врачу и  попросил  у  него  самое  хорошее
лекарство от головной боли для  миссис  Громыко;  в  семь  пятьдесят  утра
пришел в посольство с упаковкой пилюль от мигрени.
     После того как Громыко, спустившись к  Уоллесу,  поблагодарил  его  и
угостил кофе, тот задумчиво сказал:
     - Знаете, чем больше я думаю о будущем послевоенного мира, тем больше
убеждаюсь, как много зависит от позиции Вашингтона и Москвы.  Наши  правые
полны предубеждений против вашей страны...  Когда я  рассказывал  им,  что
ваши  ведущие  ученые,  писатели  и  артисты  имеют  значительно   большие
заработки, чем народные комиссары и высшие руководители страны, надо  мной
посмеивались.  Когда я заметил, что русский  социализм  гарантировал  всем
национальностям равные права,  меня  стали  обвинять  в  приверженности  к
коммунизму.  А когда я заявил, что ваша культурная политика и  просвещение
совершенно блистательны и  что  женщина  на  практике,  а  не  на  словах,
получила равные права с  мужчинами,  у  наших  правых  начались  форменные
корчи...  Я сейчас готовлю заявление о том, что лишь Соединенные  Штаты  и
Советская Россия могут гарантировать мир на  земле  -  после  нашей  общей
победы над Гитлером.  Я непременно скажу об этом во  всеуслышание,  но  не
думаю, что правая банда мне это простит... Увы, в этой стране, особенно на
юге, есть свои фашисты, которым Рузвельт стоит поперек горла...
     Слова Уоллеса оказались пророческими: правые не пустили его  в  Белый
дом на второй  срок,  п о д в е д я  к  Рузвельту  с в о е г о  Трумэна  -
первое звено в тайном заговоре реакции против великого президента.
     Громче всех Уоллеса травил в  прессе  Игорь  Касини,  сын  последнего
царского посла в Америке.  Он и  его  брат  Олег  (тот  был  модельером  в
Голливуде, одевал первую леди) славились громкими  скандалами;  сплетники,
они постоянно вращались в  с а л о н а х; не пропускали ни одного приема у
Громыко.  Игорь подвизался в "Херальд трибюн", писал в  разделе  "Светские
новости".  Однажды  после  того,  как  он  оболгал  кого-то  из    крепких
бизнесменов в своей статье (писал хлестко, но как-то  исподтишка,  слишком
уж злобствуя, - впрочем, такая манера нравится лавочникам и неудачникам от
искусства), его схватили  люди  обиженного,  обмазали  дегтем  и  обсыпали
перьями.
     Громыко очень потешался, когда редактор  газеты,  рассказав  ему  эту
историю, изумленно заключил:
     - И ведь знаете, что сделал, проказник?  Другой  бы  тайком  прибежал
домой отмываться, так нет! Этот - в дегте и перьях - пришел в  редакцию  и
радостно воскликнул: "Снимайте меня! Вот что значит  честно  служить  делу
свободы информации!" И умолил напечатать его фотографию!  Каково?!  Или  я
чего-то  не  понимаю,  или  времена  меняются:  даже  позор  превращен   в
рекламу...
     Встречаясь с Игорем Федоровичем Стравинским, посол любил слушать, как
тот увлеченно рассказывал о Рахманинове.  Генеральный консул  в  Нью-Йорке
Федяшин познакомил их; Рахманинов, уже тяжело больной, приехал говорить  о
том, что после войны намерен возвратиться на Родину: "Грежу  Россией,  сны
про нее вижу.  Если не дождусь победы и умру, завещаю  похоронить  себя  в
свинцовом  гробу,  чтобы  потом  перевезли  в  Новгород"...   Познакомился
Рахманинов с Федяшиным в ноябре  сорок  первого  года,  когда  переслал  в
советское консульство четыре тысячи долларов:  "Это  единственный  способ,
каким я  могу  выразить  мое  сочувствие  страданиям  народа  моей  родной
земли..." Рахманинов именно тогда  рассказал  о  письме  Ванды  Тосканини,
дочери великого дирижера, вышедшей замуж за пианиста  Владимира  Горовица:
"Концерт моего отца  и  мужа  в  Лос-Анджелесе  в  пользу  русских  воинов
возбудил большой интерес публики, и полагают,  что  доход  составит  около
двадцати  тысяч  долларов.  Сумма  огромная  для  такого    города,    как
Лос-Анджелес...".
