из  верных  сотрудников  разведки
доставить пастора прямо сюда, на заставу. Но он понимал, что любой  звонок
в Берлин будет зафиксирован ведомством Мюллера, а провал Шелленберга в той
миссии, которую  он  вменял  в  обязанность  пастору,  должны  были  стать
козырной картой именно его, Штирлица, когда он будет докладывать  об  этом
Борману - с фотографиями, данными магнитофонных записей, явками и рапортом
пастора, чтобы скомпрометировать те переговоры, не фиктивные, а настоящие,
которые должен был вести в Швейцарии генерал Карл Вольф.
     Договорившись о месте, в котором он переведет через границу  пастора,
- это было ущелье, поросшее хвойным  молодым  лесом,  -  Штирлиц  еще  раз
расспросил о том, как  называется  маленький  отель  в  Швейцарии,  видный
отсюда, с границы; он узнал, как зовут хозяина  отеля  и  сколько  времени
придется ждать такси из города; он выяснил, где находится ближайший  отель
на равнине - по легенде пастор шел на лыжах с равнины в горы и  заблудился
в ущельях. В Берне и Цюрихе  у  пастора  были  друзья.  Открытка,  которую
пастор должен был отправить с видом набережной Лозанны,  значила  бы,  что
предварительные разговоры закончены, связь налажена, можно  приезжать  для
серьезных бесед. Поначалу Шелленберг возражал против этого плана Штирлица.
     - Слишком просто, - говорил он, - слишком все облегчено.
     - Он не сможет вести себя иначе, - ответил Штирлиц. - Для него лучшая
ложь - это абсолютная правда. Иначе он запутается, и им  займется  местная
полиция.


     К себе в Бабельсберг Штирлиц вернулся поздно ночью. Он  отпер  дверь,
потянулся к выключателю, но услыхал голос - очень знакомый и тихий:
     - Не надо включать свет.
     "Холтофф, - понял Штирлиц. - Как он попал сюда? Что-то случилось,  и,
видимо, очень важное..."


     Отправив телеграмму в Стокгольм,  профессор  Плейшнер  снял  номер  в
маленьком отеле в Берне, принял ванну, потом спустился в ресторан и  долго
недоумевающе разглядывал меню. Он переводил взгляд со слова  "ветчина"  на
цену, с "омаров" на цену, он изучал эту вощеную, отдающую синевой  бумагу,
а после - неожиданно для самого себя засмеявшись - сказал:
     - Гитлер - сволочь!
     Он был в ресторане один, на  кухне  повар  гремел  кастрюлями,  пахло
топленым молоком и свежим хлебом.
     Плейшнер повтори - теперь уже громче:
     - Гитлер - дерьмо!
     Видимо, кто-то услышал его: появился молодой розовощекий официант. Он
подплыл к профессору, сияя улыбкой.
     - Добрый день, мосье.
     - Гитлер - собака! - закричал Плейшнер. - Собака! Сволочь! Скотина!
     Он ничего не мог с собой поделать - началась истерика.
     Поначалу официант пытался  улыбаться,  считая  это  шуткой,  а  потом
побежал на кухню, и оттуда выглянул повар.
     - Позвонить в больницу? - спросил официант?
     - Ты сошел с ума, - ответил повар, - к нам в ресторан приедет  карета
"Скорой помощи"! Сразу же распустят слух, что у нас отравили человека.
     Через час Плейшнер выписался из этого  отеля  и  переехал  в  частный
пансион на берегу озера. Он понял, что оставаться там после этой  дурацкой
истерики глупо.
     Истерика  сначала  очень  испугала  его.  А  потом  он   почувствовал
облегчение. Он ходил по улицам, то и дело оглядываясь: боялся, что  сейчас
у него за спиной  заскрипят  тормоза,  его  схватят  под  руки  молчаливые
молодчики, и увезут в подвал, и там станут  бить  за  то,  что  он  посмел
оскорбить великого фюрера. Н он шел по улице, и никому  до  него  не  было
дела. Возле газетного киоска он накупил английских и французских газет, на
первых полосах были карикатуры Гитлера и Геринга. Он тихонько засмеялся  и
сразу же испугался, что снова начнется истерика.
     - Бог мой, - вдруг сказал он. - Неужели все позади?
     Он шел  на  конспиративную  квартиру,  по  адресу,  который  ему  дал
Штирлиц, по пустынной улице. Оглянувшись несколько раз, профессор вдруг (и
снова неожиданно для себя) стал кружиться в вальсе. Он  напевал  себе  под
нос  какой-то  старинный  вальс  и   упоенно   кружился,   по-старомодному
пришаркивая мыском туфель и делая такие пробеги, которые - он это помнил -
делали эстрадные танцоры в начале века.


