обиделся, когда они привезли повара из своего посольства, тот
готовил  ростбифы  и   вырезки,   наблюдая   за   тем,   чтобы   не   было
п е р е ж а р а,   это   самый   страшный   грех,   поскольку    пропорция
прижаристости - сверху и  крови  -  внутри  есть  первооснова  гастрономии
Байреса; малейшее нарушение чревато позором, незачем тогда было печатать в
меню названия блюд, славившихся в Аргентине.
     Вино  подавали  из  бодег  Мендосы  -  специально  привезли  с  собою
пятнадцать ящиков; конечно, испанская "Рьоха"  прекрасна,  но  уж  коли  в
"Лукулусе" сегодня  принимают  на  аргентинский  лад,  то  пусть  главное,
определяющее стол, то есть мясо и вино, будет аргентинским.
     Маркиз де ля Куэнья был в  ударе,  рассказывал  анекдоты,  хозяева  и
гости хохотали до  слез;  изначально  чинный  порядок  сменился  дружеской
раскованностью: люди менялись местами, разговор  сделался  общим,  шумным;
разбились по  и н т е р е с а м,  вопросы и ответы  пробрасывались  легко,
между делом, -  если  слушать  со  стороны,  могло  показаться,  что  люди
беседуют  о  сущих  безделицах,  да  и  выпито  немало,  однако  же   коли
проанализировать с у т ь этого застолья, то компетентные экономисты смогли
бы составить жесткую схему, построенную на  мягких,  словно  прикосновение
кошачьих лапок, намеках, возгласах удивления,  полуфраз,  а  то  и  просто
междометий. Как большое красочное панно складывается из невзрачных мозаик,
так и  здесь  главный  смысл  был  надежно  упрятан  в  шелуху  совершенно
необязательных слов; лишь будучи собранными на машинописные страницы,  они
обретали законченный логический смысл.
     Правда, Кемп, внимательно слушавший  все  и  всех  (это  у  них  было
заранее обговорено с Джекобсом), не мог скрыть удивления, когда  профессор
Дейва, подсевший к нему с бокалом вина, заговорил на прекрасном  немецком;
спрашивал о  судьбе  гумбольдтовской  библиотеки  ("боже,  как  упоенно  я
работал у  вас  в  Берлине,  какая  прекрасная  систематизация  знаний!"),
интересовался тем, что стало с бесследно исчезнувшей Дрезденской галереей,
ведь это русская зона оккупации, чего ждать от вандалов; потом сказал, что
его немецкие друзья в Байресе беспокоятся о профессоре Грюннерсе; не имеет
ли "милый Кемп" какой-либо информации об этом выдающемся математике; я был
бы бесконечно признателен, попробуй вы разыскать его, все-таки  Испания  -
это Европа, вам ближе до Германии, не то, что нам, живем на другой стороне
земли, ходим вверх ногами, Новый год отмечаем в тот день, когда  наступает
лето, все не как у людей. Кстати, о профессоре Грюннерсе может знать некий
полковник Штиглиц, мне называли его имя в  нашем  университете,  вдруг  вы
слыхали что-то и о нем, чем черт не шутит?!
     Не  дождавшись  ответа  Кемпа,  словно  бы  это  и  не  очень-то  его
интересовало, профессор Дейва переключился на  беседу  с  маркизом  де  ля
Куэнья, обрушил на него поток информации по поводу  того,  как  интенсивно
бразильцы начали освоение пограничных с Аргентиной районов  неподалеку  от
водопада  Игуасу,  используя  технику,  полученную  ими  из  Швеции  через
посредничество испанцев; "мы ревнуем,  в  конце  концов  Бразилия  -  дитя
Португалии, а мы подданные испанской культуры, разве  может  любимая  мать
выказывать равнодушие родным детям?!"
     Маркиз де ля Куэнья посмеялся:
     - Главная разница между нами и португальцами заключается в  том,  что
те пускают быков на корриду, забинтовав им рога  мягкими  тряпками,  а  мы
алчем противоборства с шилом.  Да и вообще, детская ревность часто  бывает
беспочвенной, в подоплеке ее чувства, а не факты.  Насколько мне известно,
мы не очень-то активно торгуем с Бразилией. Вполне, впрочем, возможно, что
кто-то из  наших  влез  туда,  минуя  моих  бюрократов,  дело  есть  дело,
искусственные препоны мешают обмену капитала, спасибо за ваше сообщение, я
не премину поспрашать наших бездельников...
     Когда Дейва собрался подняться с кресла и перейти поближе к Джекобсу,
Кемп протянул ему свою визитную карточку:
     - Мне  было  крайне  приятно  познакомиться  с  вами.  Я  не  премину
расспросить моих друзей о том, что вас интересует.
     Дейва достал свою карточку, дописал на ней еще два телефона, заметив:
     - Буду рад видеть вас в  Байресе.  Здесь  я  остановился  в  "Ритце",
терпеть  не  могу  роскоши,  но,  увы,  положение  обязывает:  мои   боссы
невероятные моты, они не могут, видите ли, жить в однокомнатных номерах...