     Громыко всегда помнил, сколько грусти  было  в  глазах  Стравинского,
когда тот сказал:
     - Мне порой тычут: "Эмигрант, эмигрант"... А ведь я из царской России
уехал-то, мне наши салонные традиционалисты руки выламывали, а никакие  не
комиссары.  Да разве мне одному?!  Почему  Дягилев  свой  балет  создал  в
Париже, а не в Санкт-Петербурге?! Все потому же, Андрей Андреевич,  потому
же: самодержавие, православие, народность,  не  смей  искать,  делай,  как
прежде, попроще да попривычней... Хоть Победоносцев и умер к тому времени,
а все равно его крыла были распростерты над несчастной  Россией...  Труден
путь художника. Голгофа...
     ...Громыко пролистал свое расписание  на  следующий  день:  беседа  с
американским представителем в ООН Джонсоном, встреча с  дирижером  Сергеем
Кусевицким  (подружились  еще    два    года    назад    в    Вашингтоне),
пресс-конференция, затем составление отчета  о  сегодняшнем  и  завтрашнем
заседаниях; судя по всему, предстоит сражение; спустя полтора  года  после
разгрома  Гитлера  у  его  союзника  Франко    появились    могущественные
покровители; если отбросить  в  сторону  словесную  шелуху,  станет  ясно:
постановка "испанского вопроса"  явно  нежелательна  для  большинства  его
коллег по Совету Безопасности.
     Приехав  в  здание  ООН,  понял,  что  его  предположения  правильны,
особенно когда выслушал речь  английского  представителя  сэра  Александра
Кадогана:
     - У правительства Соединенного Королевства нет сведений о  каких-либо
германских военных преступниках или нацистских лидерах,  которым  было  бы
предоставлено убежище в Испании.  Мы не можем чем-либо подтвердить недавно
сделанные в газетах заявления, будто нацистский генерал Фаупель  находится
в Испании и возглавляет какое-то иберийско-американское учреждение.
     Посольство Соединенного Королевства в Мадриде сообщило в январе,  что
нет никаких доказательств того, что немецкие ученые в  Испании  занимаются
научно-исследовательской работой, относящейся к разработке  новых  методов
ведения  войны,  и  у  нас  нет  в  настоящее  время  сведений,    которые
подтверждали бы такое утверждение.  Союзные миссии  в  Мадриде  следят  за
немецкими техническими  специалистами  в  Испании,  и  если  бы  последние
занялись нежелательной деятельностью, то об  этом,  по  всей  вероятности,
стало бы известно.  В действительности большинство находящихся  в  Испании
немцев ведут спокойный и скромный образ жизни.
     Я не могу признать, что обвинения, которые до сих пор были  выдвинуты
против испанского правительства, подтверждают существование  угрозы  миру,
нарушения мира или акта  агрессии,  и  поэтому  не  считаю,  что  было  бы
правильно  требовать  сейчас   коллективного    разрыва    дипломатических
отношений.  Исходя из только что мною сказанного, я также не  считаю,  что
такой шаг был бы благоразумен.
     Я уже указал, что в Испании что-то делается для искоренения немецкого
влияния.  Это делается по настоянию наших дипломатических миссий,  которые
внимательно  следят  за  всеми  действиями  испанского  правительства    и
постоянно оказывают на это правительство давление,  требуя  выполнения  им
своих обязательств.  Если бы эти миссии были отозваны, то немцам в Испании
было бы предоставлено свободное поле деятельности, и  у  нас  не  было  бы
возможности за ними следить.
     По всем этим причинам я не могу голосовать за резолюцию, внесенную  в
Совет Безопасности представителем Польши.
     Громыко выступил сразу же после Кадогана в  своей  обычной  манере  -
суховатая сдержанность и доказательность каждого положения:
     -  Господин  Кадоган  пытался  доказывать,  что  обращение  польского
правительства и тот сигнал  тревоги,  который  это  правительство  подает,
являются будто бы необоснованными и  что  положение  в  Испании  якобы  не
представляет никакой угрозы для дела мира и безопасности. И далее делается
вывод,  будто  Совету  Безопасности  незачем   предпринимать    какие-либо
практические шаги в связи с обсуждением этого вопроса.