     Дверь ему открыл высокий, плотный мужчина.
     - Отто просил передать, - сказал профессор слова пароля, - что  вчера
вечером он ждал вашего звонка.
     - Заходите, - сказал мужчина, и Плейшнер зашел в квартиру, хотя он не
имел права этого делать, не дождавшись отзыва: "Странно, я был  дома,  но,
видимо, он перепутал номер".
     Пьяный воздух свободы сыграл с  профессором  Плейшнером  злую  шутку:
явочная квартира была провалена  фашистами,  и  сейчас  нелегалы  Мюллера,
жившие по швейцарским паспортам, ждали "гостей".  Первым  гостем  оказался
связник Штирлица - профессор Плейшнер.
     - Ну? - спросил высокий мужчина, когда они вошли в комнату. - Как  он
там?
     - Вот, - сказал Плейшнер, протягивая ему крохотную ампулу, - тут  все
сказано.
     Это его спасло: немцы не знали  ни  пароля,  ни  тех  людей,  которые
должны были бы прийти на связь. Поэтому было принято решение: если связник
не войдет без отзыва, его надо схватить и,  усыпив,  вывезти  в  Германию.
Если же он войдет  в  контакт,  установить  за  ним  наблюдение  и,  таким
образом, выйти на главного резидента.
     Высокий человек ушел в соседнюю  комнату.  Там  он  вскрыл  ампулу  и
разложил на столе листочек папиросной бумаги. Цифры слагались в донесение.
Такие же цифры находились сейчас в центре дешифровки  гестапо  в  Берлине:
именно этим шифром передавались донесения русской радисткой, которая  дала
согласие работать на Гиммлера.
     Высокий мужчина протянул донесение своему помощнику и сказал:
     - Срочно в посольство. Передай нашим, чтобы  организовали  наблюдение
за этим типом. Я задержу его и постараюсь с ним поговорить - он  дилетант,
его, видимо, используют, я его расшевелю...



                             (Из партийной характеристики на члена НСДАП с
                        1944 года Барбару Беккер,  унтершарфюрера  СС  (IV
                        отдел   РСХА):    "Истинная    арийка.    Характер
                        нордический,  стойкий.  Безукоризненно   выполняет
                        служебный долг. С товарищами  по  работе  ровна  и
                        дружелюбна.  Спортсменка.  Беспощадна   к   врагам
                        рейха.   Незамужняя.   В   порочащих   связях   не
                        замечена...")