     Как и всегда, Кемп уезжал с приемов раньше Джекобса  (это  было  тоже
обговорено заранее), чтобы к возвращению того обобщить вопросы,  возникшие
во время ланча.  Он подошел к своей  машине  (на  такие  мероприятия  брал
престижный автомобиль фирмы,  старый  "остин"  с  затемненными  стеклами),
отпер дверь, хотел было сесть  за  руль,  но  услыхал  свою  фамилию;  его
окликнули из машины, что стояла совсем рядом с "остином"; голос  показался
знакомым, ничего тревожного; обернулся:  за  рулем  неприметного  "штеера"
сидел Густав Гаузнер...


     - Вот так, да? - задумчиво переспросил  Кемп,  выслушав  стародавнего
знакомца, и ощутил давно забытое желание затянуться крепкой  сигаретой.  -
Ладно, садитесь ко мне, отъедем отсюда, там и решим, как поступать.
     - Да нет же, - раздраженно сказал Гаузнер. - Как  надо  поступать,  я
знаю, у меня инструкции. Другой вопрос - успеем ли?
     -  Успеем,  -  ответил  Кемп  и  усмехнулся.  -  Особенно  если  есть
инструкции. Кстати, вы что, тащили их через границу?
     - Как и туловище, - в тон ему усмехнулся Гаузнер. - Инструкции здесь,
- он мягко прикоснулся указательным пальцем правой руки ко лбу. -  Все  по
пунктам, заучено вплоть до запятых.
     Кемп припарковал  машину  на  улице  генерала  Мола,  положил  в  рот
жевательную резинку и сказал:
     - Про женщину понял.  Про связь, которую надо передать вам, тоже. Про
отель и машину тем более.  Но я не могу взять  в  толк,  почему  мне  надо
немедленно улетать отсюда в Буэнос-Айрес? Это будет выглядеть бегством.
     - Позвоните Киршнеру.  У  него  дополнительные  указания.  Вы  знаете
Киршнера?
     ...Киршнер, один из  тех,  кто  был  внедрен  Геленом  в  Испанию  на
глубинное вживание, пока не имел оперативных  заданий,  избегал  всяческих
контаков с немцами и использовался "организацией" в самых крайних случаях.
Сейчас был именно такой случай.  Сегодня утром из Гамбурга позвонила "тетя
Гертруда" (агент Мерка) и, поприветствовав "милого Хайнца", попросила  его
передать Герберту (Кемпу) - если  тот  вдруг  позвонит  ему,  -  чтобы  он
"позаботился об уборке дома" после того, как  "разъедутся  родственники  с
юга".
     Безобидная фраза, которую Киршнер передал Кемпу, когда  тот  позвонил
ему, расшифровывалась следующим образом: "После того как человек, вышедший
к вам на связь, выполнит возложенную на него задачу,  ликвидируйте  его  с
помощью абсолютно надежных людей, сами после  этого  передислоцируйтесь  в
Аргентину, на заранее обусловленную явку".
     Кемп медленно, словно  бы  завороженно  положил  трубку  и  не  сразу
решился выйти к Гаузнеру из подвального помещения, откуда звонил  (что  за
дурацкая манера устанавливать телефоны  возле  сортиров?!).  Он  до  ужаса
явственно видел лицо Гаузнера, когда они сидели в Лиссабоне всего каких-то
два года тому назад  и  говорили  о  том,  что  единственной  панацеей  от
тотального  исчезновения  немцев  с  карты  мира  является   лишь    одно:
абсолютное, сердечное, искреннее дружество; хватит нам  позволять  всякого
рода  недоумкам,  вроде  ефрейтора,  пользоваться   врожденным    немецким
качеством  п о р я д к а, безусловным исполнением любого, самого дурацкого
приказа вышестоящего.
     С неведомым ему ранее ужасом Кемп вдруг понял, что он ни на минуту не
усомнился в том, что выполнит приказ "организации" и  организует  убийство
Гаузнера  ("уборка  дома")  после  того,  как  тот  сделает  свою  работу.
Поскольку Гаузнер приехал сюда, значит, он автоматически  перешел  в  его,
Кемпа, подчинение  и,  следовательно,  изложит  в  подробностях,  что  ему
предстоит сделать; ох, лучше бы мне не знать этого, подумал Кемп; будь все
трижды неладно; не жизнь,  а  какое-то  глумление  над  тем,  что  есть  в
человеке божеского...  Хотя есть ли?  Все  выжгло,  век  жестокий,  не  на
милосердие рассчитан.
     - Ну что ж, - сказал он, поднявшись в кафе и медленно опустившись  за
мраморный столик рядом с Гаузнером. - Все сходится. Рассказывайте д е л о,
я получил необходимые указания, помощь обеспечу.
     - Как со временем? - снова поинтересовался Гаузнер. - Поверьте  моему
чутью, со