     Я позволяю  себе  решительным  образом  не  согласиться  с  подобными
утверждениями и постараюсь показать, насколько такие утверждения не  имеют
ничего общего с действительностью.  Я позволю себе  остановиться  на  трех
главных вопросах, с моей точки зрения требующих  рассмотрения  в  связи  с
обращением правительства Польши:  во-первых,  на  природе  режима  Франко,
во-вторых - на вопросе внешней политики Франко  во  время  второй  мировой
войны и, в-третьих, на вопросе о том, что продолжение существования режима
Франко действительно представляет угрозу миру и безопасности.
     Вряд ли кто-либо  из  членов  Совета  Безопасности  возьмет  на  себя
смелость отрицать фашистскую природу режима Франко.  К  каким  бы  методам
камуфляжа ни прибегал Франко после полного  разгрома  его  покровителей  и
друзей - Гитлера и  Муссолини,  эти  жалкие  попытки  не  могут  ввести  в
заблуждение мировое общественное мнение.  Для всех, кто хочет видеть  вещи
такими, какими они являются на самом деле, существующий  в  Испании  режим
был и продолжает оставаться фашистским со всеми  характерными  для  такого
режима атрибутами.
     Невозможно  подписываться  под  международными  актами,  призывающими
добиваться искоренения остатков фашизма,  и  в  то  же  время  мириться  с
существованием фашизма в Испании. Невозможно быть последовательным, если в
одно и то же время принимать меры к уничтожению остатков фашизма, например
в Германии и Италии, и спокойно допускать существование фашизма в Испании.
     Смысл выступлений господина Кадогана сводится к тому,  что  будто  бы
можно, не нарушая Устава, в одно и то же время вести борьбу за искоренение
фашизма и не обращать внимания на наследие Гитлера  и  Муссолини,  каковым
является режим  Франко.  Если  это  называется  логикой,  то  тогда  нужно
договориться о том, чтобы логику и здравый смысл называть абсурдом.
     Перехожу к вопросу о внешней политике франкистского режима  во  время
второй мировой войны.
     В настоящее время на свет  появилось  много  документов,  вскрывающих
отношения Франко с гитлеровской Германией, документов, которые ранее  были
скрыты от общественного мнения мира. Теперь эти документы стали достоянием
общественности.  Они лежат, в частности, на столе Международного трибунала
в Нюрнберге. В числе этих документов имеется донесение гитлеровского посла
в Мадриде Шторера от 10 августа 1940 года,  в  котором  изложены  условия,
выставленные Франко для немедленного вступления в войну на стороне  держав
"оси". Уже 11 ноября 1940 года тот же Шторер сообщил в Берлин, что министр
иностранных дел Испании подписал испано-германское соглашение о вступлении
Испании в войну.
     Громыко постоянно чувствовал  на  себе  пристальный,  тяжелый  взгляд
американского представителя Джонсона, который  тщательно  прижимал  к  уху
наушник синхронного  перевода.  В  кулуарах  Громыко  разговаривал  с  ним
по-английски, язык знает отменно,  помнит  наизусть  почти  всего  Роберта
Бернса; однако на такого рода заседании, представляя ко всеобщему сведению
позицию Советского Союза, говорил  по-русски,  неторопливо,  обстоятельно,
сдерживая понятное волнение, - только на щеках появились два едва заметных
розовых пятнышка, знак чрезвычайного душевного напряжения.
     Он выдержал паузу, посмотрел на Джонсона;  тот  ответил  обязательной
светской улыбкой, ничего не скажешь, политесу учен.  Перед  глазами  снова
возникло лицо Стравинского: "Вы себе не представляете, что было с Пикассо,
когда в Испании случилась трагедия; он  сильный  человек,  этот  неистовый
Пабло, но он не умел скрыть  слез,  когда  Франко  начал  этот  ужас.  Его
"Герника"  с л ы ш и т с я  мне, это трагический реквием по тем, кто погиб
в той прекрасной и несчастной стране".