     Кэт ходила по комнате, укачивая сына. В отсутствие Штирлица - как  он
и  говорил  -  ее  перевели  на  конспиративную  квартиру   гестапо,   где
оборудовали небольшую,  но  мощную  радиостанцию.  Кэт  смотрела  на  лицо
спящего мальчика и думала: "Всему в жизни надо  учиться:  и  как  готовить
яичницу, и где искать книгу в каталоге, математике надо учиться тем более.
А вот материнству учиться не надо..."
     - Мы зовем людей к естественности, -  сказала  ей  как-то  охранница,
фрейлейн Барбара.
     Она была совсем еще молода и любила поболтать перед ужином. Солдат СС
Гельмут, живший в  соседней  комнате,  сервировал  стол  на  троих,  чтобы
отпраздновать двадцатилетие воспитанницы "Гитлерюгенда".  Во  время  этого
торжественного ужина - с картофелем и гуляшом - Барбара сказала, что после
того, как Германия выиграет войну, женщины, наконец, смогут заняться своим
делом - уйти из армии и с производства и начать строить большие германские
семьи.
     - Рожать и кормить - вот задача женщины, - говорила  Барбара,  -  все
остальное - химеры,  выдуманные  растленными  буржуазными  демократиями  и
сталинским режимом. Нет  ничего  чище  животных  инстинктов.  Я  не  боюсь
говорить об этом открыто.
     -  Это  как?   -   хмуро   поинтересовался   Гельмут,   только-только
откомандированный с фронта после сильнейшей контузии. - Сегодня  со  мной,
завтра с другим, а послезавтра с третьим?
     - Это гнусность, - ответила Барбара, брезгливо поморщившись. -  Семья
свята и незыблема. Но разве в постели с мужем, с отцом дома, я не могу так
же наслаждаться силой любви, как если бы он был и  вторым,  и  третьим,  и
четвертым? Надо освободить себя от стыдливости - это  тоже  химера...  Вы,
вероятно, не согласны со мной? - спросила она, обернувшись к Кэт.
     - Не согласна.
     - Желание  произвести  лучшее  впечатление  -  тоже  уловка  женщины,
древняя как мир. Уж не кажется ли вам, что наш добрый  Гельмут  предпочтет
вас мне? - засмеялась Барбара. - Он боится славян, и потом, я моложе...
     - Я ненавижу женщин, - глухо сказал Гельмут. - "Исчадие  ада"  -  это
про вас.
     - Почему? - спросила Барбара и озорно подмигнула Кэт. - За что вы нас
ненавидите?
     - Вот за то самое, что вы тут проповедовали. Женщина хуже злодея:  он
хоть не обманывает - злодей, он сразу злодей. А тут сначала  такую  патоку
разольют, что глаза слипаются, а после  заберут  в  кулак  и  вертят,  как
хотят, а при этом еще спят с твоим ближайшим другом...
     - Вам жена наставила рога! - Барбара даже захлопала в ладоши.
     Кэт отметила для себя, что у нее были очень  красивые  руки:  мягкие,
нежные, с детскими ямочками и аккуратно отполированными розовыми ногтями.
     Эсэсовец  тяжело  посмотрел  на  Барбару  и  ничего  не  ответил:  он
подчинялся ей, он был рядовым солдатом, а она унтершарфюрером.
     - Простите, - сказала Кэт, поднимаясь из-за стола, - я  могу  уйти  к
себе?
     - А что случилось? - спросила Барбара. - Сегодня не бомбят,  работать
вы еще не начали, можно и посидеть чуть дольше обычного.
     - Я боюсь - проснется маленький. Может быть, вы позволите мне спать с
ним? - спросила Кэт. - Мне  жаль  господина,  -  она  кивнула  головой  на
Гельмута, - он, наверное, не высыпается с маленьким...
     - Он тихий, - сказал Гельмут, - спокойный парень. И совсем не плачет.
     - Это запрещено, - сказала Барбара. - Вам полагается  жить  в  разных
помещениях с ребенком.
     - Я не убегу, - попробовала улыбнуться Кэт.
     - Отсюда невозможно бежать, - ответила Барбара.  -  Нас  двое,  да  и
запоры надежные. Нет, я очень сожалею, но у меня есть приказ командования.
Попробуйте поговорить с вашим шефом.
     - А кто мой шеф?
     - Штандартенфюрер Штирлиц. Он может нарушить указание начальства -  в
случае, если вы преуспеете в работе. У одних стимул - деньги, у  других  -
мужчины; у вас самый верный стимул к хорошей работе - ваше  дитя.  Не  так
ли?
     - Да, - ответила Кэт. - Вы правы.
     - Между просим, вы до сих пор не дали ребенку имя, - сказала Барбара,
отрезая от картофелины маленький ломтик.
     Кэт заметила, что девушка ест, словно на дипломатическом приеме, - ее
движения были полны  изящества,  и  картофель,  изъеденный  червоточинами,
казался каким-то диковинным, экзотическим фруктом.
     - Я назову его Владимиром...
     - В честь кого? Ваш отец был Владимиром? Или его  отец?  Кстати,  как
его звали?
     - Кого?
     - Вашего мужа.
     - Эрвин.
     - Я знаю, что Эрвин. Нет, я спрашиваю его настоящее имя, русское...
     - Я знала его как Эрвина.
     - Он даже не называл вам своего имени?
     - По-моему, - улыбнулась Кэт, - ваши разведчики, так же,  как  и  все
разведчики мира, знают друг друга по псевдонимам. То, что я - Катя,  а  не
Кэт, знал мой шеф в Москве  и,  вероятно,  знали  те  люди,  которые  были
связаны с Эрвином, его здешние руководители.
     - Владимиром, мне кажется, звали Ленина, - помолчав, сказала Барбара.
- И благодарите бога, что вами  занимается  Штирлиц:  он  у  нас  славится
либерализмом и логикой...


     "Рейхсфюреру СС Генриху Гиммлеру.
     С_т_р_о_г_о_ _с_е_к_р_е_т_н_о_. Только для личной передачи.
     В одном экземпляре.

                                Рейхсфюрер!

     Вчера  ночью  я  приступил  к  практическому  осуществлению  операции
"Истина". Этому предшествовало предварительное ознакомление с  ландшафтом,
с дорогами, с рельефом местности. Я считал, что  неосмотрительно  наводить
более  подробные  справки  о  шоферах,  которые  будет  перевозить   архив
рейхслейтера Бормана, или о предполагаемом  маршруте.  Это  может  вызвать
известную настороженность охраны.
     Я задумал проведение акции по возможности "бесшумно", однако  события
вчерашней ночи не позволили мне  осуществить  "бесшумный"  вариант.  После
того,  как  мои  люди,  одетые  в  штатское,  развернули  посредине  шоссе
грузовик, колонна, перевозившая  архив  рейхслейтера,  не  останавливаясь,
открыла стрельбу по грузовику и трем моим людям. Не спрашивая, что это  за
люди, не проверяя  документов,  первая  машина  охраны  партийного  архива
наскочила на наш грузовик и  опрокинула  его  в  кювет.  Дорога  оказалась
свободной. Пять человек из первой машины прикрытия перескочили в следующий
автомобиль, и колонна двинулась дальше. Я понял, что  в  каждом  грузовике
следуют, по крайней мере, пять или шесть человек, вооруженных  автоматами.
Это, как выяснилось впоследствии, не солдаты и не офицеры. Это функционеры
местной организации НСДАП, мобилизованные в ночь перед эвакуацией  архива.
Им был дан личный приказ Бормана  -  стрелять  в  каждого,  независимо  от
звания, кто приблизится к машинам более чем на двадцать метров.
     Я понял, что следует изменить  тактику,  и  отдал  приказ  расчленить
колонну: одной части своих людей  я  приказал  следовать  по  параллельной
дороге до пересечения шоссе с железнодорожной  линией:  дежурный  там  был
изолирован, его место занял мой доверенный  человек,  который  должен  был
преградить путь, опустив  шлагбаум.  Я  же  с  остальными  людьми,  разбив
колонну  надвое  (для  этого  пришлось  поджечь  фаустпатроном   грузовик,
следовавший тринадцатым по счету от головной машины), остался на месте.  К
сожалению,  нам  пришлось  пустить   в   ход   оружие:   каждый   грузовик
"отстреливался" до последнего патрона, невзирая на то, что  мы  предложили
вступить в переговоры. первые тринадцать грузовиков подошли к  переезду  в
одно время  с  нашими  машинами,  но  там  уже  стояло  десять  танков  из
армейского  24-го  корпуса,  которые  взяли  на  себя  охрану   грузовиков
рейхслейтера. Наши люди были вынуждены отступить. Те грузовики, которые мы
отбили, были сожжены, а все мешки  и  цинковые  ящики,  захваченные  нами,
перегружены в бронетранспортеры и отвезены на аэродром. Шоферы, довозившие
бронетранспортеры до аэродрома, были ликвидированы нашей ударной группой.
     Хайль Гитлер! Ваш Скорцени".