     - Если  в  дальнейшем  Испания  формально  в  войну  не  вступила,  -
продолжил Громыко, - то это произошло лишь в силу обстоятельств, от нее не
зависевших. Я говорю - формально не вступила в войну, потому что абсолютно
неверны утверждения, что Испания вообще не  принимала  участия  во  второй
мировой войне, оставаясь  "невоюющей  стороной".  Достаточно  вспомнить  о
фактах, на которые неоднократно обращало  внимание  мое  правительство,  а
именно на участие испанской так называемой "Голубой дивизии" в боях против
Красной Армии, чтобы стало очевидным, что и формальный довод о том,  будто
бы  Испания  Франко  не  принимала  участия  в  военных  действиях  против
Объединенных Наций, является неправильным.  Испанские  солдаты,  высланные
Франко на восточный фронт, отправлялись не для участия  в  лыжном  спорте,
тем более что лыжники они, говорят, плохие.  Они были направлены для того,
чтобы принимать участие на стороне фашистской Германии в военных действиях
против Красной Армии.
     В  мировой  печати  были  опубликованы  и  продолжают   публиковаться
сообщения о той роли, которую играли и играют германские нацистские агенты
в Испании, очутившиеся там после  окончательного  разгрома  Германии.  Эти
данные, поступающие из самых различных  источников,  подтверждают,  что  в
настоящий момент в Испании находится не менее восьмидесяти тысяч нацистов,
бежавших  в  разное  время  из  Германии.  Среди  них  -  крупные  деятели
германской военной промышленности, видные фашистские чиновники,  дипломаты
и  другие...  Нацистские  военные  преступники  продолжают  оставаться   в
Испании, вместо того чтобы предстать перед Международным трибуналом.
     Дело, однако, не только в наличии  в  Испании  военных  преступников,
бежавших туда и нашедших приют под крылышком Франко.  Серьезного  внимания
заслуживает тот факт, что в Испании  нашли  приют  ряд  видных  германских
индустриальных фирм.  В этом контексте полезно  сослаться  на  официальные
материалы,  представленные  Комитету  Кильгора   департаментом    финансов
Соединенных Штатов второго июля сорок  пятого  года.  Эти  материалы  дают
ясное представление о влиянии, которое имеют в  Испании  такие  германские
предприятия, как производящие сталь и так далее.  Известно, какую роль они
играли в качестве экономической базы германского империализма.
     Ряд источников утверждает, что в Испании сосредоточено не  менее  ста
миллионов  долларов  германских  капиталов.  Перечень  фактов,    подобных
приведенным выше, можно было бы продолжить.
     К сожалению, не все хотят  признать  тот  факт,  что  история  должна
чему-то учить людей и что государственные деятели современности  не  могут
уподобляться династии Бурбонов, о  которых  говорят,  что  они  ничего  не
забыли, но ничему и не  научились.  Было  бы  непростительной  ошибкой  не
извлечь уроков из печальной истории последних пятнадцати -  двадцати  лет,
ознаменовавшихся ростом фашизма в некоторых странах, особенно в  Германии,
ввергнувшего человечество в кровопролитнейшую из войн...


     Громыко вспомнил недавнюю  беседу  с  сенатором  Джозефом  Гаффи;  он
рассказывал о встрече с Эрнестом Хемингуэем, когда тот  улетал  в  Лондон,
чтобы принять участие - в качестве военного корреспондента - во  вторжении
в Нормандию. "Он тогда сказал мне, - заметил сенатор, - что  крах  Гитлера
будет означать немедленный конец Франко; наши правые и называют  Хемингуэя
"якобинцем", он сделал фильм "Земля Испании" вместе с коммунистом  Йорисом
Ивенсом, его "По ком звонит  колокол"  есть  не  что  иное,  как  приговор
франкизму".


     -  Совет  Безопасности  не  может  легко  отмахнуться  от  испанского
вопроса, - продолжил Громыко. - Народы Объединенных Наций  требуют,  чтобы
наша  Организация  была  действительно  орудием   поддержания    мира    и
безопасности.  Такой она может быть только при  условии,  если  она  будет
орудием борьбы против фашизма, в  каких  бы  формах  он  ни  находил  свое
проявление, орудием борьбы против поджигателей войны,  какими  бы  фразами
эти поджигатели войны ни прикрывали свои намерения и действия.  Все громче
и громче раздаются голоса действительных борцов  за  мир  и  безопасность,
требующих разрыва с Франко.
     Я мог бы  привести  пространный  список  органов  печати  Соединенных
Штатов  Америки  и  имен  видных  американских  политических  деятелей   и
организаций  самого  разнообразного  направления,  которые  призывают    к
международным действиям  в  отношении  Франко.  Перечисление  списка  этих
органов печати, лиц и организаций заняло бы много времени.  Я ограничусь в
этой связи ссылкой лишь на  таких  известных  политических  деятелей,  как
сенаторы  Артур  Каппер,  Клод  Пеппер,  Джозеф  Гаффи,    члены    палаты
представителей Кофи, Селлер, Савадж,  Петерсон,  бывший  министр  финансов
Генри Моргентау и другие.
     Решение Совета Безопасности о санкциях против Франко  соответствовало
бы интересам испанского народа, так как помогло бы ему  скорее  избавиться
от существующего в Испании фашистского режима и занять достойное  место  в
семье других миролюбивых народов мира.
     Сразу же после Громыко выступил представитель Бразилии Веллозо:
     -  Вообще  говоря,  я  сомневаюсь  в  том,  чтобы  вопрос,   поднятый
представителем Польши, входил в компетенцию Совета.  Форма правительства в
Испании, как и в любой другой стране, независимо от ее  происхождения,  не
относится к категории обстоятельств, которые Устав называет "международной
ситуацией". Это национальный вопрос...
     Да, Громыко убедился, что предстоит сражение.  Главное заключается  в
том,  чтобы  добиться  включения  польского  предложения   в    серьезное,
предметное  рассмотрение  Советом  Безопасности;  видимо,  следует   ждать
попыток передать "дело Франко" на заседание  Генеральной  Ассамблеи;  там,
понятно, будут  ж а т ь  на послушное большинство;  режимы  Южной  Америки
станут защищать Франко; право "вето" применимо лишь в Совете Безопасности;
значит,  предстоит  сделать  все,  чтобы  публичный  суд  над   франкизмом
состоялся именно здесь, - единственно реальная  форма  помощи  прекрасному
народу  Испании,  задавленному  диктатурой.  Как  бы  ни    свирепствовала
фалангистская  цензура,  все  равно  слово  правды  дойдет  до  Мадрида  и
Барселоны.
     Память об испанской трагедии жила в  сердце  посла  постоянно:  всего
десять лет назад, когда  переехал  в  Москву  и  получил  с  женой  Лидией
маленькую  комнату  в  старых    домах    студенческого    общежития    на
Ново-Алексеевской улице (печка дымит, с дровами проблема - пойди  достань,
стена сырая), он повесил на дверь карту Испании и каждый  день  передвигал
красные и черные флажки, прослушав из шершавой т а р е л к и  репродуктора
последние известия; первая схватка с фашизмом - репетиция  второй  мировой
войны; многое можно прощать людям, лишь беспамятство преступно и  прощению
не подлежит.



РОУМЭН                                    (Нью-Йорк, ноябрь сорок шестого)
__________________________________________________________________________

     Нью-Йорк ошеломил Кристину, когда их самолет еще  только  кружил  над
городом: на шоссе по направлению к аэропорту змеилась сплошная белая река,
а от него, к центру, - красно-желтая.
     - Боже, сколько машин! - крикнула Криста, прижавшись к  Роумэну;  уши
заложило, слышала плохо, поэтому говорила, как глухая, - очень  громко.  -
Ну и ну!
     - Красиво, да?
     - Ох, как красиво!
     - Нет города более прекрасного, чем Нью-Йорк.
     - А почему его ругают ваши писатели?
     - Так полагается.  Ругают обычно то, без чего жить не могут.  К  чему
равнодушны - то не ругают.
     - Мы поедем к тебе или ты сначала покажешь мне город?
     - Мы совместим эти два занятия, человечек. Поскольку мне некуда везти
тебя, квартиры-то у нас нет, придется побродить по городу,  ты  решишь,  в
каком районе мы снимем номер. А заодно я покормлю тебя.
     Она прижалась к нему, ткнулась лицом в шею:
     - Тебе не приходило на ум, когда мы летели  через  океан,  что  людям
Гаузнера стоило бы нас взорвать?
     - Еще как приходило.
     - Боялся?
     - А мы бы с тобой