     На конспиративную квартиру пришел Рольф с двумя  своими  помощниками.
Он  был  слегка  навеселе  и  поэтому  все  время  пересыпал   свою   речь
французскими словами. Мюллер сказал ему, что Кальтенбруннер  дал  согласие
на то, чтобы именно он, Рольф, работал с русской в то время, когда Штирлиц
отсутствует.
     - Шелленберг отправил Штирлица на задание. Рольф в  это  время  будет
работать на  контрасте:  после  злого  следователя  арестованные  особенно
тянутся к доброму. Штирлиц добрый, а?  -  И  Кальтенбруннер,  засмеявшись,
предложил Мюллеру сигарету.
     Мюллер закрыл и какое-то мгновенье  раздумывал.  Мюллера  устраивало,
что факт разговора с Борманом кого-то из  сотрудников  РХСА  был  известен
Гиммлеру и прошел мимо Кальтенбруннера: эта  "вилка"  создавала  для  него
возможность маневрировать между двумя  силами.  Поэтому  он,  естественно,
никак не посвящал Гиммлера в суть  подозрений  Кальтенбруннера  по  поводу
Штирлица, а, в свою очередь, Кальтенбруннер ничего не знал о  таинственном
разговоре с Борманом, который Гиммлер оценил как предательство и донос.
     - Вы  хотите,  чтобы  я  посмотрел,  как  Штирлиц  будет  работать  с
радисткой? - спросил Мюллер.
     - Зачем? - удивился Кальтенбруннер. - Зачем вам  смотреть?  По-моему,
он достаточно ловкий человек именно в вопросах радиоигры.
     "Неужели он забыл свои слова? - удивился  Мюллер.  -  Или  он  что-то
готовит под меня? Стоит ли напоминать ему? Или это делать нецелесообразно?
Проклятая контора, в которой надо хитрить! Вместо того,  чтобы  обманывать
чужих, приходится дурачить своего! Будь все это неладно!"
     -  Рольфу  дать  самостоятельную  партитуру  в   работе   с   русской
пианисткой?
     Радистов обычно называли  "пианистами",  а  руководителя  разведки  -
"дирижером".  В  последнее  время,  в  суматохе,  когда  Берлин  наводнили
беженцы, когда приходилось размещать эвакуированных работников,  прибывших
с архивами из Восточной Пруссии, Аахена, Парижа и Бухареста,  эти  термины
как-то забылись, и арестованного агента стали чаще определять  не  по  его
профессии, а по национальному признаку.
     Поэтому Кальтенбруннер грустно повторил:
     - С пианисткой... Нет, пусть Рольф контактирует  со  Штирлицем.  Цель
должна быть одна, а способы достижения могут быть разными...
     - Тоже верно.
     - Как успехи у дешифровальщиков?
     - Там очень мудреный шифр.
     - Потрясите русскую. Я не верю, что она не знает шифра резидента.
     - Штирлиц ведет с ней работу своими методами.
     - Штирлица пока нет, пусть пока ее потрясет Рольф.
     - Своим способом?
     Кальтенбруннер хотел что-то ответить, но на столе зазвонил телефон из
бункера фюрера: Гитлер приглашал Кальтенбруннера на совещание.
     Кальтенбруннер, конечно же, помнил разговор о Штирлице. Но  позавчера
вечером,  встретившись  с  Борманом,  они  долго  беседовали  по  вопросам
финансовых операций за кордоном, и, между прочим, Борман сказал:
     - Пусть ваши люди, со своей  стороны,  обеспечат  полную  секретность
этой акции. Привлеките самых верных  людей,  которым  мы  верим:  Мюллера,
Штирлица...
     Кальтенбруннер знал  "условия  игры":  если  Борман  не  спрашивал  о
человеке, а сам называл его, значит, этот человек  находился  в  поле  его
зрения, значит, это "нужный" человек.


     При первом осмотре захваченных архивов Бормана  не  было  найдено  ни
одного документа, который бы проливал свет  на  пути,  по  которым  партия
переводила свои деньги в иностранные банки. Видимо, эти  бумаги  либо  уже
были эвакуированы, либо Борман хранил  в  своей  феноменальной  памяти  те
банковские шифры и фамилии своих финансовых  агентов,  которые  могли  ему
понадобиться в первый день мира, либо, наконец, - и это было самым обидным
- эти документы остались в тех первых тринадцати машинах, которым  удалось
прорваться сквозь кордон Скорцени и соединиться с танками армии.
     Однако  в  тех  архивах,  которые  были  захвачены  людьми  Скорцени,
содержались  документы,  в  высшей  мере  любопытные.  В  частности,   там
находилось  письмо  Штирлица  Борману,   хотя   и   не   подписанное,   но
свидетельствовавшее о том, что в недрах СД зреет измена.
     Гиммлер показал  эту  бумагу  Шелленбергу  и  попросил  его  провести
расследование.  Шелленберг   обещал   выполнить   поручение   рейхсфюрера,
прекрасно отдавая себе отчет в том, что поручение это невыполнимо.  Однако
наличие этого документа натолкнуло его на мысль, что в архиве Бормана есть
более серьезные материалы, которые  позволят  заново  перепроверить  своих
сотрудников, выяснив, не работали ли они одновременно на Бормана, а если и
работали, то начиная с какого времени, над какими вопросами,  против  кого
конкретно. Шелленберг не боялся узнать, что  его  сотрудники  работали  на
двух хозяев. Ему было важно составить себе картину того, что Борман знал о
его "святая святых" - о его поисках мира.
     Несколько сотрудников Шелленберга были посажены на эту работу.  почти
каждый час он осведомлялся о результатах. Ему  неизменно  отвечали:  "Пока
ничего интересного".



                          ВСЕ ЛИ ГОТОВО В БЕРНЕ?

     - Как себя чувствует ваш шеф? - спросил высокий. - Здоров?
     - Да, - улыбнулся Плейшнер. - Все в порядке.
     - Хотите кофе?
     - Спасибо. С удовольствием.
     Мужчина ушел на кухню и спросил оттуда:
     - У вас надежная крыша?
     - А я живу на втором этаже, - не поняв ж